August Flieger - Чужой 1917 год Страница 53

Дежурный унтер-офицер объяснил мне, как найти батальонного адъютанта, и я, пройдя по длинному сводчатому коридору, вошел в канцелярию.

В узкой, плохо освещенной комнате двое: чубатый писарь в звании ефрейтора и уже знакомый мне поручик Юванен.

Поздоровавшись, предъявляю свое предписание.

— О-о! — Вскидывает брови батальонный адъютант. — Отчен ра-ад, што-о и-именно фы тепер пу-утете у на-ас слу-ушить! Приса-ашифайтес! Хо-отитте тча-аю?

Блин! Теперь придется привыкать к чухонскому выговору такого нужного человека, как Юванен. До этого мы встречались трижды, в связи с выдачей жалования, но тогда общение ограничивалось двумя-тремя общими фразами. Вообще-то понятно почти все, что он говорит, только некоторые слова трудно разобрать из-за сильно искаженного произношения.

К концу нашего недолгого, но чрезвычайно информативного разговора, я уже почти приспособился правильно понимать своего собеседника.

Юванен объявил, что я буду назначен командиром 4-ой роты. Сие знаменательное событие произойдет сразу же, как только командир батальона — подполковник Озерковский, подпишет соответствующий приказ. Но произойдет это не скоро, так как начальство имеет обыкновение появляться не часто и не раньше, чем к обеду.

Рота под командованием фельдфебеля только три дня назад прибыла из Сокольнических казарм, где и была сформирована из учебных команд. Унтер-офицеров крайне мало — по одному на взвод. Кроме того, я буду единственным офицером в роте, так как младших офицеров в батальоне нет, и не предвидится. Вооружение получено согласно штату, вот только это не карабины, а пехотные трехлинейки старого образца с гранеными штыками..

Вывалив на меня весь этот ворох информации, поручик, видя мое обалделое состояние, вежливо поинтересовался:

— Е-есчо тча-аю?

* * *

Н-да… Начальничек у меня, оказывается, чудненький.

В нехорошем смысле слова.

Если кратко: болванус напыщеннус вульгарис, хоть архетип с него пиши. Холеный, самодовольный, холерик с возмущенными глазами навыкат и подкрученными усами как у Вильгельма II.

Явился дражайший подполковник уже в пятом часу вечера. Поздоровавшись и выслушав мой доклад, он первым делом посоветовал мне отращивать усы, дабы полностью соответствовать традициям столь славного полка. Потом, не глядя, подмахнул приказ о моем назначении и отбыл 'в оперу', на прощанье, осчастливив нас с Юваненом откровением, что 'с этим быдлом надо построже!'

Судя по отнюдь невосторженному выражению лица батальонного адъютанта, подполковник и для него не был его любимым начальником.

— Флатисла-ав Йу-урьефитч, претпочета-ает комантофать фесьма-а лаконитчно-о! — С иронией произнес поручик, заметив мой задумчивый взгляд.

Позже, Юванен со всей возможной политкорректностью, в сжатой форме познакомил меня с некоторыми страницами из личной биографии Озерковского.

Сей замечательный тип, был незаконнорожденным сыном князя Любомирского. Окончил пажеский корпус и стал служить в лейб-гвардии Кексгольмском полку. В самом начале Мировой Войны под Алленштайном, от близкого разрыва, тогда еще штабс-капитана Озерковского, контузило и поцарапало осколком ухо. После чего он впал в прострацию и два месяца мычал и закатывал глаза, а когда заговорил, обнаружилось, что бедняга подхватил синдром 'фронтобоязни': даже от звуков далеких разрывов у него начинался нервный тик. Начальство услало героя в тыл, адъютантом запасного батальона того же Кексгольмского полка, предварительно наградив его орденом Св. Владимира 4-й степени. В 16-ом году Озерковский стал капитаном, а полгода назад получил под командование наш запасной батальон, при переаттестации из гвардии, став подполковником.

Службой в Москве Владислав Юрьевич тяготился, так как считал ее понижением, отчего старался появляться в части как можно реже.

Вот такая история.

На этом мы с поручиком Юваненом распрощались, под предлогом того, что уже вечер, а необходимые для моего вступления в должность формальности могут быть соблюдены не ранее чем завтра.

На следующий день, приехав 'на работу', я первым делом уселся подписывать целую пачку бумаг, врученную мне батальонным адъютантом: списки, приказы, ведомости и тому подобная макулатура.

По завершении бюрократических процедур, мы напились чаю из начищенного пузатого самовара, и Юванен отправил вестового в мою новообретенную 4-ю роту с приказом фельдфебелю: явиться пред очи командира'.

