Игорь Денисенко - Ронин Страница 59

Я заворочался на пузе, скрипя кроватью. За стеной кто-то громко и с наслаждением храпел. Везет же человеку, позавидовал я соседу. Спит себе с чистой совестью, после сытного ужина. Мне же, поскольку пришел опять поздно, только холодная картошка с гуляшом и досталась. Зарядившись крепким чаем, я занялся переводом. какие-то мысли, вернее призраки мыслей — догадки бродили в голове и никак не могли оформиться в нечто понятное.

Начнем сначала. Я перевернул листок, исписанный своим корявым мало разборчивым почерком. Кто не был выше, не мог увидеть царствия Божия. Царствие Божие грядет. Грядущее. Будущее. Царствие Божие ожидали в будущем, оно и есть будущее. Кто не был в будущем, не может о нем знать. Все правильно!

От нетерпения я подскочил на кровати. Всё тело зачесалось, словно клопы по мне забегали. Тот, кто не родился в будущем, не мог его увидеть! Именно рожденный в будущем, видевший его воочию и может его предсказать. Тогда «свыше» это сверху по течению времени. И вопрос Никодима тогда вполне правомочен, он спрашивает у Иисуса: как ты можешь быть стар, если ещё не родился? Он не понимает данного парадокса.

Далее Иисус поясняет: «мы говорим о том, что знаем, и свидетельствуем о том, что видели, а вы свидетельства Нашего не принимаете. Если я сказал вам о земном, и вы не верите,

— как поверите, если буду говорить вам о небесном?» «Нашего»? Местоимение, используемое при множественном числе. Мы — говорят о себе цари. Но в предложении дальше он говорит о себе — Я, и множественное число не использует. Значит он не один из будущего, кто свидетельствует о грядущих переменах: «Мы говорим о том, что знаем!»

Если вы не верите тому, что происходит на ваших глазах, как поверите тому, что произойдет в будущем. Опять местоимение — МЫ. Слава тебе Господи!

Я не на шутку перепугался. Да минует меня чаша сия. Не один я такой путешественник. Изучая предыдущие события, заметил, что чудеса, явленные Иисусом, были совершены на свадьбе, где он воду превратил в вино. А что если он просто знал, что подвезли новое вино и никому из гостей об этом ещё не известно? Впрочем, я богохульствую.

Отложив исписанный листок с переводом в сторону, я постарался забыться. Но две цифры никак не шли у меня из головы. Сверху 3, а внизу 4. Из них складывались два слова. «Думай» и «писание». Было уже два часа ночи когда я наконец уснул. Кукушка висевшая на первом этаже трактира громко констатировала: Ква-ква!

Столбцы чисел, бесконечные полотна цифр бегут друг за другом, матрицы — вспомнил я, всплывшее в памяти название этих полотен в курсе высшей математики, которую проходил в институте. Да же на миг перед глазами мелькнул листок в клеточку с корявыми письменами. И я всё считаю эти матрицы и считаю, тут признаюсь, немного оторопел, как считать матрицы я давно забыл, сразу после сдачи сессии, а тут ночь, сплю и считаю безостановочно. Причем понимание того, что я вроде как не умею этого делать, меня не останавливает, какая-то часть меня устало и осуждающе вздохнув продолжает вычисления. Мама дорогая! Да что ж это за простыни? И когда они кончаться? И ответил сам себе, когда будет закончен расчет.

Что я считаю? И пришёл ответ и понимание происходящего — расчёт планетарной системы. Надо много учесть и ничего не пропустить, здесь мелочей нет.

Тяжелый мой сон прервал стук в дверь. Стук был серьезный. Пудовым кулаком. Либо пудовым сапогом. Спросонья не разобрал. Подскочил с кровати и рывком открыл дверь сходу влепив пальцами по открытому горлу сминая кадык. Неопознанная личность рухнула на колени.

Ёрш твою медь! Ей оказался хозяин трактира. Произошло то, чего я безотчетно боялся. Ну нельзя меня резко будить, инстинкты срабатывают быстрее разума. За ним судя по топоту ног по лестнице кто-то гнался. Этот кто-то с ножом вылетел на меня через мгновение. Лицо свирепое и решительное с отпечатком уголовного прошлого. Он не задумываясь размахнулся рукой. Нет. Ну кто так бьёт? Кто так размахивается?

как будто у него в руке не нож а как минимум двуручный рыцарский меч. Я немножко продолжил его движение до логического конца, и гопник уперся лбом в стенку норовя пробить в ней дыру. Попытка не удалась. Стена была из хороших сосновых бревен и «дятел» сполз по стенке с признаками сотрясения мозга.

