Алексей Махров - Вставай, Россия! Десант из будущего Страница 6

– Мальчик мой, ты бледен! Глаза у тебя красные, щеки ввалились! – Он говорит воркующе, понизив тон и сменив тембр голоса, явно пародируя голос кого-то из наших родственников. Бросает мимолетный взгляд на мой рабочий стол и констатирует: – Ты впал в болезнь бюрократизма. Ты просто издеваешься над собой. – Владимир поворачивается к новым шкафам. – Какие говорящие названия! «Былое», «Настоящее», «Будущее», «Наисрочнейшее»! Ты совершаешь Геркулесов подвиг? Разгребаешь авгиевы конюшни в своем ведомстве? Кстати, пишешь ты по-прежнему с ошибками.

Я, помимо воли, улыбаюсь, он же смеется во весь голос.

– Ты знаешь, что от душного кабинета и пыльных бумаг развивается чахотка?! – провозглашает Владимир и добавляет, понизив тон: – Ты, кстати, ужинать, где собирался? Ты никого не ждешь?

– Планировал дома. – Я пожимаю плечами. – На вечер никого, кроме бумаг, не назначал.

– Оставь свои надежды. Я похищаю тебя от дел на пару часов. – Он смотрит на часы. – Михень нас ждет в коляске.

Что же, в принципе он прав, немного развеяться мне не помешает. Вечно сидеть взаперти все равно не получится, да и с «родственниками» надо «познакомиться». Голому собраться – только подпоясаться. Я беру портмоне из ящика стола и умещаю его себе в карман под слегка удивленным взглядом великого князя. Цепляю к поясу саблю, надеваю фуражку.

– Куда направимся?

– На Большую Морскую. Место еще не приелось, и этим надо пользоваться, – отвечает Владимир и, приобняв за плечи, тянет к дверям.

Впрочем, на пороге приемной он пропускает меня вперед. Я отдаю указание камердинеру отправить мой экипаж вслед за нами и прошу адъютантов ужинать, не дожидаясь меня.

В коляске у подъезда нас ждет очень миловидная женщина лет двадцати пяти. Признаться, я не сразу вспомнил, что под домашним прозвищем Михень скрывается Мария Павловна – супруга Владимира.

– Алексис, как я рада вас видеть! – улыбается Мария, протягивая мне ручку для поцелуя. – Вы стали совсем букой – нигде не появляетесь. По Петербургу уже ходят разнообразные слухи.

– У меня такая репутация, что слухом больше, слухом меньше… – усмехаюсь я. – Даже если я прямо сейчас приму схиму, это будет воспринято как очередное чудачество! А то, что я не появлялся в свете, объясняется очень легко – приболел.

– Надеюсь, ничего серьезного? – морщит лобик Михень.

– Легкая простуда, уже все прошло! – успокаиваю я.

Мы с Владимиром усаживаемся на пухлые сиденья, коляска трогается. По пути в ресторан мы обсуждаем погоду, музыкальные новинки, программу оперного театра. К его немалому удивлению, за месяц работы над документами я изрядно отстал от столичной жизни.

А вот и ресторация Кюба. Вальяжный, как фельдмаршал, метрдотель, заметив нас, принимает строевую стойку. Нашу компанию проводят в отдельный кабинет. Накрахмаленная до твердости фанеры скатерть, золоченые канделябры, свежие цветы в хрустальной вазе. Толстая кожаная папка меню, затейливые завитки у букв. Названия блюд на французском, пояснения – на русском. А нуждается ли образованный человек в таком переводе? За дикарей нас держат господа рестораторы? Ладно, я сегодня добрый, уже почти расслабленный…

Что нужно для успеха «точки общественного питания» в Санкт-Петербурге? Изысканная французская еда от мастера дворцовой кухни, варварская роскошь вызолоченных стен. И общество. Шик от того, что купец или заводчик из Москвы или Нижнего Новгорода может сказать: «Я был у Кюба, там вкушают великие князья, наимоднейшие певички, цвет балета и богатейшие финансисты империи». Рецепт модного места прост и придуман не сегодня.

Мы усаживаемся за стол. Метрдотель, окинув орлиным взором сервировку и убедившись, что она безупречна, величественно удаляется. Официант во фраке и манишке быстро, но не торопливо зажигает свечи. Рядом стоит сомелье[12], которого я опознаю по серебряному ковшику на пузе.

Я заказываю устриц, финскую форель, жаль, что ропшинской здесь не полакомишься, вся уходит к императорскому столу. Телятину с кореньями и фуа-гра, как написано в примечании: «паштет из гусиной печени по-страсбургски в перигорских трюфелях». От жаркого я решил отказаться. Диета, друзья мои, диета.

– Коли прикажете-с, есть игристые вина «Новый свет» и «Парадиз» от князя Голицына, в меню не отмечены-с, но весьма популярные напитки-с! – склоняется к нам сомелье.

Мы с Владимиром синхронно переглядываемся и дружно мотаем головами. Увлечение царственного брата отечественным виноделием приходится поддерживать на официальных приемах, но употреблять плоды крымских виноградников на отдыхе… Увольте – нет никакого желания.

