Кен Фоллетт - Игольное ушко Страница 6

Но в августе 1940 года солдатские сапоги еще не громыхали под ее сводами и солнце все-таки освещало ее сквозь витражи, которые пережили и богоборцев Кромвеля, и алчных чиновников Генриха VIII, а внутри звучали благородные аккорды органа, не поддавшегося пока ни плесени, ни древесному жучку.

Это было чудесное венчание. Люси, конечно же, вся в белом, а ее пять сестер – они же подружки невесты – в абрикосового оттенка платьях. На Дэвиде – парадный мундир пилота королевских военно-воздушных сил, совершенно новенький и сверкающий, поскольку надел он его впервые в жизни. Они пели Двадцать третий псалом «Господь – мой пастырь» на мотив «Кримонда».

Отец Люси не скрывал гордости человека, выдававшего замуж старшую и самую красивую из своих дочерей за прекрасного парня в военной форме. Он был фермером, но за руль трактора не садился давно, поскольку сдал свои пахотные земли в аренду, а остальные угодья стал использовать для разведения породистых скаковых лошадей. Хотя, конечно же, прошлой зимой и пастбища пришлось распахать под посадку картофеля. Но, несмотря на то что он в большей степени был джентльменом, чем крестьянином, кожа его огрубела от постоянного пребывания на воздухе и его отличали широкие плечи, могучая грудь, и мозолистые руки землепашца. Да и большинство мужчин, находившихся по одну с ним сторону от центрального прохода, во многом напоминали его – краснолицые здоровяки, которые всяким фракам и модным ботинкам предпочитали твидовые костюмы и крепкие башмаки.

И подружек невесты можно коротко описать как типичных сельских девиц. Но вот невеста… Та была вся в мать. Темные волосы с рыжеватым отливом. Длинные и густые, они просто сияли красотой. Широко посаженные янтарного оттенка глаза на овальном лице. И когда она посмотрела на викария своим ясным и прямым взором, а потом произнесла четко и громко «Я согласна!», бедный викарий даже вздрогнул и подумал: «Боже, да у нее это всерьез!» – что, согласитесь, весьма странно для священника, привыкшего подводить влюбленные пары к венцу.

И у семьи по другую сторону прохода тоже имелись свои характерные черты. Отец Дэвида под вечно хмурым и озабоченным видом профессионального юриста прятал добрейшую натуру. (Он сам дослужился до майора в Первую мировую, и считал всю эту новую военную дребедень, так же как и сына в форме летчика, всего лишь недолговечным недоразумением.) Но в его семье никто больше не был на него похож. Даже сын, стоявший сейчас у алтаря и клявшийся любить свою жену до самой смерти, которая, кстати, могла оказаться совсем недалека – не дай-то Бог, конечно! Нет, все остальные члены его семьи уродились в мать Дэвида, сидевшую рядом с мужем, – черноволосую и смуглую женщину с изящной фигурой.

При этом Дэвид был ростом выше их всех. В прошлом году это помогало ему бить рекорды по прыжкам в высоту в Кембридже. Для мужчины он выглядел, пожалуй, даже чересчур смазливым. Его лицо тонкостью черт походило на женское, если бы нижнюю его часть не скрывала густая борода. Ее он подравнивал дважды в день. Еще бросались в глаза его длинные ресницы, а в целом он производил впечатление юноши умного и чувственного, и это полностью соответствовало действительности.

Все складывалось просто идиллически – два счастливых красивых человека, выходцы из вполне состоятельных и крепких семей, которые воистину служат настоящей опорой государства, сочетались браком в сельской церкви в один из самых погожих летних дней, о каком можно только мечтать при британском-то климате.

Когда их провозгласили мужем и женой, обе матери семейств и глазом не моргнули, а отцы дружно расплакались.

То, что каждый из присутствующих обязан поцеловать невесту, – варварский обычай, подумала Люси, когда очередная пара влажных от шампанского губ мазнула ее по щеке. Он, вероятно, являлся отголоском еще более варварских традиций темной древности, когда каждому мужчине племени дозволялось… Словом, она считала, что пора стать наконец цивилизованными людьми и отказаться от всей этой гадости.

Она заранее знала: ей не понравится эта часть церемонии. Шампанское она любила, а вот что касалось закусок в виде куриных ножек или крохотных капель икры на огромных кусках хлеба, а также речей, фотографий, пошлых шуток по поводу медового месяца… Что ж, могло быть и хуже. Не будь войны, отец не поскупился бы снять для них Альберт-Холл.