Я внимательно разглядывал человека, которому теперь предстояло быть моей правой рукой: чуть выше среднего роста, крепкий, с неподвижным вытянутым лицом. Под длинным крючковатым носом — короткие густые усы. Внимательные с прищуром глаза смотрят жестко. И для полноты картины — три Георгия на груди.

Суровый дядя.

— Фельдфебель Дырдин по вашему приказанию явился!

— Эт-то фаш но-офый команти-ир ро-оты — по-одпорутчик фо-он А-аш. Ему-у и токла-атыфайте!

— Господин подпоручик, рота в составе двухсот двух душ нынче на строевых занятиях! Больных нет! Ранетых нет! — вскинул ладонь к козырьку фуражки Дырдин.

— Вольно! — Козырнул я.

— Я-а фа-ас по-ольше не сате-ершифаю! — кивнул мне Юванен. — Шелла-аю прия-атнаа профести-и фре-емя!

* * *

Осмотрев расположение роты, мы с Дырдиным вышли на плац, где взводные унтера дрессировали личный состав.

Выстроившись в две шеренги, бойцы дружно пролаяли 'здрав-желаю-ваш-бродь' и замерли неподвижно, пожирая меня глазами.

А ничего их, там — в учебной команде, вымуштровали. Стоят почти прилично.

Я внимательно разглядывал своих новых подчиненных. Народец, надо сказать, там был самый разномастный — от молодых увальней до степенных бородатых мужиков. Унтера вроде ничего: на вид, по крайней мере — все четверо с наградами.

Ладно. Разберемся.

— Вольно! Продолжайте занятия!

Повинуясь моему приказу, зарявкали унтер-офицеры, возвращая личный состав к постижению главной воинской науки — шагистики.

А мне пора переходить к скучной, но необходимой обязанности — военно-бухгалтерскому администрированию. Я, в сопровождении Дырдина, отправился на экскурсию по бесконечным сводчатым подвалам покровских казарм — искать делопроизводителя по хозяйственной части. Чиновник должен выдать мне ротную печать, книгу 'приход-расход' и денежный ящик, затем предстояло назначить на роту артельщика из нестроевых, и подыскать себе денщика.

Последний вопрос был для меня животрепещущим. Как я уже успел убедиться, денщик или ординарец — это практически личный тыл офицера и очень важно, чтобы в этом самом тылу был нормальный, надежный человек.

Решилось все неожиданно просто…

В коридоре у оружейной комнаты я нос к носу столкнулся с высоким ефрейтором с черной повязкой на глазу и Георгиевским крестиком на гимнастерке:

— Савка?

— Вашбродь… Господин пра… Господин подпоручик!!!

* * *

Домой мы поехали уже вместе с Савкой, отныне официально назначенным моим денщиком.

— Ну, рассказывай, братец, как ты тут оказался?

— Чего рассказывать-то, вашбродь?

— Вне службы, можешь звать меня Александром Александровичем. Ведь ты мне жизнь спас…

— Ну, дык… — Смутился Савка. — Раз оно такое дело…

— Ты, рассказывай, рассказывай!

— Стало быть, как вас в госпиталь отправили, почитай недели две прошло, и тут приказ — полк на пре-фор-ми-ро-вание.

— Переформирование?

— Ну, да! По железной дороге повезли нас на Млаву. Там полк весь остался, а нас раненых дальше повезли — до Варшавы. Там, еще почитай две недели в госпитале лежал. Тут приказ пришел, мол 'наградить 'Георгием', с повышением в чине'. Прямо в палате крест вручили, поздравили всяко, а потом на комиссию. И вышла мне, стало быть, полная отставка по увечью. Бумаги дали, что негодный я и в Москву отправили. Пока на поезде добирался, маялся всю дорогу — куда себя деть? В приказчики теперь не возьмет никто — кому кривой в лавке нужен? В Мышкин воротиться? Дык, я ж с двенадцати лет в Москве в лавке служил — дома-то почитай уж, и забыли все. Мамка с тятькой померли, а у брата старшого детёв мал-мала меньше. Куда им еще нахлебничек-то? Вот и думай — то ли в поденщики идти, то ли по церквам побираться.

— Да, уж… — Только и смог сказать я в ответ на сие немудреное повествование.

— Приехал, стало быть, я в Москву, — продолжил Савка, — и в Казенную палату двинул — пенсию справить и поощрение орденское. Туды-сюды по комнатам побегал, а в одной такой комнате — офицер сидит. Капитан. И говорит, что приказ такой есть — увечные воины, коие желают и далее служить в войсках во благо Отечества, могут прошение в особый комитет, и поступить на нестроевую службу(*). Я маленько подумал, да и попросил рассказать, где этот самый комитет сыскать. Ну, а там уже все просто было. Направили меня к месту моей прошлой службы — в наш Московский гренадерский. С тех пор и служил при арсенальной комнате. Вот так…