Ким Ньюмен - В свободном полете Страница 6

Прилетевших, как удалось расслышать Чарли, звали Джек и Хоуви.

— Мы, американцы, очень ценим мобильность, мистер Лоу. Это одна из черт национального характера, которую люто ненавидел Капоне, но с которой даже он не мог ничего поделать. Меченому очень хотелось бы, чтобы каждый гражданин ССША был накрепко привязан к своему заводу или колхозу, но, наверное, мы рождаемся с жаждой странствий в крови. У нас ведь такая чертовски огромная страна. Тот, кто много путешествует, превращается в своего рода героя. Многие становились странниками поневоле, поскольку находились в государственном розыске. Что-то вроде этого произошло со мной. Я, впрочем, не был первым бродячим музыкантом в социалистической Америке. Еще в тридцатых годах по стране колесил один гитарист по фамилии Гутри. Он был шишкой местного значения в своем колхозе, но однажды ему просто надоело наблюдать, как Капоне спускает Революцию в уборную по клочкам, и он не выдержал и попытался рассказать всей стране о гадюшнике, в котором мы жили. Его поймали и повесили. Как, пробрало? Человека казнили лишь за то, что он пел песни. Из всех преступлений Капоне это самое черное. Я, конечно, знаю о расправах над индейцами и неграми и о том, как Аль перестрелял своих бывших друзей, будто кроликов, но бедняга Вуди, раскачивающийся на стропилах во дворе иллинойской школы, стал для меня символом, собирательным образом всех остальных безвинно загубленных. Когда-то я написал песню о нем.

— О Джеке и Хоуви я тоже пел, но этих песен вы наверняка не слышали. Ранние потуги, довольно неудачные. А жаль, потому что двое этих бродяг со своим летучим гробом перевернули мою жизнь.

— Джек был франкоязычным канадцем, хотя, я подозреваю, родился в ССША. Больше всего он походил на красавчика из комиксов — вылитый «Джек-весельчак» без усов. Он начинал больше стихов и рассказов, чем успевал закончить, напивался до бесчувствия восемь вечеров в неделю, прихватывая порой и утро, а за женщинами ухлестывал так, будто хотел побить рекорд Эррола Флинна. Он писал книги и издавал их в Канаде и в Европе, а диссиденты провозили их в страну контрабандой. Наверное, скоро выйдут первые официальные американские издания его романов: «В полете» и «Жители подземелья, или Одинокий странник». Говорят, он спился и умер лет двадцать назад, но верить в это не хочется. К тому времени, как я его встретил, годы пьянства просто придали его голосу приятную хрипотцу. В поэзии он был таким же, как лучшие ребята в музыке, — он писал стихи потому, что не мог иначе. Слова сами зарождались у него в голове и сами выплескивались наружу. Жаль, что я помню так мало из того, что он нам читал, потому что я с удовольствием положил бы все на музыку. Он глотал патентованные лекарства, будто от этого зависела его жизнь, и старался спать как можно меньше, считая сон пустой тратой отведенного на жизнь времени.

— А Хоуви — это настоящая загадка. Рассказывали, что он родился богатым, но все потерял в Революцию. И будто именно он наградил Аля шрамом, швырнув ему в рожу чернильный прибор во время штурма фондовой биржи. Поскольку для этого Капоне пришлось бы принимать непосредственное участие в реальном бою, я считаю эту историю чистой фантастикой. Кто-то думал, будто Хоуви был дикарем-нефтяником, воспитанным апачами или койотами. Есть даже версия, по которой он якобы добывал пропитание разработкой фасонов бюстгальтеров, но это просто смешно, хотя как раз такая работа наверняка пришлась бы ему по душе, поскольку позволяла бы постоянно думать о женских сиськах. Еще одна история гласит, будто в тридцатых он работал кинорежиссером и нарушил кодекс Арбакла во время съемок авиационной киноэпопеи о спасении нашими асами американских военнопленных из мексиканских лагерей после войны. Неприятности начались у него потому, что он пытался выкинуть из сценария двенадцать страниц политических речей, чтобы заснять побольше самолетов. Впрочем, выгнали его за то, что он обрюхатил дочку партийного цензора и использовал во время съемок боевые патроны, стремясь сделать эпизоды с воздушными боями более реалистичными. Это сочли разбазариванием средств, а его поведение — не соответствующим социалистическим принципам. Партия назначила нового режиссера, но во время съемок грандиозного воздушного сражения, когда работали все камеры, а в небе находилось миллиона на три бюджета картины с учетом десятков аэропланов начала века, взрывающихся дирижаблей и спецэффектов, — в кадр взлетел Хоуви на старом биплане, за которым тянулся транспарант с надписью: «Режиссер сосет хуй». Биплан улетел навстречу заходящему солнцу, и больше его никогда не видели. Не знаю, правда ли это, но верить хочется. Вы согласны?

