Ян Мортимер - Заложники времени Страница 6

Привратник поднес факел к лицу Уильяма. Слабый свет осветил и меня. Наш вид и плач Лазаря успокоили привратника.

– Мне приказано впускать только вольных жителей города и их родственников. Никаких странников, аптекарей, точильщиков, жестянщиков, бродяг, нищих и коновалов.

– Разве я похож на бродягу? – ответил Уильям. – Мы с женой приезжали сюда перед днем святого Михаила на повозке, запряженной четверкой лошадей. Мы привозили шерсть. А теперь мы вернулись пешими и неимущими. Мне пришлось за бесценок продать лошадей и повозку в Солсбери. А потом и моя лошадь пала…

– А где твой фонарь? Добрые люди после темноты ходят с фонарем…

Уильям тряхнул головой. Он опустил наши сумки на землю, повернулся ко мне, развязал веревку на моей суме и достал кошель Лазаря. Порывшись в нем, он вытащил золотую монету. Золото блеснуло в свете факела.

– Вот мой фонарь.

Привратник наклонился, чтобы рассмотреть такое диво. Я тоже. Я никогда прежде не видел золотых монет.

– Ты предлагаешь это мне?

– А ты предлагаешь впустить нас?

– Твой фонарь светит ярче моего, добрый сэр, – усмехнулся привратник, принимая монету. – Прошу прощения за то, что задержал тебя. Уверен, стража тебя не потревожит. Иди с миром, и пусть Господь защитит нас.

Мы вышли на главную улицу, которая шла от северных ворот к центру города, и вскоре свернули направо. Узкий переулок привел нас в приход Сент-Бартоломью. Дорогу мы чувствовали ногами, то и дело поскальзываясь в грязных лужах на мелком гравии. Когда крики голодного Лазаря стихали, мы слышали стенания и плач – отцы и матери оплакивали умерших детей. Иногда раздавались крики боли. А где-то завывали драчливые коты.

А потом пошел дождь. В темноте я почти не различал силуэтов домов. Капли дождя звучно падали в бочки, установленные в этом бедном квартале возле домов для сбора воды. Лазарь окончательно охрип – долгие часы плача даром не прошли. Он то засыпал, но просыпался. Вес доски, к которой он был привязан, стал для меня невыносим, и мне больше всего хотелось опустить его на землю. Я жаждал тепла и отдыха с той же силой, с какой Лазарь жаждал женского молока.

Я поскользнулся в очередной раз. В ботинки хлынула холодная вода.

– Здесь, – тихо произнес Уильям и постучал в дверь низенького одноэтажного домика. – Ричард! Это Уильям Берд из Мортона. Мне нужно с тобой поговорить.

Никто не ответил.

Уильям несколько раз стучал и звал хозяина. Наконец дверь слегка приоткрылась. В проеме я видел горящую свечу, капли горячего воска падали на землю и шипели в лужах. В слабом свете свечи я разглядел чернобородого мужчину.

– Что привело тебя сюда в столь поздний час? – спросил кузнец.

– Это мой брат, Джон, из Реймента, близ Мортона. Вместе с ним, его женой Кэтрин и их маленьким сыном мы ехали из Солсбери, но Кэтрин заболела и вчера умерла. Мы весь день шли в надежде на то, что твоя Сюзанна сможет накормить малыша. Без помощи он точно умрет.

– Скажи мне правду, Уильям Берд, это была чума?

Уильям посмотрел другу прямо в глаза.

– Нет, Ричард! Клянусь, Кэтрин умерла не от чумы.

Кузнец слегка расслабился, но дверь открывать не спешил.

– Пожалуйста, – взмолился я, чувствуя, что вот-вот рухну от усталости и холода. – Мы пришли издалека. Помогите нам, как добрый христианин… В мире осталось так мало добра…

Холодная капля упала мне на шею и потекла по спине.

– Мы заплатим твоей дочери, если она накормит малыша, – добавил Уильям и вытащил вторую золотую монету. – Fiorino d’oro из Флоренции. В Лондоне и Бристоле их называют флоринами.

Ричард взял монету и стал рассматривать ее в свете свечи.

– И сколько она стоит?

– Около сорока пенсов.

Кузнец впустил нас и плотно закрыл тяжелую деревянную дверь.

Мы оказались в старом купеческом доме. Дым поднимался от очага, пылавшего в центре комнаты, и устремлялся к потемневшей крыше. Вокруг очага стояли три стула и скамья. Свеча Ричарда осветила еще одну дверь, которая, как я полагал, вела в жилую комнату. Он открыл дверь и крикнул в темноту:

– Сюзанна!

Он взял палку, повернулся к нам, сел и палкой указал нам на стулья.

– Садитесь.

– Как дела в Эксетере? – спросил Уильям, протягивая руки к огню. – Мы видели огромную могилу в Сент-Сативоле…

Ричард, опираясь обеими руками на палку, проворчал:

– Они роют другую, за стенами, возле Кралдича, где раньше проходила Ламмасская ярмарка. Твой брат прав: добра в мире почти не осталось. – Он наклонился вперед и палкой подтолкнул полено в очаг. – Сегодня никто не ходит в церковь. Все священники сбежали, укрылись в своих загородных домах. Рынки почти опустели – никто не хочет везти зерно в город. Каждое утро тех, кто умер за ночь, выносят на улицы, чтобы возчики их подобрали. Вот так мы в последний раз видим любимых людей – их тела валяются на улицах, над ними вьются мухи, а потом грязные могильщики сваливают их на повозки и увозят прочь.

