Василий Звягинцев - Скорпион в янтаре. Том 1. Инвариант Страница 61

Так и сейчас.

Не в межгалактическом пространстве он оказался, не внутри непредставимо гигантского компьютера (хоть электронного, хоть биологического), даже не в знакомых помещениях Замка, который тоже был неким входным терминалом одного из связанных с земной жизнью Узлов, а в том месте и в тот момент, о котором давненько не вспоминал. Хватало текущих забот.

Получается, именно этот очажок тлел на дне его подсознания, как окруженная лейкоцитарной капсулой, но никуда не девшаяся заноза.

Освещенная сумрачным светом дождливого и туманного дня кают-компания яхты «Призрак», вначале придуманной ими, Новиковым, Левашовым и самим Сашкой, в незабвенные шестидесятые годы. Когда даже вообразить нельзя было, чтобы граждане Страны Советов стали владельцами океанской яхты и беспрепятственно болтались на ней по морям и океанам, совершенно не имея в виду текущих обстоятельств, экономических и политических.

Потом тем не менее она стала реальностью. В октябре двадцать первого года, когда почти все намеченное было сделано, они решили с Андреем и своими девушками уйти в дальнее плавание, предоставив прочим «братьям» разбираться с Югороссией, а главное – с тем тупиком, в который они сами себя загнали.

Тупик, может быть, слишком сильно сказано, но в их с Новиковым понимании идея себя изжила. Да и намек поступил весьма недвусмысленный, с двух сторон сразу, что лучше бы им (именно Сашке с Андреем) на долгий срок избавить цивилизованный мир от своего присутствия. Ставшего, очевидно, слишком назойливым.

Подготовили они яхту к походу, распрощались с друзьями, согласовали важные и не очень моменты, и вдруг в последний момент Шульгин почувствовал, что уйти не может. Не должен. Слишком интересная и непонятная интрига начала раскручиваться в Севастополе, в Москве, в Берлине.

«Так прощались с самой серебристой, самою заветною мечтой флибустьеры и авантюристы, по крови горячей и густой»?

Таким же образом, как недавно в квартире Лихарева, Сашка решил «уйти, чтобы остаться». Так и сделал. Случилось после этого решительного шага много интересного[56], а итог каков? После всех приключений и коловращений жизни он опять оказался здесь, на яхте, в точке принятия очередного судьбоносного решения.

Значит, что? Весь гигантский круг через века, реальности и страны – коту под хвост? Астрал в ответ на его отчаянный бросок отшвырнул его туда, где он совершил главную ошибку?

Все вокруг точно так, как было тогда.

Слегка заваленные внутрь, обшитые светлым деревом борта, бронзовая отделка иллюминаторов, панорамное, с частыми переплетами окно, выходящее на кормовой балкон, старинные лампы в карданных подвесах под подволоком. Имитация адмиральского салона на парусном фрегате ХIХ века.

О несколько большей современности судна говорили пятиярусная стойка бара, заполненная бутылками с самыми изысканными и экзотическими напитками, кожаная мебель, комбинированный музыкальный центр с клавиатурой электрооргана, книжные стеллажи и молекулярные копии любимых картин.

Сквозь толстые стекла иллюминаторов, покрытые извилистыми дождевыми струйками, на стойку падал унылый сероватый свет. Через кормовое окно не видно ничего, кроме тумана.

Шульгин посмотрел на себя в зеркало. Действительно он, собственной персоной, молодой и бравый, в новом, необношенном флотском светло-синем кителе с эмблемой «Призрака» на левом рукаве.

Только ситуация подается в зеркальном отражении. Тот раз было ровно наоборот. Не он здесь сидел – Андрей, а сам Сашка появился уже потом. Ладно, посмотрим, что будет дальше.

Он боком присел на вертящийся, привинченный к палубе табурет, на соседний бросил красиво обмятую фуражку с широким, окованным по краю медью козырьком. Не глядя протянул руку, взял первую попавшуюся бутылку, до которой достал. Наудачу.

Опять совпало! Джин «Бифитер», которым в набросках юношеского романа Новикова они отмечали начало кругосветного плаванья. (Жуткая, по тем временам, экзотика, известная лишь по книгам и рекламам в редко попадавших в руки иностранных журналах.)

Его же они пили здесь с Андреем.

Теперь, по логике сюжета, должны скрипнуть неприработавшиеся петли двери за спиной и появиться Новиков в мокром плаще. И завязаться та самая, историческая беседа, в которой, пожалуй, он мог бы согласиться с доводами друга и все же отправиться в дальний поход на другую сторону шарика.

Подождал минуту, другую – ничего и никого.

