Полуостров Сталинград (СИ) - Чернов Сергей Страница 6

— На этом дело не кончается. Узнав о гибели дивизии, вы не формируете спешно армейскую группу войск, не организуете глубокоэшелонированную оборону, а посылаете навстречу ещё одну дивизию или даже полк. И немцы, посмеиваясь и покуривая на ходу, давят танками одну вашу часть за другой.

На генералов за столом не оглядываюсь. Жалко и неприятно на них смотреть. Пожалуй, надо снижать давление.

— Вот мы быстро их приучили собственный устав соблюдать. И без бокового охранения и авангардной разведки не делать ни шагу. То и дело они попадали под миномётный или артиллерийский обстрел, напарывались на заминированные участки, их уничтожала наша штурмовая авиация. Они попытались в самом начале окружить Брест. Одну группу войск мы уничтожили, вторая успела унести ноги, но всыпали им знатно.

Хотел спросить, кто им мешал так воевать, но не стал сыпать соль на раны.

— Да, я понимаю, что наш устав упирает на наступательные действия, но ведь и оборону не отрицает. Добавлю: отступление — законный войсковой манёвр, который надо проводить так, чтобы максимально обескровить наступающего противника и замедлить его продвижение.

— Вам всем надо учиться воевать. Всем! Начиная от рядового до генерала. Пуще всего, генералам! Подумайте над этим, хорошенько подумайте. Несколько дней у вас есть. Дня через два-три я пришлю вам группу инструкторов, и приступайте к обучению. Учиться вы должны постоянно. Даже боевые действия рассматривайте и как экзамен и как очередной урок.

Окончание главы 1.

Глава 2. Плен — всегда не сахар

27 июля, воскресенье, время 15:25.

Сельхозугодья колхоза «Красный Октябрь»,

8 км к западу от поселения Кобыльник, Вилейская область.

— Эй, Фриц, клади аккуратнее, левее, левее! — орёт дед в домотканой рубахе и таких же портках. На ногах, однако, сапоги фабричного импортного производства. Немецкого. Не иначе у каптенармуса их третьей роты 8-го трудового батальона на что-то обменял.

— Я не Фриц, я — Карл, — устало спорит Карл Финк, бывший ефрейтор связист 18-ой дивизии панцерваффе.

— Мне похеру, у меня головы не хватит вас всех запоминать, — отбривает дед, перехватывая и привязывая верёвку за бортом телеги. Над телегой высится холм пшеничных колосьев трёхметровой высоты.

Финк, забросив вилы на плечо, направляется к группе камрадов, увеличивая их численность до восьми человек.

Хороший сегодня день. Как им любезно разъяснило большевисткое начальство, летом в селе выходных не бывает, но сегодня можно считать, почти выходной. Они закончили уборку последнего поля озимых до вечера, и на сегодня работа закончена. Для герра майора Нечипоренко, один вид которого вызывал у всех камрадов холодок в груди, точно выходной. Потому лекций, разучиваний революционных большевистких песен тоже не будет. Благословенный денёк.

— А ну, шире шаг, немецко-фашисткие оккупанты! — командует сопровождающий их герр сержант с малиновыми петлицами, светловолосый крепыш с автоматом и постоянно презрительным взглядом. Нет у этих варваров погон, как только они распознают друг друга по этим загадочным геометрическим знакам?

Камрады прибавляют шаг, рабочий день сегодня короткий, сил хватает.

— Фридрих, а что, это правда, будто Карл Маркс — немец? — щупловатый Фридрих, учившийся в гимназии, знал заметно больше своих камрадов, поэтому и адресован вопрос ему.

— Еврей он был, а не немец, — сплёвывает Фридрих.

Сержант-охранник, уловив слово «юде», фокусирует на них взгляд, полный подозрения. Камрады смолкают. Через пять минут Карл не выдерживает и жалуется.

— Три источника и три составные части марксизма-ленинизма. Никак не могу понять, как одно и тоже может быть источником и одновременно составной частью?

Поле, шурша стерниной под ногами, полого снижается. Идти становится веселее.

— Очень просто, — объясняет Фридрих, к ним прислушиваются остальные. — Не одно и то же, немного по-другому. Есть три теории — они источник марксизма-большевизма. А следствия и выводы из этих теорий составляют содержание марксизма.

