Александр Борянский - Три стороны моря Страница 56

Приам пытался заменить Крит, сделав Трою образцовым торговым городом. Так называемые «народы моря»: даны, ахейцы, эолийцы и прочие греки почти объединились, признав племя Атридесов, однако Агамемнон держал власть только на суше. По морю рыскали за удачей Менелай, Идоменей, Мерион, Аякс, еще два десятка предводителей. С падением Трои, если бы оно все-таки совершилось, у любого из них возникала возможность покорить моря, все! Развернуть торговлю, пиратство, рабовладение, наемную перевозку. На море неминуемо началась бы резня. Однако семьи соискателей обитали на суше, где басилевс басилевсов не намерен был допускать какую бы то ни было резню.

Хозяина моря должен был благословить именно он. Агамемнон во главе всего, Диомед на суше, на море — кто?

Басилевсы Крита, Идоменей и Мерион? Они меньше других устраивали Атридесов: горный удаленный Крит был бы практически бесконтролен, их следовало держать под легкой угрозой такого же нашествия, как Троянское.

Ахиллес, в общем, подходил бы на роль, превратить сына соперника в зависимого, хотя и сверхпочетного бойца по типу Диомеда — спорно, но о чем спорить, коль соискатель сожжен.

Аякс с островом Саламин действительно имел много за. Но Агамемнон был бы не против сохранить право рыскать вдосталь за своим братом, который любил моря. Аякс вряд ли потерпел бы, честно сказать, необратимо бестолкового Менелая.

И вот уже под Троей выяснилось… Итака тоже была островом!

— Я доставил тебе то, что ты хотел, Одиссей?

— Да, славный Диомед.

— Ты доставил нам, а я доставил тебе.

— Я понимаю, что доспех Ахилла — не просто награда…

— Это ключ к морям. Можно запереть море на ключ, Одиссей, а можно открыть и впустить жаждущих.

— Я понимаю, это доверие.

— Теперь еще надо, чтобы пала Троя, — усмехнулся Диомед.

— Афина подскажет, что делать.

— Еще не зайдет солнце? Оставь, Одиссей, я-то не верю в эти чудеса. Я не хотел, чтобы Агамемнон увел войска отсюда, вот и все.

— Ты не веришь, что Афина за нас?

— Я не верю в богов, Одиссей.

— Но… как же?!

— Мир состоит из маленьких частичек. Ты следил за пылью когда-нибудь? Из чего она? Вот из чего состоят все предметы. И вот что управляет нами. Знаешь, что это?

— Что же?

— Ничто!

«Я говорил с Афиной! Я говорил с ней!» — чуть было не закричал Одиссей, но что-то ему помешало.

Он искренне пожалел Диомеда.

— Как тяжело тебе жить, — вырвалось у него помимо воли.

Диомед ответил с той же усмешкой:

— А жить, Одиссей, вообще непросто.

Прошлое накатывалось волнами, одна за другой, какие-то больше и страшнее, какие-то меньше и смешней, но каждая выносила на берег сознания новый обломок смертного существования, жизни во прахе и бессилии. Дионис не вступал в противодействие с Посейдоном, волны не казались ему атакой врага, это Афина видела их валами смерти. На Диониса катилась память, облизывала песок бессмертия, оживляла счастливую безмятежность.

Он бы не сомневался в избранном, он бы и не задумался, если бы тот, уведенный Анубисом к Сетху, все еще был жив.

Оказывается, пробравшись в пантеон, в самое святое святилище, веселое и лихое, чего не понять жрецам, он остался неполноценным. Да! Он проник к богам в одиночку, а память подсказывала, что в одиночку — только половина дела.

Он всего лишь вспомнил брата.

Единица высшей силы — Дионис — осознала себя ущербной, половинной и страдающей. Он бы поделился бессмертием. Как жаль, что бессмертием не делятся.

Неужели это прибавляет мощности новому богу? Вот этот ужас утерянной давным-давно парной души, переживаемый на полную мощь нечеловеческих отныне возможностей, в то время, когда ты обязан быть легок.

Да, это сочетание прибавляет кое-что.

Он хотел настичь Сетха. В образе глупого, ни о чем не знавшего человека он угрожал Сетху. И теперь он действительно должен его настичь!

И разорвать пасть.

Что означает — лишить чужой веры, отнять бессмертие.

Его цель, кроме некоторых прочих: люди должны перестать бояться Сетха. Как в приливе отчаяния, перепрыгнув через собственную природу, некогда перестал бояться он сам.

Никто не узнает, что у Диониса был брат. Это звучит еще более странно, чем то, что Дионис вывел народ Израиль из страны Кемт.