— Там.,- прошипел приходящий в себя хозяин, указывая рукой вниз. По выражению лица и жеста, я догадался что «дятел» не один. Кто-то ещё внизу хозяйничает. Пошлепав босиком по лестнице я столкнулся со следующим действующим лицом. Лицо озабочено смотрело наверх и судя по выражению ждало совсем не меня.

— Вася! — негромко позвал он с надеждой.

— Я за него.

У меня сложилось впечатление, что я ему не понравился. Он почему-то уставился на мои семейные трусы в полоску. Ну не модные они, уж извини. Мои извинения субъект не принял. Я его немного приласкал до потери сознания. Кто-то взвизгнул. К стенке жалась простоволосая хозяйская жена (она же повариха) в длинной льняной рубахе прижимая к животу голову дочки лет десяти.

— Веревки неси! Связать надо пока не очухались! — скомандовал я выкручивая за спиной руки потерпевшего.

Пока она принесла веревки и тела были упакованы для сдачи в управу. Жильцы стали выглядывать на шум из своих комнат. Явившиеся полицаи устроили допрос всей честной компании. Явились они на удивление быстро, хотя за ними никто не бегал. Видимо «норушка» следившая за мной донесла. За окном серело. Над краем города налилась заря нового дня. Началось в колхозе утро, с неудовольствием подумал я умываясь холодной колодезной водой.

Меч получался прямой, но он и должен был быть прямым до поры, до времени. Не даром Прокоп именовал его палашом. Я очень переживал чтобы при проковке сэндвича с мягкой сталью внутри не образовалось пустот и воздушных пузырей. Тогда меч можно было выкинуть. Когда же сунобэ было готово, выглядело оно не очень. Да и я тоже. Мятый. Не выспавшийся. В костюме инженера, который был уже ни на что не похож, ведь я превратил его в рабочую одежду, оставив сюртук выходным.

Прокоп вооружился небольшим молотом, скорее большим молотком, а меня за ненадобностью отстранил, он проковывал острие и вытягивал заготовку. Впрочем, я и сам отошел от наковальни готовясь к следующей процедуре. Разжег небольшой костерок на земле из сухих веток акации и дал ему прогореть до золы. А тем временем просеял песок и протер немного глины через сито. Соединив золу, глину и песок в старом ведре развел эту смесь водой до консистенции густой сметаны, тщательно разминая жирную глину руками, ловя пальцами мельчайшие кусочки. Увлекшись процессом я прозевал действия Прокопа. Но было поздно.

— И что теперь прикажешь делать? — с тоской поднял я глаза на него.

— Да не переживай ты Василий, я всегда так делаю, — успокаивал меня Прокоп, — Знаю, что говорю — крепче будет.

Кузнец проковал острие ещё раз и довел его почти до остроты. А ведь его ещё надо было закаливать. Тонкое острие можно было пережечь и оно станет хрупким. Я вздохнул. Успокаивая себя мыслью, что раз меня запомнили с «двуручным ятаганом». Значит меч всё же, получится. Попытаемся исправить.

— Видишь, — шпателем я наносил раствор на клинок, поясняя свои действия Прокопу, — сначала наношу толстый слой глины на обух лезвия и дам ей просохнуть и прилипнуть к металлу. Затем наношу глину на остриё. А потом накладываю полоски поперек клинка.

Здесь получается слой глины толще и при остывании глины сталь отпуститься и будет менее хрупкой. Обмазывая же глиной весь клинок я даю возможность всему клинку стать одним телом. Избавится от неоднородных мест закаливания.

— Это хорошо, — кивнул Прокоп усмехаясь в бороду, — что ты мне поясняешь. А я уж грешным делом подумал, что ты в детство впал или умом повредился в песочке возишься.

Едкий он был, этот Прокоп. В моих талантах в целом он уже не сомневался. Многое из того, что говорил и делал, он мотал на ус. Но недоверчивое своё отношение ко всяким рода процедурам он высказывал сразу.

Спеленав клинок глиной, я промазал острие нанеся более толстый слой чем рассчитывал, надеясь таким образом предохранить лезвие. Прогрев весь клинок в горне примерно до одной температуры, я взял его в руки и с замиранием сердца подошел к корыту с водой.

— Ос!

Клинок зашипел и облако пара поднялось над водой. Выждав время поднял.

— Ядрен батон! Повело то как! — огорчился Прокоп.

Клинок плавно изогнуло по той простой причине, что на обухе глина была толще.

Причем изгиб был смещен к началу острия, мода на такие клинки была в период Мурома-ти в XI веке и назывался этот изгиб саки-зори. Вершина острия икуби-киссаки «хребет кабана», вполне соответствовала этому типу меча. И к нему как раз подходила моя цуба, впервые появившаяся в том же веке, и хоть она именовалась аои-гата по сходству с четырех лепестковым цветком аои, но было у неё и второе название — «кабаний глаз».