August Fliege - ЕСЛИ СУДЬБА ВЫБИРАЕТ НАС… Страница 54

А вот 56-ой Запасной был полнейшим воплощением всех возможных недостатков строевой части. Если кратко: стадо баранов под командованием козлов. Я, конечно, слышал, что пастухи именно так и поступают, потому как козлы умнее и берут на себя функции вожаков стада, но в приложении к людям все это выглядело удручающе.

Народец там подобрался все больше мелкий, ленивый и туповатый. Процедура тренировок запасников на плацу вызывала жалостливое недоумение, типа 'что все эти люди здесь делают?'.

С офицерами в 56-ом полку дела были еще хуже, чем у нас. Нас-то на четыре роты двое вменяемых - я и Сороковых. А у них, на двенадцать рот, вменяемых было трое: двое выслужившихся в офицеры из унтеров и один московский интеллигент Сережа Эфрон, кстати - муж Марины Цветаевой!

Наше гренадерское офицерство с 'запасными' коллегами не ладило, за исключением Эфрона - Сергей был принят нашим сообществом благосклонно, по причинам мне неизвестным.

В продолжении темы о Запасном Пехотном, остается добавить, что вооружены они были трофейными австрийскими 'Манлихерами' без штыков, причем винтовок хватало только на половину личного состава и подразделения постоянно делились по типу тренировки на 'шагистов' и 'стрелков', передавая оружие по кругу.

Поглядывая в окно на мучения пехотинцев, изображавших штыковой бой с помощью прикрепленных к винтовкам прутиков, я размышлял о том, что, несмотря на явный прогресс, по сравнению с известным мне вариантом развития исторических событий, Россия все же не смогла в достаточной степени обеспечить себя всем необходимым для ведения полномасштабной войны.

Думы тяжкие были прерваны неожиданным вопросом поручика Беляева:

- Барон, вы ведь служили в третьем батальоне?

- Именно так, Владимир Игнатьевич!

- Вот видите! Я же говорил! - Победно ухмыльнулся Беляев. - Капитан Берг был вашим начальником?

- Да. А в чем дело?

- Просто, мы с Андреем Ильичем, обсуждаем целесообразность похорон штаб-офицеров на Родине, за счет казны.

- Я считаю, что это весьма почетно! - подтвердил Пахомов.

- А причем тут капитан Берг?

- Ну, как же? - Удивился наш 'самый весомый гренадер'. - Ему же еще летом памятник справили на Немецком кладбище на Введенских Горах, за казенный счет! Я еще с одним взводом в караул ходил. Командование гарнизона было и из штаба округа тоже!

Но я уже не слушал…

Надо же, а я, лопух, и не знал, что Иван Карлович похоронен здесь - в Москве!

Извозчик остановился у стрельчатой арки кирпичных ворот готического стиля на Госпитальной площади и объявил:

- Извольте, вашиблаародия, Немецкое кладбище!

- Савка, отблагодари! - Велел я, выбираясь из коляски на брусчатку мостовой.

- Ирод! Чуть не растряс! - Пробурчал мой денщик, спрыгивая с облучка, где сидел бок о бок с извозчиком. Потянувшись, он сунул руку в карман шинели и, недовольно зыркнув единственным глазом, кинул вознице положенное вознаграждение. - Накося тебе, твой гривенник!

- Благодарствую! Прикажете ожидать? - ничуть не обидевшись, поинтересовался 'лихач', осматривая монетку.

- Нет! Езжай себе!

- Да помогите же мне, наконец, вылезти! - Возмутился сидевший в коляске Литус, который на протяжении всей мизансцены терпеливо ожидал, когда же, наконец, о нем вспомнят.

Мы с Савкой подхватили Генриха под руки, и аккуратно поставили на мостовую, следом вручив болезному его костыль. Надо сказать, что мой друг шел на поправку и последнее время обходился только одним костылем, напоминая при этом незабвенного Джона Сильвера.

- Венок не забудьте! - напомнил Литус, одной рукой пытаясь одернуть шинель.

- Тебя же не забыли? - Огрызнулся я. - Савка! Венок!

- Уже, вашбродь!

Узнав у кладбищенского сторожа, где находится интересующее нас захоронение, мы двинулись в глубину главной аллеи.

Иноземное, а точнее Немецкое кладбище на Введенских Горах, и в мое время было одним из памятников культуры. Многочисленные надгробия с надписями на русском, немецком, французском и польском языках, поражали разнообразием - от простых каменных плит до роскошных мавзолеев из мрамора.

А вот и цель нашего печального путешествия: трапециевидная стела на резном четырехугольном постаменте.

'Капитанъ ИВАНЪ КАРЛОВИЧЪ БЕРГЪ 8-го Московскаго Гренадерскаго Полка. Родился 22 сентября 1881 г. Палъ въ сраженiи 16 iюня 1917 г.'

Чуть ниже под прочерком, все тоже самое, но по-немецки. Вот только вместо 'Иван Карлович' - просто 'Johann', и в самом низу 'Ruhe in Gott' /Покойся с Богом/.

У подножия памятника небольшой венок с надписью 'Dem Lieblingsmann und dem Vater' /Любимому мужу и отцу/.