– Тогда рекомендую «Вдову Клико», – продолжает сомелье.

– Любезный, «Вдову Клико» оставим для гвардейских корнетов, а нам неси «Перье Жуэ». Да, и к устрицам подай шабли! – распоряжается Владимир.

– А все же, Алексис, я не согласна с вашим выбором. Откуда возьмутся в Питере приличные устрицы, сезон еще не начался, – вступила в разговор супруга Владимира. – Если так соскучились по устрицам, собирайтесь с нами в Ниццу, там вы с ними не ошибетесь.

– Сдаюсь! – Я шутливо поднимаю руки. – Устрицы отменить, но шабли все равно несите. Буду чередовать.

– Сегодня ты оригинален! – рассмеялся Владимир.

– Алексис, раз вы отказались от устриц, я рекомендую вам, как выздоравливающему, начать обед с консоме, – вновь вмешалась в разговор Мария Павловна.

– И вновь я с вами согласен. Не в моих силах устоять перед столь очаровательной заботой. – Я повернулся к официанту. – Ты слышал?

Официант с достоинством кивает. Покончив с заказом, Владимир разворачивается ко мне.

– Алексис, расскажи-ка мне, что нового ты затеял? – интересуется «брат». – А то в последнее время ты весь в делах. Забросил нас, забросил друзей…

– Да что рассказывать, mon cher![13] – отмахиваюсь я. – Бумаги, будь они неладны. Я просто утопаю в них.

Некоторое время мы, обмениваясь только незначительными репликами на тему гастрономии, занимаемся «вкушением» (по-другому этот тонкий процесс дегустирования не назовешь) поданных блюд. Едим неторопливо, как только могут кушать люди, никогда за всю свою жизнь не испытывающие чувства голода. Для аристократов, вроде моих нынешних сотрапезников, еда – не банальное набивание живота, а некий ритуал, схожий по сложности с японской чайной церемонией. И разговаривать во время этого действа на серьезные темы считается дурным тоном.

Наконец, перепробовав все блюда и слегка насытившись (по сути, только немного «заморив червячка»), мы откидываемся на мягкие спинки удобных стульев. Вот теперь, под коньяк, кофе и сигары, наступает время серьезных разговоров. Владимир, спросив у жены разрешения, достает папиросы и, закурив, предлагает мне. Я отказываюсь. Нам приносят коньяк, а Марии Павловне – бисквиты и херес.

Интересно, а если я сейчас спрошу старожила о нестандартном поведении оседланного Олегом цесаревича, что он мне ответит?

– Скажи мне, Вольдемар, а что ты думаешь о Ники?

– Я не рассматриваю его опасным, – выпустив густой клуб ароматного дыма, отвечает Владимир. – События в Гатчине показали его как разумного и послушного мальчика. Некоторые из моих офицеров решили про него невесть что, а себя соответственно вообразили лейб-кампанцами. В результате же получился легкий пшик, немало их смутивший. Ники расплакался как мальчишка. А они разочаровались в нем. Не менее половины присутствовавших были у меня с серьезными лицами и с секретнейшими докладами, не позднее следующего дня. Думаю, вторая половина присутствовавших тоже побежала доложиться, но, увы, не мне. Это не заговор, а спонтанное движение, стремление не упустить момент. Я не предпринял действий и позволил развиваться событиям самим по себе. И что же? Милейший Ники принялся играть в солдатики. Обучать гренадеров «новому» рассыпному строю и стрельбе по дальним целям. Несколько дней они, подыгрывая мальчику, стойко демонстрировали рвение в новых дисциплинах, вроде подрывного дела. Но как только он уехал, вернулись к службе по старым уставам.

– Ты думаешь, что той ночью в Гатчине он просто оказался слаб в коленках? – засомневался я. Я, хоть и видел Олега Таругина всего пару раз, как-то слабо представляю его рыдающим перед офицерами.

– Да, ты в ударе! – хлопает меня по плечу Владимир. – Михень, это надо запомнить, а может быть и записать. Наш enfant terrible[14] просто слаб в коленках!

Затем Владимир согнал с лица улыбку и ответил совершенно серьезно:

– Слаб в коленках? Пожалуй, нет. Я так не думаю. – «Братец» снова выпустил клуб дыма, отхлебнул коньяку и задумчиво продолжил: – Алексис, я рад, что ты, вечно чуравшийся всех этих дел и обходивший политику третьей дорожкой, завел этот разговор. Многое меняется сейчас, и если ты позволишь, я дам тебе один совет. Когда мне надо узнать, что надеть на смотр, я смотрю на термометр Реомюра. А во внутриполитических делах я ориентируюсь на поведение Змея[15]. Скажу тебе, как новичку, – он самый замечательный индикатор. Змей мудр, хладнокровен и хитер. К тому же он смотрит далеко вперед, выпестовывая будущее уже сегодня, задолго до того, как оно наступило. Он последователен в своих действиях и нетороплив, но если возникает нужда, то, приняв решение, он становится неукротим и молниеносен. – Владимир сделал небольшую паузу и печально закончил: – Он всегда добивается своего.