Уже девять человек пожелали, чтобы все ее проблемы были малютками, намекая на потомство, и только один, уже слегка подвыпивший, проявил хоть немного оригинальности, выразив ту же мысль иначе: «Желаю, чтобы не только кошки резвились в вашем саду». Люси пожала десятки рук, делая вид, будто не слышит реплик типа: «Я был бы не против оказаться сегодня ночью в пижаме Дэвида». Жених в своей речи благодарил родителей Люси за то, что они отдали за него такую замечательную дочь, а папаша Люси в ответ распинался, что не только не потерял дочь, но и приобрел сына. Все это выглядело безнадежной пошлостью, но ее полагалось терпеть – опять-таки в силу традиций.

Какой-то ее троюродный дядя, пошатываясь, возник со стороны бара – Люси при его появлении передернуло. Но она тем не менее представила его мужу.

– Дэвид, знакомься, это мой дядя Норман.

Дядя что было сил сдавил изящную руку Дэвида.

– Так-так, мой мальчик… И когда же на первое задание?

– Завтра, сэр!

– А как же медовый месяц?

– У меня увольнительная на двадцать четыре часа.

– Но, как я понял, ты только что закончил обучение?

– Да, но я умел летать и раньше. Начал еще в Кембридже. Кроме того, когда такое творится, пилотов хронически не хватает. Думаю, уже завтра придется подняться в воздух.

– Дэвид, довольно, – шепнула Люси, но дядя Норман уже захватил инициативу.

– А на чем будешь летать? – спросил он с любопытством школьника.

– На «спитфайере». Вчера уже видел свою машину. Славная «птичка». – Дэвид успел нахвататься жаргона военных летчиков. Он так и сыпал выражениями типа «птичка», «летающий гроб», «штопор», «бандит на два часа». – Восемь пушек, разгоняется до трехсот пятидесяти узлов, а вираж может выполнить в обувной коробке.

– Чудесно, чудесно! Вы, парни, должно быть, даете прикурить этим люфтваффе, а?

– Вчера сбили шестьдесят их асов, а сами потеряли только одиннадцать, – сказал Дэвид с такой гордостью, словно лично принимал в этом участие. – А днем раньше они пытались прорваться в Йоркшир, так мы заставили их убраться назад в Норвегию поджав хвосты. И у нас не оказалось ни одной потери!

Дядя Норман с пьяным восторгом обнял Дэвида за плечи.

– Как сказал недавно Черчилль, «никогда еще столь многие не были обязаны столь немногим», – высокопарно процитировал он.

– Он, наверное, имел в виду поставщиков продовольствия для солдатских кухонь, – с улыбкой попытался изобразить скромность Дэвид.

Люси с отвращением слушала, как они превращали кровавую бойню в тривиальную болтовню.

– Дэвид, нам пора ехать переодеться, – сказала она.

В разных машинах они отправились домой к Люси. Помогая ей выбраться из свадебного платья, мать заметила:

– Не знаю, милая, чего ты ждешь от нынешней ночи, но тебе следует знать…

– Брось, мама, мы живем в 1940 году, в конце-то концов!

Ее матушка слегка покраснела.

– В таком случае все должно быть хорошо, дорогая моя, – произнесла она совсем тихо, – но все же если есть нечто, о чем бы ты хотела со мной поговорить, то позже…

Только теперь до Люси дошло: выдавить нечто подобное стоило ее матери немалых усилий, – и она пожалела о своей резкости.

– Спасибо, мама, – сказала она, касаясь ее руки. – Я непременно обращусь к тебе.

– Тогда на этом я оставляю тебя в покое. Позвони, если что-нибудь понадобится. – Она поцеловала Люси в щеку и удалилась.

В одной нижней юбке Люси уселась перед трюмо и принялась расчесывать волосы. Она в точности знала, чего ждет от нынешней ночи. На нее нахлынули воспоминания, которые сулили новые приятные ощущения.

Это случилось через год после их знакомства, на танцевальном вечере-маскараде. Скоро они уже начали встречаться каждую неделю, а часть пасхальных каникул Дэвид провел с семьей Люси. И мама, и папа одобрили выбор дочери – он был хорош собой, умен, по-джентльменски воспитан и происходил из одного с ними общественного класса. Отец, правда, посчитал его излишне высокомерным, однако мама возразила, сказав, что сельские землевладельцы уже шесть веков придерживаются такого мнения о выпускниках университетов. Сама она уже видела: Дэвид будет к своей жене добр, – а в длительных отношениях она считала это самым важным. И вот в июне Люси разрешили провести выходные дни в семейном доме Дэвида.

Они обитали в викторианской копии фермерского дома XVIII века – квадратной формы строении с девятью спальнями и террасой, откуда открывался замечательный вид на окрестности. Осматривая их сад, Люси больше всего поразилась мысли о том, что люди, посадившие все эти растения, прекрасно знали: они сами не доживут до того дня, когда можно будет полюбоваться их подлинным расцветом.