В. Бирюк - Фанфики Страница 53

Как ни увлекает меня «промывание туземных мозгов», но есть текущие обязанности и от них никуда.

Аннушку со служанками на барку отправил — Чарджи вокруг боярыни начал круги нарезать. Аким поглядел на расстроенное лицо торка и удовлетворённо хмыкнул:

— Так его… каракалпака этого… а то завёл, вишь ты, манеру… как петух в курятнике…

О-хо-хо… то — заботы, то — заботушки. Я теперь полноправный боярский сын, так что сестрицу Марьяшу надо замуж выдавать. А то опять… забалуется. С этим… каракалпаком. Аннушку… тоже. И тоже — с этим.

Она теперь — подопечная Акима. Типа — приёмная дочь. А баб надо выдавать замуж. Молодая незамужняя женщина в доме — не только источник приключений, но и укор главе семейства. Все «укоры» Аким на меня сложит — ни минуты не сомневаюсь.

Да и его самого бы оженить. Мы ж теперь не абы как, мы ж теперь бояре смоленские! Приданое приличное взять…

Факеншит! Так и бабам надо будет дать приданного! За что?! Лучше бы я в мусульмане пошёл — там калым можно получить. «Жаба» моя… ох как давит…

Помимо свободного полёта мысли по богословской и матримониальной темам, была ещё какая-то мелочь, которая мешала мне спокойно засопеть в две дырочке после сытного ужина.

Я лежал у догоравшего костра, поглядывал сквозь ресницы на прорисовывающиеся коллективы моих новосёлов. Они разложились по берегу группами возле нескольких костров.

Детей я отправил ночевать на барку, бурлаки встали на полсотни шагов дальше, на самом нижнем уровне — на речном пляже. Остальные… убогие — как-то объединялись. Прямо у меня перед глазами шло формирование неформальных групп, выделялись новые лидеры и аутсайдеры.

Неудачная шутка или меткое словцо могут сейчас определить судьбу не только отдельной «сволочной» личности, но и всего моего попадизма.

Выбьется, к примеру, в вожаки какой-нибудь скрытый псих-придурок, сформирует команду дураков-подпевал и, при соответствующем раскладе-конфликте, запалят мою Пердуновку с четырёх сторон. Потом им тоже плохо будет. Особенно, если я живым останусь. Но это будет уже потом.

Приглядывая за затихающим станом, я перебирал картинки сегодняшнего дня и вдруг понял — что меня с утра смущает.

В небольшой, из 7 мужиков, бурлацкой артели несуразно выпирал длинный парень в богатом, но заношенном и драном, кафтане на голое тело. Так могут быть одеты пропившиеся запорожские казаки, обнищавшие польские шляхтичи или русские золоторотцы. Но не бурлаки. Лямку тянут грудью. На голом теле она натирает кожу, и получаются язвы или характерные мозоли.

Странная какая-то артель: подрядились сразу, цену не поднимали, хотя наша спешная нужда была очевидна. А как здешние транспортники любят выжать торопящегося путешественника «досуха» — я уже хорошо знаю. Июль месяц, а сами беленькие — такого чёрного загара, который появляется на лицах при постоянном труде на свежем воздухе летом — нету. А есть…

Я уже несколько раз повторял: я — дерьмократ. В том смысле, что инстинктивно предполагаю равноправие всех людей, пока конкретная особь не докажет обратное. Поэтому я присматриваюсь ко всем людям, независимо от их возраста, пола, веса, роста, цвета… А уж вера, национальность, сословие…

Для аристократов и мимикрирующих под них попаданцев, такое внимание — нетипично. Даже русская классика пестрит выражениями типа: «Принесли записочку…», «подали суп…», «подвели лошадь…». А кто это сделал? Какой он/она/они? Не наплевало ли «оне» в кастрюлю, прежде чем на стол поставить?

К манере аристократов не замечать людей, которые на них работают, часто добавляется общечеловеческое свойство — видеть форму, но не содержание. Человек, одетый в форменную одежду, именно так и запоминается. Прежде всего — пожарный, полицейский. А вот — толстый или длинный, светлоглазый или длинноволосый… уже с трудом:

— Ну чё базарить? Ну, мент заходил. Ну, типичный.

У бурлаков нет униформы, но тряпьё — рабочие штаны и рубаха — довольно определённого вида. Эта… «типичность» была нарушена кафтаном на голое брюхо. Что заставило меня присмотреться к картинкам в памяти — а какие они — наши бурлаки?

