Пулеметчик (СИ) - "Д. Н. Замполит" Страница 6

И это не считая всяких мелочей. Не так уж и мало, если все это не прихлопнут “дуботолки”, как их величает Зубатов или не загнется впоследствии само. Так что можно считать, что план первой пятилетки мы выполнили, дорогие товарищи!

Поскольку зала заседаний Кремлевского дворца съездов вокруг меня не было и аплодисментам, переходящим в буфет, взяться было неоткуда, пришлось налить себе вишневки самому и выпить за обширные планы на вторую пятилетку. Пора, пора была выстраивать полноценную контрразведку на базе группы Савинкова, пора готовить кадры боевиков и пропагандистов в школах за рубежом, пора понемногу внедрять Советы в их изначальном изводе… И все это на фоне грядущей революции, которую надо удержать от большой крови и выйти из заварухи сильнее, чем вошли. Ну и Сахалин с Маньчжурией японцам не отдать, планы, прямо скажем, без малого наполеоновские. Но есть такое слово — надо, товарищ!

Глава 3

Лето 1902

Наконец-то! Наконец-то наступил день, который Михал Дмитрич обещал сразу после предъявления табеля за учебный год! Митяй был вне себя от предвкушения — еще бы, сколько раз откладывалось — то дела, то кого-то ждали, то погода и вот, наконец, все сложилось!

С утра к ним домой пришел настоящий офицер в белом кителе с двумя рядами золотых пуговиц и тремя звездочками на погонах и отрекомендовался войсковым старшиной Болдыревым.

Ираида, дура такая, все вилась вокруг него и мешала собираться, невпопад хихикая, а старшина оказался казачьим чином, равным подполковнику и служил он не абы где, а в Военном министерстве. А еще у него была сабля и два ордена, но все это померкло, когда Михал Дмитрич вынул из сейфа то, ради чего они собрались

— Браунинг модели 1900 года, выпуск бельгийской Fabrique Nationale.

— Разве? Браунинг вроде выглядит иначе.

— Да, мастер в Цюрихе внес по моей просьбе кое-какие усовершенствования. Вот, смотрите, — Михал Дмитрич нажал кнопку и поймал выпавшую из пистолета в подставленную ладонь железную коробочку. — Во первых, защелка магазина сделана в виде кнопки, что позволяет освобождать его одной рукой. Во вторых, сам магазин получил пятку, отчего в него помещается еще два патрона и пистолет стало удобнее держать…

— А вот эти прорези спереди?

— А это вы увидите сами. Прошу вниз, пролетка уже подана.

Они катились по летним московским улицам с цветущими тополями и липами, усыпанными ярко-зеленой листвой, еще не поблекшей и не запылившейся, а Митяй все придерживал стоящий в ногах саквояж из толстой кожи, в котором глухо побрякивало оружие и почти не обращал внимания на разговоры взрослых.

— Беспроволочный телеграф пока тяжел и громоздок, возможно, будут созданы аппараты, пригодные для установки на повозке. Пока же он хорош только для кораблей, где дает колоссальное улучшение связи и управления на море, — что-то рассказывал Болдырев. — Однако, телеграфирование без проводов обладает тем недостатком, что телеграмма может быть уловлена на любую другую станцию и, следовательно, прочтена, перебита и перепутана посторонними источниками электричества.

— Ну так пока есть время, можно поставить ряд опытов по глушению и обнаружению другой станции. Радиоволны подчиняются общим физическим принципам, ослабевают с расстоянием, так что имея представление о мощности станции, можно примерно вычислить, где она. И наверняка можно определять направление на станцию, а уж что такое триангуляция, моряки и артиллеристы знают. Вот что, вечером не откажите отужинать, у меня будет в гостях профессор Лебедев, уж он-то в этом понимает больше, чем кто-либо в России…

В дальний угол зеленой Сокольничьей рощи, почти на берег Яузы они добрались через час. Тут, в промытом ручьем овражке, людей почти никогда не было и можно было без опаски прикрепить к деревьям на склоне несколько листов бумаги с перекрестьями и окружностями.

— Прошу, Лавр Максимович. Митя, сперва гость, потом мы, не торопись.

