Принцип Новикова. Вот это я попал (СИ) - "shellina" Страница 6

— А-а-а, — я послушно показал ему язык, Лесток покивал с важным видом, опустил руку. — Ну что же. Я не вижу в вас признаков болезней, вы на редкость здоровый молодой господин, государ. — Он что-то прикинул и с некоторым сомнением произнес. — Может кровопускание? Чтобы дурную кровь отвести?

— Нет, — я решительно покачал головой. — Не нужно мне кровь пускать, все же нормально.

— Как будет приказано вашим величестфом, — Лесток изобразил сложный поклон, и попятился к двери. — Но окно я вам как лейб-медик отворять запрещаю.

— Конечно-конечно, все будет исполнено, как доктор прописал, — я благосклонно ему улыбнулся, но как только дверь за пронырливым французом закрылась, улыбка сползла с моего лица. Я подошел к окну и снова распахнул его настежь, а сам сел за стол и принялся выводить письмо Голицину, с просьбой прислать мне полный отчет, по поводу царской казны. Чтобы попытаться изменить пункты в моем списке под номером один и два, необходимы деньги, очень много денег, а что-то мне говорит, что денег в казне нет вообще.

Глава 2

Первым указом, написанным с моих слов и подписанным собственноручно, стал указ о соблюдении глубокого траура по великой княжне Наталии Алексеевне в течение месяца. На это время были запрещены все увеселительные мероприятия, такие как народные гуляния, для простого народа, и разные балы и ассамблеи для господ побогаче и познатнее. Указ вызвал определенное недовольство среди аристократии, а простому люду было пофигу. Понятия не имею, был ли такой приказ в действительности Петра II. Даже, если и не было, история проглотила этот финт не поморщившись, потому что он ни на что на самом деле не влиял. К тому же двор очень быстро нашел себе альтернативу, многие начали устраивать званные обеды, плавно переходящие в нечто, напоминающее литературные вечера — когда под предлогом почитать вслух свои, в большинстве случаев дурные стихи, все любители поразвлечься собирались у кого-то одного, дабы послушать эти шедевры. Ну а что, все приличия были как бы соблюдены: гости одеты были в темное, музыки, танцев и большого количества спиртного не было, какие претензии? Вот только с удвоенной силой стал звучать шепоток, что я де ненавижу все начинания деда и пытаюсь загубить их на корню. Услышав это, я долго сидел в прострации — это было, черт возьми! Все, что известно о Петре втором — он всячески пытался искоренить начинания Петра первого. А ведь я пальцем для этого не пошевелил, всего-то обеспечил себе видимость уединения, чтобы в тишине и спокойствии разобраться в моем не слишком радужном положении. И так Ванька Долгорукий начал выражать сомнения по поводу моего нежелания кутить. Как оказалось, эти опе... очень нехорошие люди имели привычку завалиться с парочкой преображенцев к кому-нибудь, якобы в гости. Там они гуляли по полной, оставляя за собой кроме разломанной мебели еще и очень недовольных царем и его ближниками подданных. Растить недовольство я не мог, поэтому через неделю моего добровольного заточения родился очередной указ.

Согласно этого указа, император, то есть я, собственной персоной, дабы не смущать своим присутствием двор во время траура, удалялся в деревню, в дальнее имение, чтобы провести время в молитвах, чтобы заглушить горе потери любимой сестры. От поездки на богомолье по святым местам меня отговорили, потому что действительно зима, и кто знает, что во время долгой поездки со мной могло произойти. В моей поездке меня должен будет сопровождать только Остерман, чтобы не прерывать обучение, хотя все прекрасно знали, как именно учится император и чему именно обучает Остерман. Но так значилось в указе, который Верховный тайный совет проглотил, даже не поморщившись. Им вообще было наплевать, где в данный момент я нахожусь, лишь бы был жив и мог подписать подсовываемые тем же Остерманом документы. Сам же Андрей Иванович расположением Совета не слишком пользовался, к нему относились скорее настороженно, потому что все помнили, кто именно способствовал падению с небывалых высот Меншикова. Так что моя поездка, да еще и со старым лисом — это же просто праздник какой-то. А нет меня поблизости, так не беда, вон Ванька Долгорукий прекрасно мою подпись умеет изображать, не подкопаешься. На особо важных документах подделку ставить поостерегутся, а вот на не слишком важных — это запросто, не раз уже такое проворачивали, почему бы и не повторить пару разков?