Среди запомненных, хоть и мельком виденных, лиц, всплыло лицо мужика с «заячьей губой». Ну, с чего мне присматриваться к лицам бурлаков?! Что, я Репин? Фанфик по «Бурлаки на Волге»? — Фигня полная…

Экая мелочь! «С точки зрения мирового попадизма-прогрессизма» и «неизбежного светлого будущего всего дожившего до него человечества»…

Для моего современника фиксировать внимание, пристально разглядывать, просто показать, что заметил уродство — неприлично: «это может нанести травму психике человека». «Бедненький! Он и так страдает. Давайте сделаем вид, что мы не заметили. Как будто он — нормальный».

Это — очень недавняя логика. Логика дерьмократии и гумнонизма, антихристианская и антинародная.

Народ, община нуждается в ярлыках для различения своих членов. Имён, особенно христианских, привязываемых ко дню крещения — именинам, дню ангела — не хватает. Поэтому народ даёт прозвища. Потом из этих прозвищ получаются фамилии.

В русском языке чётко видна группа фамилий происходящих от имён отцов: Иванов, Петров, Сидоров… Происхождение человека — одно из важнейших его свойств.

Другая группа — профессии: Кузнецов, Гончаров, Попов… Ремесло характеризует полезность человека для окружающих.

И хорошо видна группа фамилий, производимых от физических недостатков: Безруков, Слепаков, Суходрищено…

Народная молва фиксирует калечность человека и использует для поименования, христианство — восхваляет.

«Калеки угодны богу» — говорит горбатый Арата Красавчик благородному дону Румате Эсторскому.

Уродство Квазимодо вызывает восторг у добрых парижан.

Сотни разного рода карликов постоянно крутятся вокруг благородных особ средневековья.

Держать в доме урода — это праведно, это по-христиански: призреть нищих и убогих.

Заставить его гримасничать, кривляться перед гостями, демонстрировать, выпячивать телесные недостатки для общего смеха — это весело, это по-человечески.

Похвастать своей благодетельностью — дать возможность гостям ощутить своё превосходство над ущербным. И — свою ничтожность: даже урод выше, потому что пригрет господином.

Пляшущее за кормёжку уродство — высший гламур. Изуродованный «Человек, который смеётся» — пикантно, остренько. Благородная аристократка скачет перед страшненьким — голенькой.

Удачный набор дефектов, врождённых или приобретённых, является источником благоденствия и влияния их носителя. Сделать вид, что вы не заметили уродства — оскорбить. И урода, и хозяина его.

Десятки тысяч дефективных людей заполняют паперти церквей всей Европы. Они находятся под защитой церкви, они взывают к милосердию и предоставляют возможности его проявить без значительных трудозатрат.

Уроды, калеки, инвалиды, примазавшиеся, мимикрирующие под них… Если вы сделаете вид, что они — нормальные — вы их очень обидите. Потому что, тем самым лишаете их права на милостыню, возвращаете им право (и обязанность) на труд. Главное — лишаете их ореола праведности и святости.

Идеальная жизнь, образец для подражания в «Святой Руси», выглядит как цепочка состояний: прегрешение — наказание — покаяние — спасение.

Калека, пусть даже и с врождёнными проблемами, уже согрешил, или его предки, уже наказан ГБ. Теперь пребывает в состоянии раскаивания. Он уже на третьем уровне всеобщего квеста. А все остальные — только на первом.

«Бедненький! Он так страдает»… — Так это хорошо! Сам Господь пострадал за грехи человеческие. Страдание — есть обязательная стезя христианина. Только в страдании можно обрести истину и узреть свет.

Вот у этого выгнил глаз, истекают гноем его язвы. Он — уже на пути к обретению и узреванию. Вам же следует горячо надеяться, что Господь позволит стать и вам подобными этому заживо гниющему в вере своей праведнику. Раздерите же себе вежды и выбейте себе зубы! Умилитесь и сподобьтесь!

«Я читал вот как-то и где-то про «Иоанна Милостивого» (одного святого), что он, когда к нему пришел голодный и обмерзший прохожий и попросил согреть его, лег с ним вместе в постель, обнял его и начал дышать ему в гноящийся и зловонный от какой-то ужасной болезни рот его».

Эта цитата от Ивана Карамазова ставит, при попытке детализации ситуации, неразрешимый вопрос. Нет-нет! Не о любви к ближнему, как у Достоевского. И не о сексуальной ориентации «Иоанна Милостивого»! Хотя… разные позиции и мотивации бывают.

Но мой вопрос — о зубной пасте. Почему этот «святой» не предложил посетителю что-нибудь из средств личной гигиены? Пожадничал? — Тогда какой он святой? Сам не имел? — Тогда как он отличил своё зловоние от приходящего?