Владимир Контровский - Авианосцы Евразия против Америки Страница 6

– Война закончилась, господа, – продолжал старший лейтенант, уходя от опасной темы. – Подписание мира – вопрос нескольких дней.

– И что дальше, Алексей Васильевич? – задиристо спросил Бобринский, полоснув Ливитина злым взглядом. – Пока шла война, матросиков хоть как-то можно было держать в узде – правда, не всех, на линкорах команды бесились от безделья, – а теперь? Мы с вами и шагу не можем ступить без оглядки на судовой комитет, и это называется военный флот? – он безнадёжно махнул рукой. – Жаль, что господин Ливитин не позволил тогда мичману де Ливрону поломать торпедами этот плавучий шифоньер с клопами, – штурман кивнул в сторону иллюминатора, за стеклом которого виден был тяжёлый силуэт «Гангута», – господин Ливитин у нас не иначе как якобинец…

– Набиваетесь на ссору, мичман? – с ледяным спокойствием спросил артиллерист. – Или мечтаете о дуэли?

– Прекратить! – повысил голос старший офицер. – Может, вы ещё вздумаете заколоть друг друга кортиками? Стыдитесь, господа, – вы офицеры российского флота!

– Нет больше этого флота, – мрачно произнёс Бобринский. – И державы, именуемой Российская Империя, тоже нет. Доигрались в либерализм…

– Вот только не надо заупокойных молитв, – вмешался доселе молчавший механик, – рановато вы хороните Россию, мичман, так я вам скажу.

«Интересно, – подумал лейтенант Ливитин, переводя взгляд с механика на штурмана, – кто из них прав?».

апрель 1917 года

Девятого апреля тысяча девятьсот семнадцатого года от немецкой железнодорожной станции Готтмадинген, расположенной на швейцарской границе, отошёл небольшой поезд, состоявший всего из одного вагона и паровоза. И вагон этот был странным: три из четырёх его дверей были наглухо заперты, а за четвёртой неусыпно наблюдали два молчаливых офицера германского Генерального штаба: капитан фон Планец и лейтенантом фон Буринг. С такими предосторожностями возят опасных преступников, однако пассажиры странного вагона, среди которых были женщины и дети, казались людьми вполне приличными: хорошо одетые и вежливые, они отнюдь не походили на уголовный контингент. На станциях вагон они не покидали – свежие газеты и молоко для детей покупал их представитель Фридрих Платтен, – и вообще вели себя пристойно. Правда, пассажиры иногда пели «Марсельезу» и другие песни из революционного репертуара – это весьма раздражало сопровождающих офицеров, и Платтен (во избежание осложнений) прекратил эти вокальные экзерсисы.

Поезд-призрак почти безостановочно пересёк всю Германию с юга на север, и прибыл в Засниц, где его пассажиры – сплошь русские эмигранты – пересели на пароход «Королева Виктория», следовавший в шведский порт Треллеборг. Балтика была спокойной – морская болезнь не угрожала хорошо одетым людям, любящим хором петь «Марсельезу».

…Британская подводная лодка «Е-19» в сентябре 1915 года прорвалась в Балтийское море, где вошла в состав британской подводной флотилии, действовавшей на Балтике против немецкого флота. Её командир, лейтенант-коммандер Френсис Кроми, был самым успешным британским подводником на Балтийском театре военных действий: за время двухнедельного боевого похода он потопил четыре германских парохода и ещё три вынудил выброситься на берег. Кроме того, Кроми привёл шведский пароход с железной рудой в Ревель, где судно было конфисковано после судебного разбирательства. Британские подводники действовали в соответствии с призовым правом: немецкие пароходы досматривались, а перед потоплением их экипажи пересаживались в шлюпки. Крупным успехом «Е-19» стало торпедирование в западной Балтике немецкого крейсера «Ундине»: Кроми выпустил по крейсеру две торпеды, и корабль быстро затонул. За этот бой английский офицер был награждён высшей русской офицерской наградой за храбрость – орденом Святого Георгия 4-й степени – и удостоился от русской императорской семьи приглашения на обед. Британия наградила Кроми орденом «За выдающиеся заслуги», чином коммандера и назначением командиром флотилии подводных лодок.

Британская подводная лодка типа «Е»

Однако сегодня Френсис Кроми, подменивший командира своей любимой «Е-19» и вышедший на ней в море на поиск германских военных кораблей, был мрачен и оживился, увидев в перископ большой немецкий пароход, идущий на запад, к Треллеборгу.

– Атакуем! – коротко бросил он.

