Андрей Шилин - Берёзовая роща. Плащаница царя Герода Страница 6

Придя в сознание, почувствовал, как моя рука дёргается – моя отступница пытается освободить свою голову от моих пальцев, крепко держащих намотанные на них золотистые локоны. Вдруг руки её схватили что-то бесформенное и занеслись над моей головой. Кирпич! Я дёрнулся. Угол коричневого бруска распахал мне на виске кожу с волосами, выдернув некоторые из головы. Я отшвырнул своего соперника на стену дома, и тот, издав цокающий звук, медленно сполз по шершавой поверхности.

В подвале, уже закрепив руки и ноги в наручники, так, чтобы нельзя было дотянуться, оставил на сутки. Вход в подвал оцепил красными ленточками и табличкой с надписью, что ведутся работы по ремонту канализации. Это должно было несколько ограничить стремления некоторых местных «спелеологов».

А между тем настал черёд четвёртого. Он оказался настолько бесшабашным, что впустил меня, даже не спросив, кто и зачем? Его я вырубил, используя подобранный после схватки у подвала шокер. Забирая этого отступника из его квартиры, я бросил взгляд на компьютер, скользнул глазами по проводам, и меня озарила мысль, простая, как, говорят, автомат Калашникова. Я схватил со стены Интернет-кабель. Импровизировал. И там, в подвале, не сразу решил, как наказывать этого. Само собой вышло: шнур, мятый в руках, преобразился в петлю, которую набросил на шею «Компьютерщика» со словами: «Необходимо настроить высокоскоростное Интернет-соединение». Но как только повисшее тело начало безвольно дёргать ногой, кабель потянулся и, не продержавшись и пяти минут, порвался. В памяти не к месту всплыли легендарные слова из школьного курса истории «А вешать на Руси так и не научились». Тем временем наказанный судорожно стал растягивать ослабшую на шее удавку, пытаясь дышать, судорожно разевая рот и хрипя сдавленной гортанью. «Извините, соединение прервано. Проверьте состояние кабеля и снова подключите его к компьютеру. – съязвил я. – Проверим».

Я окидываю взором место действия. Четыре измождённые фигуры на последней стадии издыхания жалобно смотрят и слушают меня. Я доволен. «Я пригласил вас, господа, чтобы сообщить вам пренеприятное известие, – читаю я последние строки главы, а в голове вертится мысль, что весь фарс напоминает дежавю; не даром из меня так и прёт сегодня школьная программа, – вам не жить. Вспомните, что вы избрали объектом своего поклонения. Чревоугодие, духовное и физическое. Вы отравляете жизнь человечеству. А яды принято утилизировать. Вы утилизированы уже давно, возможно, ещё при рождении. Я пришёл вам это сказать. Покойтесь с миром, и если ваша душа задержится и попадёт в тело хорошего человека, она будет знать простую истину, правило: «НЕ СОТВОРИ СЕБЕ КУМИРА!»

3

Томная гранатовая луна уже давно висела над вечным городом Иершалимом. В одном из мутных городских оконцев так же розовел тусклый огонёк свечи, озаряя комнатку с бледными стенами, одинокую фигуру человека, сидящего перед деревянной рамкой, обтянутой тёмным холстом. То сидел Арик Моше, живописец-самоучка, единственный в роду и самый искусный на многие тысячи амов5 в округе. Позади были путь от храма к дому, тяжёлый разговор с отцом, часы бесцельного сидения и тупого прожигания взглядом грязной тряпки на раме.

Старый Ошер, отец, долго ворочался в кровати. После неприятного разговора с сыном сон долго не решался туманить тревожные мысли в голове родителя. Двадцать пять лет прошло с тех пор, как он запретил сыну то, что тот делал так, как во всей Иудее не мог никто. Ещё в детстве Арик пугал отца странными вопросами. К примеру, вымажут глиной работники стену дома, а мальчик пристаёт к нему с вопросами: «Пап, а что ты видишь на стене?» или «Когда можно освободить его?» На непонимающий тревожный взгляд в ответ отца мальчик говорил: «Вот здесь – ребёнок тонет в реке, а его сестра с берега тычет в него длинной палкой», или «Тут – старик со сломанной ногой. Его завалило грудой камней, которую он приготовил для пристройки дома, а когда сел отдохнуть рядом, молодая жена свалила на него кучу булыжника. Три года прошло уже. Душа его мечется, на людей нападает. Надо освободить её. Можно я нарисую?»

Какими страшными глазами смотрел в такие мгновенья Ошер на ребёнка! Какими молениями и увещеваниями не отвращал его от любимого дела. Все эти годы он жил в постоянном страхе за сына, за себя, за всех, с кем соприкасались руки Арика. Поэтому, когда Моше принёс в дом вещи, данные ему тетрархом, отец сперва категорически отказался спать в одних стенах с этими вещами. В продолжение серьёзной беседы он напомнил историю о девочке, которая бросилась в пропасть с портретом брата, руки Арика, и о бродяге, на плече которого он нарисовал тигра, а наутро бродяга был обнаружен мёртвым, с болтающейся головой на клочке мяса разодранной шеи.