«В деревню, к тетке, в глушь, в Саратов», нет, в Саратов я, разумеется не поехал, а вот то что к тетке — так это прямо не в бровь, а в глаз оказалось. Деревней, в которую я подался, было Царское село, которое все еще по старинке называлось Сарской мызой и принадлежало оно Елизавете Петровне. Встречаться с Лизой мне не хотелось, хватило тех двух с половиной раз, во время которых она проверяла насколько еще натянут поводок, постоянно то демонстрируя свои прелести, такой глубокий реверанс мало кто мог изобразить, зато я смог увидеть все, что находится у нее в платье вплоть до талии, то как бы невзначай прижималась ко мне грудью, что-то говоря при этом томным шепотом с легкой хрипотцой. Если честно, то иногда меня даже пронимало, как говориться. Я все положенные полчаса наших встреч тупо пялился на нее телячьими глазами, только что слюни не пускал, а потом, чтобы привести мысли в порядок долго держал голову в холодной воде, постоянно гадая: эта дрянь все-тки совратила своего малолетнего племянника или все-таки нет? Ко мне пару раз еще наведывался Лесток, через которого я и намекнул, что двора в имение Лизы не будет, и Петр едет туда практически в одиночестве. Сказано это было вскользь, для того, чтобы он передал эту последнюю сплетню царевне. Лесток меня не повел, молодец! Все было передано Елизавете в течение ближайшего часа, после того, как он от меня ушел. Она-то уже приготовилась принимать императора и всевозможные увеселения, ну не мог я в ее понимании столько времени отказываться от привычных для Петра кутежей и обязательной охоты, сколько бы трауров не было объявлено. Так что, как только огласили указ, Лиза расцвела и даже принялась узнавать, кто именно составит императору компанию, кроме нее самой, разумеется, короче, раскатала губу, но обломилась, как и все остальные жаждущие оказаться рядом с юным царем в такое удобное, как им казалось, время. Передумала Лиза ехать в родное имение раньше, чем туда отбыл горевать я, потому что черное ей не шло, и надевать глубокий траур даже ради «любимого» племянника она вовсе не собиралась.

Вообще за ту неделю, что я прятался от всех в Кремле, мне удалось выяснить потрясающую в своей охренительности новость — я единственный Романов, самый что ни на есть настоящий, оставшийся в живых. Других не было. Лизка — даже не в законном браке была рождена, Петр уже после ее рождения на своей «прачке чухонской» женился, разведясь предварительно с моей бабкой, а розовощекий карапуз, портретиком которого мне нужно было положенное время восхищаться — Карл Петер Ульрих, тот, который должен будет стать следующим Петром, третьим, то есть, носил непроизносимую фамилию Гольштейн Готторпский. Признаться, об этом факте я не знал, и глубоко задумался на тему, а когда действительно прервался род Романовых? А получается, что на мне он и прервется, если я не придумаю, как обойти принцип Новикова, который действовал вопреки всему, что я пытался организовать, делая пока только робкие попытки, хоть что-то изменить.

Обо всем этом я думал, пока ехал в Царское село. Дорога была долгой, потому что прямую дорогу, которую начал строить Петр первый, по какой-то, видимо, очень важной причине делать прекратили, и мне оставался только кружной путь мимо Великого Новгорода. Что существенно увеличивало время в пути. Оно и так занимало несколько дней, а так увеличивалось до недели — это в том случае, если дороги были хорошими и ничего путешественников на этих дорогах не тормозило. Вот! Вот чем я займусь первостепенно — дорогами. Если выживу, естественно. Потому что поступление информации вовремя и в кратчайшие сроки от точки А в точку Б — это, порой играет первостепенную роль в любом начинании. Откинувшись на спинку сиденья, я прикрыл глаза и, чтобы хоть чем-то заняться, начал вспоминать все, что помнил о строительстве дорог. Предмет не был для меня профилирующим, но какие-то знания все равно осели глубоко на дно памяти. Еще бы каким-то способом почту национализировать, а то мысль о том, что она полностью принадлежит немцам была какой-то... неправильной что ли. Вот так и происходят революции — с захвата почты, телеграфа и телефона — с такими бессвязными мыслями, крутящимися в голове, я начинал дремать, усыпляемый мерным покачиванием кареты.