В. Бирюк - Фанфики Страница 57

Это не на один-два раза, которые можно бы и перетерпеть. Это будет регулярно. Туземцы будут наперёд мою «дойку» планировать:

— Вот придёт придурок лысый — поправит наше материальное положение.

Акима я послал к Немату — посмотреть, как дела идут и насчёт возчиков договориться.

Правду сказать… не могу рассказывать Немату как я его сестрицу Варвару… угробил. Не могу. Лжа мне заборонена. А изобретать… дозированную правду, строить умолчания, подразумевания и намекания… Тошно мне. Болит ещё.

Аким по деталям отговорится незнанием, а я покачу в другую сторону.

Сельцо там интересное. Большие Елбуны — называется. Там семья покойного кирпичника Жиляты проживает. Надо донести скорбную весть о внезапной и скоропостижной… отца семейства. И должок взыскать, за покойничком оставшийся.

Приехали на место, сунулись в знакомое подворье, а там гулянка. По случаю чьих-то именин, окончания Петровского поста и наступления праздника Петра и Павла.

Местные селяне постоянно пребывают в одном из трёх состояний: строгий пост — холодная пища без масла; нестрогий пост — горячая пища с растительным маслом; обжираловка. Третью фазу мы здесь и наблюдаем.

Теперь понятно, почему обеспеченные люди на «Святой Руси» толстые — «разгрузочные дни». Зоотехники давно установили: если корову то — кормить, то — нет, то привесы увеличиваются — животное жрёт в запас. В точности по православному уставу постов.

Сейчас Петровский пост закончился — народ отъедается. А впереди Успенский пост маячит — он ещё жёстче: «В понедельник, среду и пятницу Церковный Устав предписывает во время Успенского поста «сухоядение», во вторник и четверг — вареную пищу, но без масла, по субботам и воскресеньям разрешено вино и масло».

Кто это сказал, что всухомятку питаться — язвой желудка обзавестись? Полная ересь, ибо — «на всё воля божья». И на язву — тоже. То-то они и мрут в 30–40 лет. Такое ощущение, что режим православного питания имеет целью вообще отучить население от кормления. Как на плакате в стройотрядовской казарме: «Здесь не пьют, не курят и скоро есть перестанут».

Наше появление всю гулянку поломало.

— О! Гости дорогие пришли! От муженька родненького весточку принесли!

— Здрасьте. Точно. Помер Жилята. Извиняюсь.

Что, как, когда, почему, где…?! Хозяйка с дочками в вой да в крик. Бабы за столом были — увели свежеобъявленную вдову в дом. Мужики попыхтели, повздыхали.

— Да уж… Ну, помянем раба божьего…

Помянули, часть народа расходиться стала.

За столом местный поп имеется. Я его с прошлого года запомнил. Приличный, доброжелательный, спокойный попец. Бородка русая, сам не старый, глаз разумный да незлой. Он мне ещё в тот раз понравился: когда ему показалось, что мой договор с Николаем мне в ущерб — пытался вступиться за меня. Откликается на «отец Фёдор».

— Да уж дела… Вот такие, стало быть, наши новости. А ты-то как, дядя Фёдор, живёшь-поживаешь?

— О-хо-охо… за грехи наши тяжкие…

И начинает «дядя Фёдя» мне плакаться.

Есть такой явление: «эффект случайного собеседника». Хорошо видно ночью в плацкартных вагонах. Человек знает, что собеседника больше никогда в жизни не увидит, и рассказывает ему самые сокровенные тайны. Или — высказывает наболевшее. Высказался, как в яму, и на душе полегчало. Сказанное — назад не вернётся.

Насчёт ямы — бывают варианты. По легенде, брадобрей царя Мидаса узнал об ослиных ушах царя и, не в силах держать в себе этот секрет, выкопал ямку и шёпотом рассказал в неё «царскую тайну». Из ямки вырос тростник, который прошелестел сказанное брадобреем, и «про уши» — стало всем известно.

Разглашение государственных тайн — постоянное хобби тростника. Особенно — мыслящего.

Тут, в Больших Елбунах, дела не казённые, а чисто семейные: к Феде тёща приехала. Жить на постоянно.

— У меня усадьба маленькая. Своих шестеро, жена седьмым ходит. Я в роду старший, матушка моя вдовая — у меня живёт. А тут — жены брат помер. Тоже пресвитером был. Приход другому отдали, семейство его — ко мне пришло. Ну как я вдову с сиротами не приму! Ещё пятеро. И — тёща. Ну такая ж язва! Ну всё ей… не так! Матушку мою обижает, жёнку… — жена по ночам плачет: промеж мужа да матери рвётся. Дети мои уже на меня коситься начали: «бабуля сказывала, что ты, батяня»… А живём же тесно, от неё ж — никуда! Она как с утра всех… накрутит. И — ходит-радуется. А мне в храм идти, службы служить! Нужно ж со смирением да с благочестием, с радостью да с любовью. А у меня в голове… всякие слова, прости господи, которыми бы я ей… Каждый день с утра до вечера — озлобление да раздражение. Наваждение сатанинское.