– Сынок, сынок, – уговаривал Ошер, – не надо нам этих 1000 драхм. Вспомни, как твоя мама сошла с ума, когда ты нарисовал себя чёрным человеком. Подумай, не польза, а вред людям от твоих картинок. Ты слишком хороший художник, чтобы рисовать.

– Отец, ведь я обещал самому тетрарху Героду Антипе. – голос сына сильно изменился за один день. Тон и громкость его стали ниже. – Я его чересчур сильно уважаю, чтобы отвергнуть.

– Ну давай я схожу во дворец к тетрарху (он мне не откажет, я точно знаю) и поговорю с ним. Он человек мудрый и внимательный. Он должен понять, чем рискуем все мы.

– Отец, перестань! Может быть, он тебя и выслушает, и поверит, но от своих намерений не откажется.

– Нет. Он знает, на пороге каких изменений стоит Иудея. Сделать, что он просит – значит – всё, что ожидает страну, повернуть вспять. – взволнованно говорил Ошер.

– Что ты говоришь? Что значит, на пороге изменений? – сын говорил насторожённо.

– Слышал ты про знаменитого Иоханаона? Это он возвещает процветание Иудее. Это он сказал, что за ним идёт Человек, который перевернёт сознание человечества, изменит мир.

– Я слышал о нём. Но не думаю, что это повлияет на решение Антипы. Кроме того, они хорошо знакомы. Антипа много времени проводит с ним. Но, говорят, что Иоханаона невзлюбила супруга Антипы, Иродиада. Под её властью тетрарх приказал не выпускать Иоханаона из города.

– Вот. Видишь, какая сложная обстановка. Не исполняй воли Антипы. Или обожди немного.

– Отец! Я не могу. Я обещал. Прости, но эту работу я выполню вопреки твоей воле. Не сердись. Всё будет хорошо».

С этими словами Моше взял теплящийся огарок и ухнул в дверной проём своей комнаты, чуть было не задев головой макушкой притолоки…

И вот сейчас отец был в растерянности, что принесёт им работа Арика кроме большого куша? Он вдруг неожиданно вспомнил, как держал его над ямой, полузаполненной грязью, там, на Алкедамском поле, как крупные ручьи чёрной слизи вытекали изо рта и ноздрей холодного тельца, как…

Неожиданно резкий холодящий крик раздался из комнаты сына. Ошер, будто и не спал, резко сел на кровати, приходя в себя, а затем, не дожидаясь повторения, ринулся на замерший вдруг вопль ребёнка, как старый, но ещё прыткий барс. В проёме двери он увидел нож, лежащий на полу, и машинально подобрал его. Вбежав к Арику, Ошер замахнулся… и уронил случайное оружие. Ужас сковал его. Арик сидел, поджав ноги, в углу на полу и держался одной рукой за шею, а указательным пальцем другой тыкал в сторону холста, не отводя расширенных глаз и повторяя: «Смотри, смотри… Ты видишь?» Ошер ничего не увидел. Он обхватил сына руками, сильно прижал к себе, и слёзы брызнули из его глаз.

Когда Арик успокоился, он попытался объяснить отцу, что произошло. Он долго смотрел в картину, пытаясь с помощью своего бесценного дара уловить контуры и силуэт будущего изображения. Постепенно очертания будущего наброска были отмечены в воображении художника. Но этим дело не закончилось. Видение становилось всё более явным. В какой-то момент Арику вдруг показалось, что видение оживает и становится объёмным. Потом оно приняло реальные очертания, посмотрело на Арика и стало вылезать из картины. Арик увидел большую седую бороду, нос в оспинах, бледное лицо в коричневых пятнах, мутные, голубовато-белесоватые со стеклинкой глаза. Он невольно закричал. Потом появился отец.

Ошер поднял с пола нож и всадил его в холст. Вокруг разреза мгновенно выступила розово-коричневая слизь, но тут же впиталась.

Пришлось заштопать холст, наложить грунт. Видение осталось в памяти Моше. Он начал. Работа, как говорится, закипела. Больше таких историй не повторялось. Проблем не было, пока не наступил последний день. Отец вошёл в комнату сына, когда тот немигающим взглядом смотрел в глаза своего персонажа и шептал. Что-то из его слов можно было разобрать: «Да, господин!.. А если он будет сопротивляться… А за что… Но он ведь ничего не сделал… Понятно… Будет сделано…» Потом тем же взглядом уставился на ошарашенного Ошера, улыбнулся и оскалился одновременно и бросился на отца, схватив нож со столика. Естественным движением старика было отстраниться и махом захлопнуть дверь. За ней послышался глухой и сильный удар, стон, стук упавшего тела и что-то ещё напоминающее чавканье. Отец осторожно приоткрыл дверь и увидел сына на полу. Нож воткнулся в дверь глубоко. Рука, видимо, соскользнула с рукояти и прошлась по лезвию. Кровоточащая рука была откинута далеко назад, и кровь из раны капала на картину и быстро впитывалась внутрь, не оставляя мельчайшего пятнышка.