В одиночку сделал основательный глоток из тяжелого, как артиллерийская гильза, «штормового» стакана.

Может быть, через некоторое время друг найдет способ возникнуть здесь? Без него сцена никак не тянет на достоверность. А как бы хорошо было! Андрей пришел, они вместе признали право Игроков забавляться в меру сил и возможностей, а те возвращают Сашке зря потерянное время, молодость, яркость чувств и сильно помятый об углы жизни оптимизм, друга, женщину, «и полные трюмы, и влажные сети, и шелест сухих парусов. И ласковый, теплый, целующий ветер далеких прибрежных лесов».

Может быть, это форма и формула капитуляции? Если так – он согласен. Снимается масса парадоксов. Всем становится легко и весело. Правда, непонятно, куда девать собственную память и массу документальных свидетельств, что они все жили и после нынешнего момента. Каждый по-разному, но ведь жили же…

Тут возникает вопрос, собственный или опять наведенный: «А если действительно все стереть прямо с этого момента, взамен сейчас в салон войдет Новиков, с ним Ирина и Аня – согласен? Обрадуетесь, обнимитесь после долгой разлуки – и вперед?!»

«Вот так нас, дураков, и ловят, – подумал Шульгин, глядя на свое отражение в зеркале над стойкой. – Какая разлука? Мы же все виделись, с кем вчера ночью, с кем – сегодняшним утром. Они настоящие со мной – тамошним. Но даже если предположить… Приобретя душевный покой и океанский круиз, что я отдам взамен? Четыре года жизни, всего лишь. Тома три написанных Андреем романов испарятся. Исчезнут из ноосферы Ростокин, реальность 2056-го, наши разборки с англичанами, веселые дела двадцать четвертого, да много чего еще… В том числе главное – осознание того, что действительно получил очередную порцию счастья взамен… Если удалось не попасть под колеса машины, которую ты даже не заметил, разве возможно радоваться этому везению? Вот если бы рядом выставить две картинки – твоих собственных похорон и праздничного вечера, на который ты спешил и успел, – тогда да, тогда бы оценил…»

Значит, опять кому-то это надо! Чтобы забылось и исчезло.

И все равно соблазн был почти непреодолим.

«Ну, забудешь и забудешь. Это же только лучше. Для всех. Были ошибки, так сотрем их, и – с чистого листа. Разве плохо вернуться, скажем, в удивительно ясное, тихое, прозрачное и солнечное утро шестьдесят седьмого года, когда ты сошел в семь утра с электрички в Ессентуках и не спеша, покуривая первую сигарету, шагал вниз по улице Интернациональной к курортной поликлинике, где проходил преддипломную практику? Ты же сам, тогда еще, говорил себе, что нужно навсегда запомнить этот миг. Лучше его вряд ли будет…»

Услужливая память немедленно сделала ту подернутую патиной времени картинку сочной и яркой.

Влажный после короткого ночного дождичка тротуар. Сплошь одноэтажные и двухэтажные дома прошлого века справа, железная ограда курортного парка – слева. Умилявшая его вывеска последнего в преддверии близкого коммунизма[57] частника. Рядом с крыльцом под железным навесом синей краской по фанере: «Портной Комаров. Пошив, лицовка, ремонт». Смешно было такое видеть. Представлялся ему, молодому московскому парню, воспитанному на романах Стругацких о светлом Полдне, этот Комаров этаким плешивым старичком в сломанных очках, уныло втыкающим иголку в чужую заношенную ткань.

Сам он, подтянутый и бравый, идет пружинистой походкой, насвистывая нечто вроде: «Не гляди назад, не гляди…» Впереди – чашка кофе с булочкой в угловой кафешке, шесть часов необременительной работы с пациентами, потом – предполагаемая поездка в Железноводск с красавицей-докторшей, руководительницей практики, почему-то одинокой в свои двадцать семь. И все вытекающее…

Так, может, сразу туда отскочить? Никаких препятствий. И остаться именно там навсегда?

Шульгин одним глотком осушил стакан. Еще раз оглянулся. Теперь – чтобы посмотреть, не скрывается ли за высокими спинками кресел у обеденного стола некто похожий на Мефистофеля.

Вроде нет.

Но искушение поддаться навязываемым мыслям и решениям сильно, сильно! Пусть он не святой Антоний, но занимаются им плотно. Практически неверующий Сашка, благо никто не смотрит, старательно перекрестился, вспомнив, что надо справа налево.

Тот раз Андрей сказал:

– Не думаешь ли ты, что как раз Держателям захотелось нас с тобой разлучить? В каких-то собственных целях. Не зря же идея (не ходить в плавание, а остаться в Севастополе) возникла у тебя только что?