— Данке, Фридрих, — благодарит Карл, — теперь всё понятно.

— Ненавижу их, — вдруг шепчет Фридрих. — Они нарочно над нами издеваются, заставляя зубрить марксисткую теорию.

— Это плен, — вздыхает Карл. Частично облегчённо вздыхает. Их казарма, бывший и переоборудованный коровник, уже в пределах видимости. Идти совсем немного.

Плен это не санаторий или курорт. Хорошо, что хоть кормят их прилично. Не так, как в родном вермахте, страна всё-таки отсталая. Об апельсинах даже не слышали, слово «сардины» не знают, одно слово варвары. Издеваются, это правда. Карл припоминает, как их охрана, немного выпив, — у кого-то день рождения был, — вытащили десяток «зальётчщиков», как они их назвали. Отделение несчастных заставили выучивать какую-то русскую песню. Учили так долго и упорно, что у Карла, который тогда нёс службу дневального и не мог спрятаться, пара строк в памяти будто выгравировалась. Ещё одна небольшая психическая травма, незаметная на фоне всего их унылого существования.

«Взвей-тес кастр-ами синыя ночьи! Мы — пийонэры, детьи рабочих!».

Дальше Карл не запомнил, очень старался не запоминать. Помогало то, что русские солдаты уже после этих строк, выведенных заунывными голосами «зальётщиков», начинали ржать, как табун взбудораженных лошадей. Один даже с табурьетки упал. Непостижимо идиотское у этих варваров чувство юмора.

Карл шёл сзади, поэтому не сразу понял, почему все вдруг ускорились. У их казармы-коровника кучкуется группа камрадов, оттуда идёт дымок, рядом какие-то вёдра, куча соломы…

О-о-о! Камрады под руководством местных суетятся вокруг приличных размеров свиной туши. Карла хлопает по плечу однополчанин Вальтер.

— Герр Егорьич подарил нам поросёнка. Хорошая свинья, под центнер весом, нам всем на три дня хватит.

Егорьич это оберхаупт, начальник здешних крестьян. Они его как-то по-другому называют, но это слово никто из них выговорить не может. Вальтер прав, хороший подарок. Изредка большевики балуют их курами и прочей птицей, но чаще они пробавлялись тушёнкой. Такой свеженинки, как сегодня, ещё не было. Что интересно, тушёнкой кормили немецкой, из фатерланда. В родном вермахте Карл морщил нос, когда вместе с другими её получал, приелась. Здесь же все её уплетали за милую душу. А ещё никому не нравился рыжаной хлеб, какой-то тёмный и с легким кисловатым привкусом. Недавно начали давать и белый, но понемногу и не регулярно. Белый хлеб почти такой же вкусный, как в Европе, тут же стал обменным товаром. Кому не хватало сигарет, менял их. Кто не курил, обменивал свой табачный пайёк на хлеб.

Настроение поднимается, подгоняемое пахучим дымом и ожиданием роскошного ужина. Дело спорится. Свинью закололи и опалили двое местных. Пара мужчин в возрасте. А затем камрады отодвинули русских бауэров в сторону и принялись за разделку сами. Карл восхитился сноровкой камрада Вальтера и не только он. Русские поволновались, но Вальтер вырезал желчный пузырь не хуже опытного хирурга и так же ловко вывалил из туши кишечник.

— Хальт! Хальт! Цурюк! — кричит вдруг Вальтер одному из мужичков, вознамерившемуся отволочь кишечник в сторону двух рядом усиленно машущих хвостами собак. Вальтер подзывает пару камрадов, те забирают требуху в сторону к тазику с водой.

Русские, переглянувшись, двигаются за ними. С любопытством наблюдают, как аккуратно кишки вычищаются, ополаскиваются, промываются до стерильной чистоты.

— Это вам зачем? Что вы с ними делать будете? — камрады русских понимают плохо, но тут переводчик не нужен.

— Гуд, гуд, вкусно… — на это бауэры опять переглядываются и пожимают плечами.

Подходит сержант-конвоир, о чём-то говорит с камрадами. Этот злой сержант неплохо знает язык.

— Начиняют их фаршем и колбасу делают. Пальчики оближешь. И просто пожарить можно, тоже ничего, — объясняет сержант бауэрам то, что Карл только что слышал на родном языке.