Появилась Сюзанна. Она оказалась пухлой молодой женщиной с черными волосами – так мне показалось в тусклом свете очага. Темная туника делала ее кожу ослепительно белой. Интересно, где ее муж, подумал я. Но в эти дни лучше не задавать подобных вопросов.

– Он уснул наконец-то, – сказала Сюзанна отцу.

– Хорошо, – кивнул Ричард. – Этот младенец голоден. Уильям заплатил мне, надеясь, что ты сможешь его накормить.

– А я что-то получу? – потребовала Сюзанна.

– Конечно, цветочек. Но это золотая монета, она стоит сорок пенсов. Я разменяю ее и отдам тебе достойную долю.

– Достойную? – переспросила Сюзанна, глядя на нас с Лазарем.

– Десять пенсов, – сказал Ричард.

– Вор!

– Двадцать.

Она кивнула и повернулась ко мне.

– Это мальчик или девочка?

Я замешкался.

– Его зовут Лазарь…

Ребенок снова заплакал. Сюзанна забрала его и расстегнула платье.

– Ему нужно не только молоко, – заметила она. – Когда вы в последний раз меняли ему пеленки?

– Утром, в Хонитоне. – Лазарь сосал грудь, но не с той жадностью, какой я от него ожидал. – На постоялом дворе, где мы останавливались, была кормилица.

Я посмотрел на Уильяма, но он глядел на огонь, стараясь не встречаться со мной взглядом. А вот Ричард смотрел на меня с подозрением.

– Когда, ты сказал, умерла твоя жена?

– Вчера утром.

– И ты едешь один, с ребенком? Только с Уильямом?

– А что мне делать? Господь в великой мудрости его взвалил на меня это бремя.

Наступила тишина. Уильям по-прежнему не смотрел на меня.

– До Мортона полдня пути, – сказала Сюзанна, глядя на ребенка, который то сосал, то снова порывался заплакать. – Я накормила его, накормлю, когда он проснется, и еще раз утром, перед вашим уходом. Думаю, он проспит всю дорогу. Ваша ходьба укачает его.

Я благодарно кивнул. Сюзанна улыбнулась. Ее щедрость и доброта успокоили меня.

– Ричард! – неожиданно воскликнул Уильям, поворачиваясь к хозяину. – В прежние времена у тебя всегда имелся бочонок эля. Не говори мне, что эта добрая традиция пала жертвой чумы!

Ричард поднялся, тяжело опираясь на палку.

– Ячмень мы бережем на хлеб, ты же понимаешь… Но могу угостить тебя добрым сидром. Яблоки с моих деревьев, за городскими стенами.

– Было бы здорово!

Ричард взял черпак с бочки с сидром, стоявшей в темном углу, и осторожно наполнил большую чашу с двумя ручками. Я слышал, как он медленно льет сидр. Вернувшись к огню, он сказал:

– Женщина по соседству год назад потеряла мужа. Я сделал ей два новых замка для дома, а она расплатилась со мной садом. Ей страшно жить одной. Когда я увидел сад, там было полно гнилых яблок на сидр. – Он сделал глоток, передал чашу Уильяму и сел. – Если бы я не был осторожен, то смог бы сделать состояние на замках. Сейчас такое время…

– И на их взломе? – усмехнулся я. – А как же те, кто умер в запертых домах, не имея рядом никого, кто вынес бы их тела на улицу?

Ричард промолчал.

Уильям, не произнося ни слова, передал чашу мне. Он сидел и смотрел в огонь. Я принял чашу, поднес ее ко рту и ощутил сладость сидра. Потом я передал ее Сюзанее, которая все еще пыталась кормить ребенка.

– Потом, когда он успокоится, – сказала она, подняла качальную доску и стала разворачивать пеленки.

– Вы наверняка голодны, – сказал Ричард. – Там осталось немного похлебки.

– У нас есть ветчина к ужину, – ответил Уильям. – И немного…

Но прежде чем он договорил, Сюзанна издала дикий вопль. Она только что держала Лазаря на руках и вдруг отшвырнула его в сторону, зажав рот ладонью. Она смотрела на него с ужасом.

– Как вы могли?! Будьте вы все прокляты! Будьте прокляты!

Она повернулась ко мне. Я смотрел на вопящего Лазаря, на испачканные пеленки – и на черные пятна на его ручках и ножках. Я попытался подняться, но тут Сюзанна ударила меня по лицу. Свеча погасла, комнату освещал лишь огонь очага. На голову мою обрушилась палка. В тусклом свете очага я видел, как Сюзанна швырнула в огонь пеленки, а потом пинком отправила туда же ребенка. Я чуть не оглох от дикого визга. Я попытался достать ребенка, но только обжег руки. Пеленки ярко вспыхнули, и я увидел, как обугливается кожа, и жир капает с крохотных ножек. Что-то ударило меня по спине, и я рухнул, лишь чудом не оказавшись лицом в очаге. Я откатился в сторону, укрывшись в углу комнаты.