С востока донесся гул мощных авиадвигателей. На этот раз это был тот самый звук, которого ждал Чарли, — сдержанный рокот фантастических машин, сделавших ССША бесспорными хозяевами в небе Японии. Ни Лондон, ни Санкт-Петербург не были в состоянии повторить выдающиеся достижения американской военной техники и науки.

Вожатый Рук едва успел снова поставить пионеров «смирно», как пара «Кэртисс Хеллдайверов» внезапно возникла на фоне солнца, чтобы с ревом пронестись в двухстах футах над взлетно-посадочной полосой. Голубые цельнометаллические чудо-машины ярко сверкали в солнечных лучах, казалось, заполняя собой все небо. Ведомый самолет выпустил полотнище с приветствием: «ЭРС восхищается доблестным трудовым подвигом жителей Роузвилла». Канзасцы на трибунах и техасцы вокруг нее вскочили на ноги в едином порыве и завопили так, будто великий социалистический герой ди Маггио только что выбил в аут очередного противника.

Одномоторные бомбардировщики заложили вираж и снова прошлись над полем, на этот раз чуть выше, синхронно провернув по три «бочки». Верхние поверхности на правых крыльях и нижние на левых были украшены красными серпами и молотами и белыми звездами. ЭРС работала на публику, но в данных обстоятельствах это было вполне простительно.

Чарли до крови закусил щеку с внутренней стороны, пытаясь сдержать навернувшиеся на глаза слезы. В такие моменты ему было искренне жаль тех, кто не был коммунистом и американцем. Он в миллионный раз поклялся себе, что станет пилотом, даже если для этого придется выучить все таблицы у окулиста наизусть. Сражаться в небе против империалистических стервятников! Гражданин ССША не мог мечтать о лучшей доле.

«Хеллдайверы» сделали еще круг, мягко приземлились, подрулили к началу ковровой дорожки и замерли рядом с уродцем-бипланом. Его пилоты-шаромыжники наблюдали за эволюциями современных самолетов, обмениваясь шуточками и передавая друг другу бутылку. Полковник Холл совершенно напрасно не убрал с поля эту отвратительную парочку с их дряхлой летающей табакеркой.

Пилоты ЭРС открыли удлиненные фонари остекления своих бомбардировщиков, спустились на землю и сняли куртки и шлемы. Под теплой одеждой оказалась парадная форма. Публика приветствовала каждого из героев бурными аплодисментами. Чарли с восторгом смотрел на лица своих кумиров, прекрасно знакомые ему по журналам и кинохронике. Хаббард с непокорной рыжей шевелюрой, Дюк Моррисон, человек-скала, Паттон с зажатой в зубах сигарой и в каске с пятью звездами и Маккарти, низенький, толстенький клоун эскадрильи. Они построились в шеренгу и поклонились публике. Потом из своего самолета выбрался Линдберг, одетый в высотный комбинезон с подогревом и сверкающий шлем, делавший его похожим на персонаж из сериала «Флэш Гордон освобождает Вселенную». Линдберг снял головной убор и обнажил мужественное лицо, в котором, однако, было и что-то мальчишеское.

Дирижер убедился, что вся пятерка гостей в наличии, и оркестр заиграл государственный гимн. Пилоты автоматически приняли стойку «смирно» и подняли правые руки со сжатыми кулаками в салюте солидарности.

— О, скажи, видишь ли ты, — затянул чистый и звонкий одинокий голос, в бледном свете зари то, что с гордостью мы…

К поющему присоединились зрители. Чарли почувствовал, как волнующие строки захватывают его, и сам непроизвольно открыл рот.

— …красные полосы и яркая звезда…

У Чарли был хороший голос, но в школьном хоровом кружке его не любили, потому что, как однажды заявил учитель пения, «он слишком увлекался мелодией».

— …всполохи ракет и бомбовых разрывов…

Музыка — любая музыка — порождала в нем какие-то странные чувства.

— …О, скажи, что реет еще звездный стяг…

Пятеро героев были глубоко тронуты. У Линдберга и Моррисона глаза увлажнились скупыми мужскими слезами. Маккарти спрятал нижнюю часть лица в ладонях, и от волнения у него затряслись плечи.

— …над страною правды, над родиною храбрецов.

Едва отзвучали последние ноты гимна, как к Паттону подскочил Хоуви с цветочной бомбой. Генерал неуверенно посмотрел на старика, но принял букет и поднял его над головой на всеобщее обозрение. Кто-то закричал, военные полицейские полезли за пистолетами. Из букета повалил дым, будто из адской машины, готовой взорваться и засыпать окружающих лепестками шрапнели. Раздался треск, и из подношения вырвались язычки пламени. Пораженный Паттон уронил букет, выплюнул сигару и выхватил револьвер с перламутровой рукоятью. Упавшие на ковер цветы внезапно полыхнули, будто на них плеснули бензином.