Александр Мазин - Место для битвы Страница 61

– Печенегов.

Все дружно загоготали, а когда притихли, приказчик, который получил по зубам, сказал:

– Ты дай ей топор, Осянник! Десница у ней подходящая.

Теперь толстый бородатый купец Осянник то (не без опаски) глядел на громадного босого варяга, то на дикую бабу, простоволосую, в чужой кровище, всхлипывающую на плече невысокого, но такого же злого в бою воина, то – на посеченных степняков. Глянув на мертвецов, он вспомнил, как начали печенеги брать верх, – и тут Осянника затрясло. Не думая, купец взял большой котел с вкусно пахнущей ухой и, прижав к себе закопченным боком, стал быстро сёрбать густое варево. Выел четверть – маленько полегчало.

Костер вспыхнул ярче.

– Как ушица? – Здоровенный варяг, уже в сапогах, рукоять меча шишкой торчит из-за левого уха, возвышался над Осянником, как вставший на дыбки мишка.

– А? Чего? – смутился купец.

– Спасибо тебе! – с чувством сказал варяг.– Спас!

– Да чего там,– еще больше смутился Осянник.– Свои ж. Как баба-т сказала: полоцкие, так я сразу… Не соврала баба?

– Не соврала. А я ведь тебя помню, купец.

– Встречались, что ли?

– На тракте, под Витебском. Две зимы тому назад. Я еще к тебе в охрану хотел наняться, да ты не взял. Вперед отправил, к торжсковскому Горазду.

– И что Горазд? Взял? – спросил Осянник.

Варяг засмеялся:

– Взял, взял!

Из спасителей насмерть побили двоих. Еще двое были ранены. Из печенегов не ушел ни один. Но некоторые были еще живы. По приказу Духарева их по-быстрому прирезали, хотя кое у кого было желание позабавиться с пленниками на их собственный лад. Трупы ободрали. Все ценное Серега отдал кривичам. Только саблю Албатана оставил себе Машег. На память. И еще потому, что сабля была хороша, а Машег, как и Серега, был обучен обоерукому бою. Сверх добычи Духарев добавил кривским от себя тридцать гривен – семьям убитых. Он бы и больше дал, но Осянник сказал: довольно. Храбрость купцов была достойна восхищения. Напасть на вдвое превосходящих числом матерых степняков – это поступок!

Расстались с рассветом. Трупы степняков оставили так. Вороны да волки приберут. Деревянного божка бросили в огонь – горел отлично!

Глава 50

Киев. Осень

Большая боевая лодья с синим парусом и длинноволосой летучей девой, простершей над форштевнем сильные крылья, проскользнула между широкими купеческими насадами, повинуясь умелой руке кормчего. Уронив вниз парус, лодья на остатках хода подошла к причалу и мягко прижалась крашеным бортом к набитым стружкой мешкам-кранцам. Двое отроков тут же соскочили на причал и закрепили концы. Широкие сходни упали на доски причала, едва не прибив зазевавшегося парнишку-холопа. Один из отроков успел выдернуть пацана и отвесить ему хорошего пинка. А по сходням, топоча копытами и звеня золотом узды, уже спускался серый боевой жеребец. Воин, что вел его за собой, был так высок, что его можно было бы принять за нурмана, если бы не гладко выбритый, бледный, не успевший как следует загореть череп с единственным клоком светлых волос в пядь длиной.

Спустившись, воин передал повод отроку, легко взбежал обратно, подхватил правой рукой небольшого росточка женщину, а левой – мальчонку годов двух, сбежал вниз по сходням, поставил женщину на доски, а мальчонку усадил в седло жеребца. Пацаненок крепко вцепился в луку и огляделся с большой важностью.

Следом за вождем начали высаживаться воины. Многие прыгали прямо с борта, словно в бою. Сводили коней, сносили вещи. Толпа любопытствующих глядела издали.

Иные спрашивали: «Это кто?»

Им отвечали: «Серегей, сотник Свенельдов!»

«Неужто тот самый?»

«Он, он!»

«А мальчонка – сын?»

«Сын, кажись. Женка – его!»

«Ой, махонька! А золота на ней сколь!»

– А ну разошлись, разошлись! – зычно выкрикнул безусый молодцеватый отрок. – Да в стороны, дурни! Потопчем же!

Конные гридни, попарно, не спеша двинулись наверх. Первым – сам сотник с сыном впереди седла, рядом с сотником – синеусый варяг в сдвинутом на затылок шлеме.

За всадниками – пешие, за пешими – тут же нанятые носильщики из киевлян, приехавшая с варягами челядь. Замыкала колонну маленькая женщина на рослом белом, князю под стать, иноходце. В седле она сидела ловко, словно степнячка, властно покрикивала на носильщиков: что, мол, ползут, будто опарыши под дохлой козой? Носильщики отшучивались. У киевлян, известно, языки подвешены получше, чем у всяких там полочан да новгородцев.