Савка без слов возложил рядом и наш поминальный дар 'От друзей и сослуживцев' и вместе с нами обнажил голову.

Стоя на холодном ноябрьском ветру, я вспоминал этого строгого, но душевного человека с высоким лбом мыслителя и блеклыми печальными глазами. Отличавшийся в житейских делах типично остзейской флегматичностью, по службе Иван Карлович был суров, но справедлив. Будучи одним из младших офицеров нашего 3-го батальона, я всегда чувствовал уверенность в себе и в нем, как в вышестоящем начальнике.

Теперь же, стоя у строгого черного камня, ощущаю только невыносимую печаль и чувство потери…

Стоящий за спиной Савка начал, было 'Помяни, Господи Боже наш…'…

Я, было, подумал, что надо заказать заупокойную службу, но вовремя вспомнил, что лютеране не признают церковных заупокойных молитв - они верят, что только пока человек жил, за него можно и нужно было молиться.

Пошел легкий пушистый снег. Снежинки, кружась в воздухе, оседали на наших непокрытых головах, таяли на лице…

Покойся с Богом, Иван Карлович Берг, капитан московских гренадер…

- Здравствуйте, господа! - произнес из-за наших спин тихий женский голос с едва заметным акцентом. - Вижу, вы пришли навестить моего бедного Йоганна?

На дорожке стояли две дамы в темных пальто и шляпках с черной вуалью, старшая тяжело опиралась на руку своей юной спутницы.

Мы, четко, как на параде, надели фуражки и поочередно представились:

- Третьего батальона Московского Гренадерского полка поручик Генрих Литус!

- Запасного батальона Московского Гренадерского полка подпоручик Александр фон Аш!

- Анна Леопольдовна Берг… Вдова Ивана Карловича. А это моя дочь - Эльза…

Упомянутая девушка сделала книксен, а мы в ответ склонили головы и щелкнули каблуками. Точнее, щелкнул я, а Генрих изобразил стойку 'смирно' настолько, насколько это возможно сделать, опираясь на костыль.

- Мы пришли помянуть Ивана Карловича - он был нашим батальонным начальником. - Пустился в объяснения Литус. - Как только вышла оказия, мы взяли на себя смелость возложить венок от лица тех, кому довелось служить вместе с ним.

- Я вижу, вы ранены? - дама глазами указала на костыль.

- Мы с Александром, вместе находились на излечении в госпитале.

- Это… После ТОГО боя?

- Да. Мы оба были ранены в том бою под Розенбергом. Александр чуть раньше…

- Скажите, господин поручик… - Анна Леопольдовна замялась. - Вы были при этом, когда моего Йоганна… Когда он умер?

- Нет. Когда господина капитана… Ивана Карловича… - Неуверенным голосом поправился Генрих, - ранили, я был в другом месте. Но, так случилось, что нас вместе несли в лазарет…

- Он что-нибудь говорил? - Лицо женщины побледнело, и она крепче сжала локоть дочери.

- Иван Карлович был в беспамятстве… - Убитым голосом проговорил Литус.

Анна Леопольдовна покачнулась, и я бросился ее поддержать.

- Благодарю вас, - еле слышно прошептала она. Потом медленным движением подняла вуаль и посмотрела в глаза бледному как смерть Генриху. - Я должна знать, как… Как это случилось!

Но Геня молчал, стиснув изо всех сил перекладину костыля.

На самом деле 'это' произошло прямо у него на глазах. Они с Иваном Карловичем стояли у перископа, на только что отбитом у немцев наблюдательном пункте, когда шрапнель разорвалась почти на бруствере. Свинцовый дождь хлестнул по всем, кто там находился: погибли вестовые и телефонист, Берг был смертельно ранен, а Литусу досталась одна пулька, раздробившая бедро.

По сути, Иван Карлович заслонил Генриха собой…

Вот об этом, как раз и не стоило говорить…

Никогда!

Жизнь в батальоне текла своим чередом: муштра, построения, отчетность и прочее, прочее, прочее…

Кроме прочего - ночное дежурство по батальону раз в четыре дня.

В целом, я был доволен тем, как Дырдин справляется с обучением солдат и поддержанием дисциплины в роте. Жесткий и молчаливый, он одним только движением брови вгонял провинившегося новобранца в трепет. Поначалу, я несколько раз наблюдал, как фельдфебель раздавал 'особо отличившимся' увесистые тумаки. Пришлось провести с ним воспитательную беседу, поделившись богатым опытом, почерпнутым из будущего арсенала старшин 165-го полка морской пехоты. Дырдин проникся и теперь наши 'таланты' отбывали свои 'залеты' в виде 'лечебной' физкультуры: отжимания, приседания, ходьба гусиным шагом или наматывание кругов вокруг длиннющих корпусов Покровских казарм. Хотя, в некоторых случаях было заметно, что кулаки у него чешутся. Я его понимал, ибо чувства фельдфебеля были мне понятны и знакомы - новобранцы конца ХХ-го века отличаются от своих товарищей по несчастью из начала века, только уровнем образования, и уж никак не способностью к 'залетам'.