Боярыня (СИ) - Брэйн Даниэль Страница 6

— Я его не убивала, — честно сказала я и вдруг подумала, что я не могу так уверенно утверждать. Мне кажется, что это не я, но кто знает, на что эта я способна? — Сесть мне… куда-нибудь.

Это была рабочая комната — такая же просторная, как предыдущая, но еще более холодная, и вдоль множества окон стояли покрытые неизменной красной тканью столы с сундуками, рядом — прялки, скамья и на ней уже доводившая меня до нервного тика красная ткань. Сесть мне было решительно некуда, но Наталья подтащила меня прямо к сидящей девушке и чуть не насильно пристроила на низкую скамью.

Да, я худовата, с усмешкой подумала я, ткань бесит своей расцветкой, но не смягчает деревяшку.

— Посиди, передохни, матушка, — Наталья чему-то поморщилась, я поняла, что она опять смотрит на мою голову, и предусмотрительно махнула на нее рукой. Нет, я не могла как следует размахнуться для удара, рукава тяжелые и жесткие, спадают так, что взять что-либо и то сложно без должной привычки. — Пойду соберу тебе все, а Анна приведет тебя после.

Стоящая девушка коротко кивнула. Сидящая же отвернулась, выпустила из рук пряжу. Анна наклонилась, поймала веретено, подумала, положила на стол.

— Там люди собрались, — негромко произнесла Анна, тоже не глядя на меня, но я увидела, что она плачет.

— Знаю. — Кто вы такие и чего мне от вас ждать? — Дьяк из приказа приехал.

Я сложила руки на животе. Жест отчаянный — защитить не столько себя, сколько ребенка. Ему совсем немного осталось до появления на свет, и думать, как я буду рожать, сейчас не время… Анна села рядом со мной. В комнате было относительно светло, и когда я взглянула ей в лицо, поняла, что ее вряд ли можно назвать «девушкой» — она старше, чем та же Наталья. Вторая… я поерзала, повернулась, убедилась, что они вправду ровесницы, не мать и дочь, точно нет.

— Пелагея? — позвала Анна сестру. — Пойдем, матушке собраться надо.

Поразительно сочетается убежденность в том, что мне необходимо отправиться в приказ и ответить за убийство, и слезы. Ни малейшего сопротивления ничему.

— Неужто заберут тебя? — прошептала Пелагея и тоже тихо заплакала. Смерть боярина ни у кого не вызвала особых эмоций, в отличие от моей судьбы — он был стар настолько, что умер бы своей смертью не сегодня, так завтра, или есть иное объяснение? — Ты в тяжести, ты батюшку любила.

До меня дошло, что в данном случае «батюшка» — это отец. Мои падчерицы?..

— Любила, — эхом повторила я. Уже второй человек говорит мне об этом, это правда или я так лихо притворялась? — Любила ли? — И поправилась: — Слез и тех нет.

— Что слезы по тому, кто к Пятерым ушел? — Пелагея слабо улыбнулась. — Ему хорошо теперь, тебе несладко… Дозволь обниму тебя, вижу в последний раз.

Я как могла склонилась к ней, и, к моему удивлению, Пелагея не придвинулась, что можно было ожидать, не пошевелилась, а наклонилась, будто ей тоже мешал несуществующий живот. Не рискнув оценивать местные нравы, я стерпела ее объятия. Пахло от Пелагеи воском и чистотой — что же, здесь хотя бы мылись и стирали одежду, а может, материальное положение семьи позволяло не занашивать вещи до невыносимой вони.

— Хранят тебя Пятеро, матушка Екатерина Кириловна, — всхлипнула она мне в плечо.

Вот я и узнала свое имя. Действительно полно благородства, только вот благородство — ничего, кроме слова.

Анна подошла к сестре, наклонилась, взяла ее под мышки, подняла. Пелагея повисла на ней, я бестолково хлопнула глазами.

— Наталья! Аниська! Сюда! — приказным, хорошо поставленным голосом крикнула Анна, и обе холопки не заставили себя ждать. Наталья все же отвертелась — я заметила, как она подтолкнула к Анне и Пелагее Аниську, одну из тех девушек, которые ушли при моем появлении.

Пелагея не могла ходить — ее унесли. Женщины здесь очень сильные — в отличие от меня, наверное, раз Наталья с такой досадой мне пеняла. Я какое-то лядащее исключение.