Серега с удовольствием наблюдал знакомую киевскую суету и многолюдье. Наслаждался теплом – в Полоцке уже прохладно.

– Ко мне поедем? – спросил он Устаха.

– Нет,– качнул головой Устах.– Я – с парнями. Присмотрю. Узнаю заодно, как твой парс Гололобу руку лечит. Ежели плохо – пришлю обоих к твоей Сладиславе. Пускай судит: лекарь этот парс или просто чародей темный.

– Присылай,– разрешил Серега.– Можешь и так прислать. Гололобу я всегда рад, а Артак – челядин мой. Сам знаешь, я его при гриднице не потому оставил, что в моем доме ему места нет.

– Знаю.– Жеребец Устаха недовольно фыркнул, обогнув разлегшуюся посреди улицы свинью. Его всадник слегка наклонился и вытянул свинью плетью. Животина, взвизгнув, мигом очистила дорогу.– Ты к Свенельду когда пойдешь? – спросил Устах.

– Когда позовет. Ему, небось, доложат, что мы вернулись.

– Дело твое. Понятко!

– Я! – звонко отозвался молодой варяг.

– Возьмешь свой десяток – и с сотником.

– До встречи, Серегей!

– До встречи!

Устах махнул рукой, и дружина повернула на Подол. А сам сотник с десятком воинов, челядью и носильщиками поехал к Горе, обители киевской боярской знати, богачей и Власти.

Серега теперь и сам числился хоть и не княжьим, а воеводы Свенельда, но боярином. И дом у него был, Свенельдов дар, – на Горе, внутри стен. Рядом со Свенельдовым подворьем.

У внутренних ворот княжьи отроки, вместо того чтобы как положено спросить, кто да зачем, – молча салютовали сотнику. И даже старший стражи, нурман, приветствовал Серегея поднятой рукой. Серегей сдержанно кивнул – как равному. Ну, почти равному.

А у собственных ворот его уже ждали. Управляющий, привратник, ключница, конюшие… Чертова прорва народу! Вечные какие-то разборки. И еще из Полоцка челяди навезли. Одно приятно: теперь это не его проблемы. Теперь здесь Слада.

«У нее не поворуют!»– подумал он не без гордости.

Серега придержал коня.

– Ну как, нравится?

– Очень! – Нежная улыбка на пухлых губках– только для него.

– Наличники и петухов новгородец резал! – похвастался Серега.

– Вижу! Очень красиво!

Еще бы не красиво! Три этажа, коньки на крыше, резьба на всем, даже на надворотной кровле, двор вымощен, сараи да конюшни выбелены. Тесновато немного, да ведь это – Гора. Тут с местом всегда проблемы.

Управляющий сунулся было: доложить. Духарев отмахнулся: потом, к ней – и показал на жену. Банька истоплена? Комнаты готовы? Коней – кормить, чистить. Дружинников – поселить в гостевых.

– Понятко, вы как? Трапеза сначала – или банька?

– Банька!

– Но после нас!

– Да ясно! Только вы, это, не очень долго… размывайтесь! – подмигнул Сладе.

– Болтун ты, Понятко! – сказала Серегина жена.

Понятке позволялось многое: друг. Почти младший брат. Хотя, если по годам, то молодой воин постарше красавицы-булгарки. Но старшинство – не только от возраста. А серебро Поняткино – у Сладиславы в распоряжении. Пока в бочонке, а весной в дело пойдет. Прибыль пополам. Убыток, ежели что,– тоже пополам. По-свойски.

Отдохнуть Сереге не дали. Едва лишь из бани вышли – гости. И какие гости! Горазд с Мышом!

За тот год, что не виделись, Горазд еще немного раздобрел. И седины прибавилось. А Мыш вымахал на голову выше сестры, в плечах раздался, костлявый, тощий, жилистый.

Брат!

Обнялись. Полюбовались друг другом.

– Вижу-вижу! Кто тебе голову брил? Свенельд?

– Он!

– Любо! Племяша покажи!

Сын сестры – это серьезно. По родовым законам брат матери – ближе отца.

– Успеешь, налюбуешься!

– А правду говорят, что ты самого Асмуда побил?

– Врут!

– Жалко! А я, Серегей, ой ловок на мечах стал! Скажи, Горазд? Любого гридня сделаю! Я у ромеев учился! Показать?

– Успеешь!

– А правда, ты князю киевскому смерть предсказал?

– Слушай, Мыш, остановись! Успеем еще наговориться!

– Да ну тебя! И запомни, я нынче не Мыш, а Мышата!

– Кто-о?! – Серега расхохотался, а Мыш обиделся.

Выручил Горазд.

– Мышата – это я придумал! Не гоже такого тароватого купца мелким зверьком кликать!

– Что, такой толковый?

– Не сказать, какой толковый! Слов нет!

Мыш тут же надулся от гордости.

Но тут вовремя возник управляющий, шепнул что-то Сладе: сообразил, под кем ходить будет.