Офицер покрутил пистолет в руках, нахмурился и спросил:

— Так что это за прорези?

— Дульный компенсатор отдачи. Да вы попробуйте, Лавр Максимович.

Казак взял пистолет, встал в пол-оборота, заложил левую руку за спину и поднял правой браунинг на уровень глаз.

Бах!

Пистолет плюнул огнем вперед и вверх, звонко дало по ушам, над рощей взвились потревоженные птицы, Митька аж вздрогнул, хотя и ждал выстрела.

Бах! Бах! Бах!

Болдырев дострелял магазин до конца, взрослые двинулись к мишеням, а Митька кинулся собирать улетевшие в траву теплые еще золотые цилиндрики гильз, которые одуряюще пахли сгоревшим порохом.

— Однако, Михаил Дмитриевич! При стрельбе не бросает вверх и отдача почти не чувствуется! — удивленно проговорил Болдырев, рассматривая насадку на стволе браунинга.

— Да, почти год форму прорезей подбирали…

— Хм, результат куда лучше моего обычного, все пули хоть не в центр, но в цель.

Так они стреляли, ходили и проверяли результаты еще несколько раз, а потом Михаил Дмитрич спросил, все ли Митяй понял, но на всякий случай объяснил еще раз и показал, как держать, что делать и куда целиться. И заставил выполнить все приемы, от подхода и отхода с пустым магазином и только после этого зарядил патроны по настоящему.

И Митяй настрелялся по самое не хочу и даже попадал, а Михал Дмитрич и Лавр Максимыч учили его, как правильно держать пистолет, как целиться, как дышать и все такое. И все, что ему говорили и показывали Митька прокручивал в голове на обратной дороге, запоминая и соображая, где он сделал не так и как надо было сделать, и представляя как он будет хвастаться ребятам, отчего опять пропустил все разговоры.

До Цюриха мы доехали привычным путем — на Норд-Экспрессе до Дюссельдорфа и оттуда вдоль Рейна в Швейцарию. Чтобы уболтать Петра Николаевича отправиться в санаторий за мой счет, пришлось провернуть целую операцию — сначала два врача из числа пайщиков Жилищного общества по моей просьбе в один голос заявили, что профессору категорически необходимо лечиться. Потом пришлось приврать, что место в клинике Амслера мной оплачено и зарезервировано на год вперед и никаких лишних расходов я не понесу. Следом уверил, что и в санатории будет возможность продолжать работу и, наконец, что его будет опекать мой сотрудник, весьма перспективный молодой физик, с крайне интересными идеями в области природы света и статистической физики.

Пожалуй, сильнее всего сыграли два последних пункта.

В двойных окнах вагона на отражения книг, портсигара и других мелочей, лежавших на подъемном столике, накладывалось отражения блестящего металла пряжек, замков саквояжа и надраенных бронзовых ручек, люди же в застеколье смотрелись тускло и вели призрачный разговор на фоне дальних лугов или мчащихся мимо деревьев. Иногда, в проносящихся за окном городах, сплетались и расплетались идущие рядом колеи, вдалеке катились аккуратные трамвайчики, а то вдруг, почти задевая вагон, пролетала стена какого-то здания с обрывками рекламных плакатов.

Нагретая кожа обивки, мягкие сиденья, хороший обед — что еще надо в пути? Только хороший собеседник, и Лебедев этому условию удовлетворял вполне.

Говорили мы, в основном, о науке и я еще раз убедился, что мощный, тренированный ум куда лучше, чем просто знания, даже из будущего века — Петр Николаевич мгновенно схватывал мои “дилетантские рассуждения”, за которые я выдавал обрывки физических знаний, полученных в институте и школе. Естественным образом дошли мы и до Нобелевской премии, впервые присужденной полгода тому назад — Рентгену за физику, Вант Гоффу за химию, фон Берингу за медицину, Сюлли-Прюдому за литературу… Господи, кто все эти люди? Лучше бы Жюлю Верну дали… нет, Рентгена-то я знал, а вот остальные? Там ведь в списке лауреатов больше половины совсем незнакомые имена.

— А кому бы вы, Михаил Дмитриевич, присудили премию в нынешнем году?

Я хмыкнул и попытался отбояриться, но Лебедев был настойчив.