— Ай, боярыня-матушка, — заметила Наталья, со страдальческой миной глядя вслед ушедшим женщинам. — Даст Милостивая, все у тебя добро будет.

— Мне для начала бы в руках палача не сдохнуть, — не выбирая выражений, бросила я. Какая разница, долго я здесь не просижу, будет команда от кого-то свыше, доберутся и до этих комнат, плевать, что женские и запретные. — Что там? Люди, стража? Идут за мной? Или ты не знаешь? Воды принеси! Чего ждешь?

— Часа жду, — загадочно сказала Наталья, не ответив ни на мой прямой вопрос, ни на просьбу. — А там, глядишь, и решится все.

Меня подмывало спросить, что именно, но я предпочла ей доверять. К боярыне относились, как я могла судить, неплохо. Не линчевали и не выпихнули на мороз, переживали на первый взгляд вполне искренне. Там, внизу, Наталья могла говорить о грехах и прощении, опасаясь, что кто-то торчит под дверью и донесет, как только возможность представится.

Наталья вытянула шею, прищурилась, кивнула, чем-то довольная. Я почувствовала физиологический позыв, но подняться не попыталась: скамейка низкая, встать самой не получится.

— И долго ждать твоего часа? — спросила я, прислушиваясь к своему телу. Малыш успокоился, а прочие органы намекают, что долго терпеть я не смогу.

И словно в ответ на мои слова донеслись глухие, размеренные и частые удары колокола — набат. Наталья вздрогнула, очень быстро, в два небрежных хлопка, вероятно, богохульно, приложила ладонь к лицу и потом к груди, ахнула тревожно и засуетилась.

— Ай, спаси нас Пятеро, дай Сильный сил матушке-владычице, царице нашей, — воскликнула она и принялась одну за другой тушить свечи.

Глава четвертая

Что-то происходило, и нехорошее. Но я была обречена сидеть и жаждать самого прозаического — облегчения.

Если бы мне дали шанс вернуться в прежний мир, я озвучила бы родившуюся в моей голове идею: героиня перед родами, кругом дикость полнейшая, нет ни лекарств, ни расторопных знающих докторов, и на непобедимую Мэри-Сью бедняжка не похожа. Зомби-апокалипсис, супергероика, городские легенды — что угодно, и посмотрела бы, как сценаристы с этим справятся. Подозревала, что никак. Они привыкли работать с проверенными паттернами, приводящими проекты к успеху.

Не всякий врач обойдется в поле без инструментов, не всякий метеоролог предскажет катастрофу, глядя на мечущихся в небе птиц. Прогресс сделал людей и всесильными, и слабыми одновременно.

Наталья тем временем встала посреди комнаты, приложила руку к груди. Несмотря на некоторое волнение поначалу, сейчас она успокоилась, успев, видимо, сделать все, что считала нужным, и я, закусив губу, потому что позывы становились чрезмерно настойчивыми, прислушалась к ее словам.

— Из тьмы вечной, из земель дальних летят птицы черные, до крови жадные. Кто не скрылся, того погубят, и следов не найдешь, не сыщешь. Смотрят Пятеро на зло великое, на муки людские. Встала Милостивая, дала кров всем людям. Встал Хитрый, послал силу в руки владычицы. Встала Мудрая, направила силу на птиц смертоносных. Встал Справедливый, обратил силу против черных птиц. Встал Сильный, развеял птиц по ветру, прахом стало зло. Пятеро хранят земли наши, хранят матушку-владычицу нашу, силу ее хранят и престол ее. Под защитой земли, под покровом благим люди, не настигнет зло темное нас, не достанет из крова нашего…

Это была не молитва — легенда. Колокольный звон утих, и я слышала отчетливые, уверенные, пусть и тихие, слова, а потом прямо над моей головой что-то ударило сильно и заскрежетало огромными когтями по крыше. Все мое тело сковало вязким ужасом, будто я провалилась в ледяное болото по шею.

— Ничего, ничего, матушка, — не меняя молитвенной позы, успокоила меня Наталья. — Как села тварь темная, так и улетит. Здесь она нас не достанет. Вон, не было такого на людской памяти, чтобы кров Милостивой от мор не укрыл.

Я проследила за ее взглядом: надо же, фигурки Пятерых? Я ни за что бы не догадалась, что выточенные из дерева зверюшки — боги. Лиса, медведь, кажется, росомаха, волк, сова, — качая головой, Наталья подошла к полочке, взяла одну из фигурок и вручила мне.