– Как обычно, сэр? – осведомился его помощник. – Всплываем, и…

– Нет, – перебил его коммандер. – Это немец, и мы потопим его без предупреждения: так, как германцы топили наши суда. Меня не интересуют ни награда, ни призовые деньги: в ноябре на дредноуте «Айрон Дьюк» погиб мой лучший друг, и это моя личная месть немцам. Война скоро кончится – другого шанса у меня уже не будет.

Помощник спорить не стал – в королевском флоте это не принято, а коммандер Кроми пользовался непререкаемым авторитетом среди своих подчинённых. И в конце концов, в его действиях был определённый резон: врага надо топить, а оправдываться перед начальством за нарушение перемирия (пусть неофициального), не вызванное острой необходимостью или прямым приказом, – дело малоприятное. Зачем оставлять лишних свидетелей?

«Королева Виктория», получив торпеду в середину корпуса, затонула очень быстро. Спасшихся были единицы – «Е-19» не стала никого подбирать: пусть немцы подумают, что пароход налетел на русскую мину.

– Запишите в журнал, – приказал коммандер Кроми[5], – что мы потопили германский вспомогательный крейсер.

лето 1917 года

…Огромная толпа, заполнившая площадь перед Мариинским дворцом, Синий мост и всё пространство между зданием бывшего германского посольства, Исаакиевским собором и гостиницей «Англетер», тяжко дышала и ворочалась как многоглавый зверь, вылезший на свет из тёмной берлоги. Она волнами плескалась у подножия памятника Николаю Первому, поворачивая белые пятна лиц к самодельной трибуне у ступеней Мариинского дворца и к черноволосому человеку в пенсне и в кожаной куртке, стоявшему на этой трибуне.

Человек этот рубил воздух энергичными взмахами рук и бросал в жадно внимавшую толпу раскаленные сгустки слов, обжигавших души, исстрадавшиеся по справедливости. «Свобода!» – это значит, что не будет больше над тобой никаких господ, и даже мосластый кулак краснорожего «унтерцера», вколачивающего в «серую скотинку» чинопочитание, не прогуляется по твоей физиономии. «Равенство!» – и это тоже ясно-понятно. Все равны перед Господом, и это справедливо. А то что же это получается, а? Моя Фёкла день-деньской колготится с детьми малыми да по хозяйству деревенскому, покуда муж-кормилец кровь проливает за отечество, стареет до сроку-времени, а фря городская напомаженная, у которой всех забот – передок ловко подставить тузу козырному, в неге да бархате живёт-поживает, да на лихачах с дутыми шинами раскатывает. А вот накося выкуси – придём мы в квартиры богатые, да прикладом по зеркалам, да штыком по брюху шёлковому: хватит, пожировали! «Власть народная, советская!» – а как же иначе? Сами будем теперь себе губернаторы, всем миром дела решать будем, вот так. Земля – крестьянам, фабрики – рабочим. Эх, что за жизня наступит расчудесная! За такую жизню и подраться можно, благо навострились руки за два с половиной военных года пули вгонять в человечьи головы, а ноги попривыкли перешагивать через кровь, текущую по окопам водицею. Даёшь счастье народное!

– Пронзительно говорит (слово «подлец» сказано не было, но оно подразумевалось), – произнёс хорошо одетый человек, стоявший у открытого окна на втором этаже Мариинского дворца и внимательно слушавший оратора, – доходчиво. И если он даже скажет этим людям в серых шинелях «Я избавлю вас от химеры, именуемой совестью!», они всё равно пойдут за ним в огонь.

– Семена падают на благодатную почву, – его собеседник пожал плечами. – Россия созрела для революции как никакая другая страна, и даже перезрела. А перезрелый плод при надавливании лопается и брызжет…

– …кровавым соком. И наша задача – я имею в виду всех здравомыслящих людей и в рядах нашей партии, и среди эсеров, и среди анархистов, – не допустить этого. Революцию надо держать в узде, иначе она превратится в чудовище, пожирающее собственных детей. Так уже было – во Франции, – а у нас пиршество этого чудовища получится куда более обильным. Выход один: консолидация всех сил, радеющих за Россию, причём не на словах, а на деле. Тогда, и только тогда наша революция обернётся светлым будущим, а не тёмным прошлым.

– Согласен, Леонид Борисович. Вот только, боюсь, без диктатуры нам не обойтись, хотя бы на первых порах. Свобода – это очень пьянящее вино, а пьяный человек способен на всё, в том числе на самые глупые и дикие поступки. Таким человеком легко управлять, а уж охотники поуправлять найдутся – хотя бы вот это пламенный трибун.