Шофер - Андрей Никонов Страница 6

class="p1">— Даже и не думайте, — хозяин разволновался, — товарищ Мессинг предупреждал, что вы — игрок, но туда не лезьте, дело провалите. У нас там уже есть свой человек, в зале сидит, приглядывает, чтобы пришлые шулера не своевольничали, ну и подмечает кое-что. Он и шепнул, мол, есть у Шпули кент, который золотишком приторговывал, а теперь у этого кента проблемы, и он за долю на Шпулю своего поставщика вывел.

— И что в этом такого?

— Ну, во-первых, кент этот — Самуил Бронштейн по прозвищу «Корявый», вор серьёзный и авторитетный, но долю он свою больше не получит, потому что его повязали, а в камере прикончили по заказу, удавили в первую же ночь, и допросить мы его не можем. И второе, ценности эти не абы откуда, а из Гохрана сворованы, а значит, вопрос политический. Дело для Гершина не новое, но слишком уж большое, как бы не подавиться таким богатством. И рисковое — подсунуть что угодно могут. Здесь он ювелира не возьмёт, в Москве оценщики наперечёт, уголовный розыск их всех срисовал, поэтому связываться с ворованным государственным имуществом побоятся, ну а если не побоятся, то шепнут кому надо, и Шпулю на ноль помножат, а товар заберут.

— Как есть, — Ковров кивнул, — значит, ему свой человечек знающий нужен.

— Такой человечек у него есть, и Шпуля его из Одессы вызвал, но мы его взяли, точнее не мы, а угро, и он сейчас в камере им песни поёт, так что ситуация у Шпули безвыходная, денег-то хочется, время утекает. Тут мы вас и подсунем. Репутация у вас есть соответствующая, если справки наведёт, в Петрограде ему подскажут, что вы надёжный человек.

— Ещё какой, — гость рассмеялся, — хорошо, выйдет на меня этот Шпуля или человек его, оценку сделать, а я вас списочек и наводку на схрон, так?

— Так.

— Только на этот раз оплата будет повыше, риск большой, как-никах, высшая мера им светит, наверняка бандиты это понимают и со стукачами церемониться не будут. Двадцатую долю возьму.

— Да я тебя, — Райнис сжал кулаки, грохнул ими по столу, — в порошок! Долю он захотел, барыга поганый. Скажи спасибо, что глаза на твои делишки закрываем.

— Как скажешь, гражданин начальник, — Ковров поднялся, — на нет и суда нет, но за идею работать не желаю. В партии сроду не вступал, меня громкими словами не возьмешь, лозунги свои прибереги для рабочих и крестьян.

— А ну сядь, — чекист вперил в гостя тяжёлый взгляд. — Не сговоримся, и пойдёшь ты, гражданин барон Гизингер, по верхней черте, пятнадцать лет лагерей, как контрреволюционный элемент. Или, думаешь, мы все твои грешки забыли?

— За что такой срок, начальник? — Николай уселся обратно, положил ногу на ногу, он ничуть не испугался.

— Это ты у прокурора спросишь, как мы все твои делишки подымем и ему отдадим. Выбирать раньше надо было, когда секретным агентом быть соглашался, а теперь что особый отдел прикажет, то и будешь делать. А то строит он тут из себя курсистку, это ему не по нраву, подавай другое.

— Ладно, сороковую, но меньше никак, — Ковров пригладил лысину. — Погорячился, с кем не бывает. У нас с товарищем Мессингом уговор, не вижу причин, почему бы и здесь его не соблюдать. Вы посудите, товарищ Райнис, я ведь по лезвию ножа хожу, одно слово или косой взгляд, и поднимут меня на пику, вон, хотя бы Лихой. А работаю я честно, ничего не утаиваю, да и что там могли утащить, тысяч на двести от силы? Да даже если на четыреста, тысячу червонцев заработаю, остальное государству вернётся. Опять же, крысу в Гохране поймаете, а это какая экономия.

— Ладно, — Райнис кивнул, — договорились.

— Почти. Расскажите мне, господин хороший, как я к этому Шпуле попаду, коли мне с ним в картишки перекинуться нельзя?

Чекист усмехнулся.

— Знакомься, — кивнул он на женщину, которая всё это время стояла возле окна и смотрела на улицу, словно её разговор не касался, — твоя троюродная сестра Светлана Ильинична Мальцева, модистка, хозяйка швейного салона, обшивает нэпманских жён, а по совместительству — фармазонщица и спекулянтка. Со Шпулей у неё дела есть торговые, и не только. Ты к ней вроде как погостить приехал, присмотреться, лавку модную открыть ну и делишки свои проворачивать, а уж она кому надо обмолвится. Как вещички в руках подержишь, сразу нам сообщи, дальше мы уж сами.

