В. Бирюк - Фанфики Страница 63

В два этапа: на уровне изготовления формы, повторяя литьём первую сделанную пару «дно-крышка», и на уровне собственно изготовления продукта — мы обеспечили стандартность, единообразие, одинаковость продукции.

Под Овручем — пряслени точили, каждый отдельно. Вот они и получались такими дорогими и разными. А мы использовали заливку однородным глиняным тестом, мы не меняли его рецептуру и режим обжига. Они все идентичны!

Первое в мире массовое производство. Первое! Индустриализация «Святой Руси» — началась! А они не понимают! Никто не понимает!

Передо мной на складе лежит количество изделий, сравнимое с годовой нормой потребления этого «товара массового спроса» всей «Святой Руси». Это означает, что моя деятельность даст отдачу национального, общесвяторусского уровня!

Я состоялся как прогрессор — создал, инновационным путём, «хендл» для влияния на жизнь целого государства.

«Пряслень» есть в каждой крестьянской семье. А у меня один дедок может «обпрясленить» всю Россию! Это не монополия волынских князей — там власть управляет производством на уровне законов, таможен, податей. А здесь — я сам, здесь — уровень собственного производства. Захочу — снижу цену, захочу — подыму.

Мы делаем товар «двойного назначения»: и «национальные деньги», и «предмет повседневного обихода». Что происходит, когда национальная валюта быстренько дешевеет — моим современникам напоминать не надо. И какие возможности открываются для человека, который знает заранее… А уж тем более сам управляет «печатным станком»…

Конечно, «пряслень» — только одна из местных «валют». Но — самая массовая! Вот, я уже достиг «вятшизма» уровня «Всея Святые Руси». А этого никто не видит!

И не надо!

Потому что есть власти… Туземные власти для прогрессора — самая большая опасность.

Как-то не думал, что попаданцу необходимо скрывать свои успехи. Не от всяких мракобесов или обскурантистов, а просто от нормальных людей, просто озабоченных стабильностью отечественной экономики.

А ведь это — обязательно! Попаданец всегда… такая сволочь! А уж в экономике… хлебом не корми — дай нагадить и разрушить!

Поэтому «гадим и рушим». Но — тихо. «Никто не понимает»? — Молодцы. Так держать!

Последняя фраза вырвалась вслух. Народ переглянулся, ожидая детализации насчёт «так», и за что именно этого «така» держать.

Я старательно сделал равнодушное лицо и высыпал горсть колечек обратно в ящик:

— Гончары… пусть делают, ничего менять не будем. А вот людям торговым! Я вам внятно говорю: платить везде вот этими! Поняли?

— А… ежели… не схотят?

— Тогда вон теми, розовыми. От старья надо избавляться.

От «старья» — шиферных колечек — избавлялись долго: народ понял, что оно — «старьё» и стал избегать. Мои приказчики сразу залюбили собственные «деньги». Мы активно ими расплачивались на востоке — по Угре и Оке, на северо-западе — в Дорогобуже и Смоленске. Но главное — мы продвинули эти «грузила» на рынке в Елно. Наши — дешевле овруческих, а для погорельцев по Десне — это существеннее привычности.

За три года мы вытеснили шиферные пряслица с Верхнего Днепра, Сожа, Десны, Угры и Верхней Оки. В качестве денег розовые колечки ещё ходили меж людей, но на прялках всё более висели наши, голубенькие. Мешок прясленей стал постоянной принадлежностью моих людей во всех поездках. Я, ещё ничего не понимая и не просчитывая, мягко, косвенно, безымянно, но ввязался уже в княжеские свары на Руси: мастерские под Овручом начали закрываться. Волынский князь Мстислав челобитным овруческих мастеров об обнищании — не поверил, и велел увеличить с них подати. От того ещё хуже стало. И не столь уж много потеряла волынская казна, а людей обидел.