Как день и ночь, отличались переживания Диониса и Аякса, как полет орла и тьма заброшенной гробницы, как искания бессмертного духа и терзания необузданной страсти смертного.

Аякс взращивал в себе коварство.

Он был бесхитростен и смел, хотя вряд ли совсем бесхитростен, раз пришел под Трою басилевсом Саламина. Он-то как раз имел брата, Тевкра, они были Теламониды, две мощные опоры среди ахейских героев.

Аякс защитил бы Ахиллеса ценой собственной жизни, если б мог, но когда Ахиллес пал, когда стало ясно, что Атридесы именно тут, под чужим городом выберут наместника морей, что им не быть сыну Пелея, даром что мать его считают нимфой-нереидой, — Аякс сразу же возмечтал. Он имел все права помечтать, он отлично знал: Агамемнон боится Идоменея, боится изворотливых умом критян, опасается удаленности, обособленности Крита, недосягаемости его горных внутренностей. Приамский Илион падет, и Эгейское море, Срединное море, да все известные моря останутся без торговли. А финикийцев, единственных торгашей, принять под щит легче легкого.

И Аякс точно рассчитал: только Саламин. Ну не Беотия же…

Что это за остров — Итака?! Что это за вождь — Одиссей?!

Трус, притворившийся сумасшедшим ради того, чтобы избегнуть войны. И не сумевший даже этого!

Аякс был глубоко оскорблен, жестоко, кровно оскорблен до глубины своей простой, древней, не терпящей обид души. Каменное тело, серьезное выражение лица, ахейский Гектор.

— Ты готов отобрать власть над данами? — спросил он ранним утром своего брата Тевкра.

— Да, — ответил Тевкр.

— Я все крепко обдумал, — сказал тогда Аякс.

— А я подготовлю лук и стрелы.

Тевкр не пользовался железными наконечниками, как Парис, но стрелок был отменный. Брат прикрывал его громадным, самым высоким у греков щитом, и это позволяло несколько раз прицелиться.

— Большая удача, что они собраны здесь, в одном месте, часто в одном шатре.

— Кто? — спросил Тевкр.

— Как кто? Агамемнон, — Аякс с удовольствием загнул палец размером с рукоять ножа, — Менелай, — он загнул второй палец, — Диомед…

Десяти пальцев, в общем, хватило.

— Я бы никогда не смог перебить их всех разом. Ты понимаешь? Только эта война собрала их для меня вместе.

Он посмотрел на брата и поправился:

— Для нас!

— А что будет… после? — осторожно поинтересовался Тевкр.

— После? Для них после не будет.

— А для нас?

— Для нас? Союз с Пелеем. Его суша. Наше море.

— А воины? Их тысячи…

— Воины? Они пойдут за басилевсом. За тем басилевсом, который останется.

Тевкр тяжело наклонил голову. Он размышлял.

— А ты думаешь, воины забыли, кто не позволил Гектору поджечь корабли?

Тевкр промолчал. Он-то помнил, что его стрелы двенадцать раз поражали троян с факелами.

— Досадно, что Терсита больше нет, — сказал Аякс. — Терсит бы пригодился.

Песнь восемнадцатая

Гермес вытряхнул камешек из сандалии. Крылышки при этом нежно затрепетали.

— Я устроил вашу встречу. И я удаляюсь.

Афина была в черном. Дионис облекся в хламиду цвета неразбавленного вина. Сорт определить было трудно, но и Гермес, и Афина понимали, что это вино водой не разведено.

Они встретились не на склоне, а у подножья горы Иды, с плоским видом на Трою и на лагерь двадцати девяти греческих армий с шатрами на берегу. Гермес не стал вертикально взлетать — он скрылся между деревьев, его ярко-желтая фигурка немного помелькала и исчезла.

— Пройдет чуть больше пятидесяти лет, и из всего этого множества не останется ни одного живого, — небрежно указала в сторону людей Афина. — Тебе радостно об этом думать?

— Нет.

— Мне когда-то было радостно. А Мерк только что сказал: пролетит три тысячи лет, и кто останется жив из тех, кого мы сейчас знаем? А?

— Что ты ответила?

— Совсем недавно я бы уверенно ответила: я!

— А теперь?

— А теперь ты задаешь много вопросов.

Дионис представил обреченный смерти город, осаждаемый обреченным смерти войском. В сущности, человек очень недолго жив, можно сказать, что мертвецы воюют с мертвецами.

Он не проникся этой картинкой, и потому опять спросил:

— Скажи, у тебя была сестра?

— Четыре, — с отвращением ответила Афина, — и все старшие.