— Понял. Вещички увижу, сразу стукну. А как вы меня вместе со всеми повяжете, сбегу.

— За границу, к дружкам своим, которым ты миллионы должен? Скатертью дорога. Мы им об этом сообщим обязательно, чтобы ждали и встретили.

— Не доверяете мне, — обиделся Ковров.

— Не доверяю, — согласился Райнис, — работа у меня такая. Ты, товарищ Ковров, сделай что просят, а дальше уже посмотрим. Особо хочу тебя о секретности предупредить, об этом деле никто знать не должен, а вдруг что изменится, Светлана Ильинична тебе скажет, связь только через неё.

— Шпуля — человек трусливый, но умный, на откровенный обвес не поведётся, — Светлана отвлеклась от московского пейзажа, уселась на угол стола, обнажив ногу до колена, — и он не из блатных, а вот подельник его, Радкевич, из жиганов. Правда, за советскую власть воевал, и даже наградные часы имеет, и происхождение своё заявляет из рабочих, но белогвардейской сволочью от него за версту несёт. А про остальное я тебе на днях расскажу, чтобы расклад знал.

— С нетерпением жду, — Николай улыбнулся, встал.

Райнис махнул рукой, выпроваживая посетителя, Ковров вышел первым, Мальцева — спустя двадцать минут, когда гостя столицы и след простыл. Хозяин комнат посидел ещё немного, докурил пачку папирос, поднялся, неловко опрокинув пепельницу на стол. Всей правды Коврову он не сказал, ценности, которые Шпуля собирался выкупить, были малой долей того, что исчезало в Гохране, крысу эту, что тащила чужое, а точнее — общее добро, никак вычислить не могли, но ниточки определённо уходили за границу. Потому в Москве, кроме самого Райниса и непосредственных исполнителей, в курсе операции были только двое, начальник секретно-оперативного управления ОГПУ Артузов и начальник московской милиции Цыруль. И если насчёт этих ответственных товарищей у Райниса сомнений не было, то белогвардейский недобиток Ковров-Гизингер вызывал определённые опасения.

* * *

— Лекарь приходил, — Анна Пахомова, квартирная хозяйка Травина, поджала губы. — Говорит, ещё сиделка нужна, а я, видишь, не могу, сама вон по чужим домам бегаю, копейку зарабатываю. Лекарства прописал на восемь целковых, прям даже не знаю, как быть.

— Сам сколько взял, трёшку?

— Пятёрку. Говорит, надо хотя бы раз в неделю осматривать. Золотой человек Семён Петрович, другой бы драл в три шкуры, а этот совесть имеет, ещё и лекарства с собой приносит, в аптеках-то всё дорого. С соседской дочкой я договорилась, она за полтину будет по вечерам у нас сидеть, девка крепкая, и помоет, если надо, и ведро вынесет. Ну а уколы — это уж ты сам. Сходи, проведай его, а то тоскует.

Сергей кивнул, достал портмоне, отдал Пахомовой пять бумажек с лежебоками.

Он поселился здесь совершенно случайно полтора года назад, когда искал жильё. Москва постепенно уплотнялась, места для понаехавших становилось всё меньше, старые дома разрушались и становились непригодными для проживания, а новые имелись пока-что только в фантазиях городского начальства. Большие квартиры превращали в коммуналки, подселяя к хозяевам совершенно посторонних людей, но комнат на всех всё равно не хватало, и люди жили хорошо если по два-три человек в одном помещении, а то и побольше. Для тех, кто хотел относительного комфорта, оставался частный сектор, где с коммунальными удобствами было нехорошо, а с пространством для жизни — получше.

И Травину, считай, повезло, в только что открывшихся торговых рядах возле Кремля он встретил Дмитрия Пахомова, бывшего денщика штабс-капитана Травина, который, увидев бывшего воспитанника, тут же зазвал его к себе. Пахомовы жили в большом пятистенке в московском районе Сокольники, неподалёку от тюрьмы, Дмитрий занимался поденщиной, а Нюра, его сестра, подрабатывала прислугой. В жилой части дома были три комнаты, дядя Митяй, как его звал Сергей, готов был потесниться, лишь бы бывший воспитанник жил под боком.

Уплотнять Пахомовых Травин не хотел, правда, был просторный чердак, но жить там можно было только летом. Решение, тем не менее, нашлось. В смежном помещении, сложенном из таких же брёвен, хозяева держали всякую рухлядь. В итоге старые вещи отправились на чердак, а холодную часть Сергей с дядей Митяем за два месяца подправили, утеплили, настелили полы и потолок, вставили окна, засыпали опилками и разделили стенами, благо подотдел благоустройства, где Травин тогда работал, выделял материалы от пришедшего в негодность старого жилфонда. В доме появились