Картинка знакомая. По Воланду:

— … обыкновенные люди… квартирный вопрос только испортил их…

Было бы у дяди Феди больше жилого места — отодвинулся бы он от своей тёщи. Не так, конечно, как я в своей первой жизни — на полторы тысячи вёрст, «только самолётом можно долететь».

Перестал бы «добронравный батюшка» каждое утро под дверью нужника подпрыгивать, дожидаясь выхода высокоуважаемой и глубокопочитаемой.

«Пусть лучше лопнет моя советь, чем мочевой пузырь» — народная истина. Жаль Федю — интеллигентный человек. Пытается прожить без мордобоя, дисциплинирования и доминирования. В большом семействе… увы — «хлебалом не щёлкают».

— Федя, ну так вот тебе случай! Подворье у Жиляты большое, доброе. Уговори вдову продать — расселишь родню посвободнее.

— Эх, отроче, спасибо на добром слове. Да только откуда у меня такие деньжищи? Уж она-то такую цену заломит… Места-то тут конечно… на всех бы хватило… А может… ты ж, говорят, боярич? Вот бы ты, от щедрот своих… Я ж не подаяния прощу — только на время! А я отдам… вот те крест святой! Отдам наискорейше! У своих-то, у прихожан, в долг брать… соромно.

И смотрит… заискивающе. Эх, дядя Фёдор, у «Лютого Зверя» хоть снега зимой просить… Хорошо ли ты подумал? Немат вон тоже… взаймы попросил.

— Так уж сразу и в долг… Давай-ка подумаем сперва. Покойник мне должен остался. Где-то у меня и грамотка есть… Ага. Значит, заказываю тебе молебен по Жиляте за 15 кун, и имеем 6 с полтиной долга на вдове. Сейчас я ей это дело объявлю, денег у неё нет, ты к ней подкатишься, серебро покажешь, она цену за подворье и сбросит.

Священник мельком заглянул в грамотку, оглядел подворье и расходящихся соседей, сокрушённо вздохнул:

— Пойдём, отроче, прогуляемся. Да и поговорим дорожкой.

Мои принялись устраиваться на постой — не гонят же! А других мест мы здесь не знаем.

Поп, отойдя от ворот с десяток шагов, огорчённо вздохнул и рассеял мои хитроумные комбинации:

— Есть у Жиляты серебро. В смысле — было. В смысле — Жилята был… В общем, есть. Он же кирпичником промышлял. Это у простых смердов серебро — редкость. А с ним по всякому расплачивались. Копил он его. Себе — на чёрный день, дочкам — на приданое. Так что, отдаст тебе вдовица куны да резаны, а я так с тёщей жить через печку и останусь.

Ну и славно: выбивать долги… дело могло оказаться долгим и скандальным. А так, коли есть серебро — взяли да укатили.

Безысходная тоска, звучавшая в голосе участливого и неглупого человека, требовала сдерживать проявление своего щенячьего оптимизма и, хотя бы для вида, демонстрировать сострадание.

— Вон оно как… Да, жаль… Не придётся тебе от тёщи отселится. А где он хранил-то серебро? Вдова-то быстро с деньгами обернуться сможет?

— Быстро. Оно ж во дворе закопано. В сеннике.

Загрузившийся своими тяжёлыми думами о. Фёдор отвечал автоматически, поглядывая через забор своего двора. Видимо, предвкушал встречу со своим домашним «иблисом».

— А в каком углу?

Мой идиотский вопрос прервал его душевные страдания и предвкушения, заставил обернуться ко мне. Несколько мгновений он хмурил лоб, пытаясь понять — о чём это я. Потом он отшатнулся и прижал руку ко рту.

— О господи! Отроче! Забудь немедля! Господи помилуй, господи помилуй, господи помилуй!

Тирада была выдана в крайнем волнении и сопровождалась непрерывно повторяемым крёстным знамением.

— Дядь Фёдор, ты чего?

Поп воровато огляделся по сторонам, наклонился к моему уху и объяснил:

— Грех великий совершил. Сболтнул ненароком. Сатана за язык дёрнул. Это ж с исповеди! Жилятина жёнка покаялась как-то: про мужа худо подумала. Он-де ночью встал да и пошёл во двор. А она решила, что он к бабёнке какой надумал. Вот и проследила, как он серебро в сеннике закапывал.

Две вечные проблемы на Руси: где денег взять? И — куда взятое спрятать? Жилята успешно решал обе.

Сенник — не самый худший вариант. Тяжелее, когда деньги прячут в дерьме. В хлеву, курятнике, свинарнике… просто — в отхожем месте. Зарывать деньги в навоз — наше национальное искусство.

— Ага. А в каком углу?