Не столь уж велики были и мои доходы. Но «лист рябиновый» по Руси известен стал. А у меня прозваний добавилось: Ванька-пряслень.

Глава 239

Как-то не получается у меня технологии от людей отделять. Потому что вся эта «денежно-глиняная» индустриализация началась с одного деда из моего калечно-убогого набора, который и делал эту «национальную валюту» в свободное от основной работы время.

С дедом-деньгоделом мне повезло. Деду — тоже. «Дед»! — Ему сорок с небольшим. Когда помыли-побрили-переодели — нормальный мужикашка небольшого размера. Но — безрукий-безногий. Не в смысле — нету, а в смысле — ревматизм.

Дед — гончар. Гончары очень много времени проводят сидя в неудобном положении в сырости. Ни ходить, ни лепить — не может. Криком от боли кричит. В остальное время вполне фунционален: кушать просит, брюшко работают. И, к моей радости, голова — тоже. Прозвание по ремеслу — Горшеня.

Вот на крике мы с ним и познакомились.

Бегу я как-то утречком на заимку и издалека слышу: орёт кто-то впереди.

Не в смысле «святорусском»: «орёт оратай пашенку», а в простом русском смысле: матерно.

Бежит ко мне по дороге навстречу скособоченное, подпрыгивающее да подскакивающее, вопящее… пугало огородное. Машет длинными рукавами, без головы, всё в белом. Ночью бы встретил — точно испугался. А так-то… разворачиваю дрючок наизготовку, сдвигаюсь к обочине и… и дальше мы побежали вместе. Очень быстро. Потому что — осы.

Уже за речкой, когда насекомые отстали, я спросил:

— Горшеня, а зачем ты осиное гнездо разорил?

— Дык… Это ж не я! Это ж всё твоя колченогая! Вывела на луг да и говорит: сейчас ты у меня вылечишься, как молодой бегать будешь. Ком с земли подцепила да в меня. А там эти… как они… я тока и успел голову в рубаху спрятать! Ну. И — бегом. А она хохочет вдогонку… Ведьма!

Почему Марану осы и пчёлы не кусают — не знаю. А что ревматизм пчелиным ядом лечат — слышал.

— Зря ты Мару ругаешь. Обещание своё она выполнила: бегал ты резво. Теперь пойдём к ней. Чтобы она в другой раз такого же… лечения… не устраивала.

Горшеня начал, было, отнекиваться, держаться за больные места, хромать и охать. Потом понял, что возвращаться ему придётся. А без меня… хуже будет.

На заимке Марана аж цветёт: из убогих нашлось десятка два дураков, которые про свои болячки взахлёб рассказывали. Вот она их и лечит. Народными средствами от «богини смерти».

«Если хилый — сразу в гроб» — основной метод вполне по Владимиру Владимировичу.

Горшеню увидела — ещё шире улыбаться начала.

Та-ак… От её улыбки даже у меня… на душе неуютно становится.

— О! Горшеню поймали! А я с тобой ещё не закончила. Что, бедненький, осы помогли, но не надолго? Сейчас-сейчас…девочки, где у нас гадючки свежепойманные? Змеиный яд при таком диагнозе — очень даже панацея.

Блин, Ванька! Следи за языком! Если она сейчас ещё и «эпикриз» с «синдромом» произнесёт… Тут Горшеня у меня за спиной сполз к моим пяткам, обнял их, как свои родные, и возопил:

— Не погуби! Всё что хошь…! Хоть режь, хоть ешь! Не дай сгинуть! Душе христианской! Змеями покусанной! От этой… От ведьмы колченогой…!

Мара мгновенно ощерилась. Пришлось успокаивать, восхищаться её успехами. Тем более что есть чем: Мара пармелии в этом году насушила.

Я как-то не ожидал, что в 12 веке в обращении есть столь сильные антибиотики. Лишайник и лишайник, серенький такой, растёт везде. Я-то думал — какая-то болезнь на деревьях.

А в этой пармелии, помимо всяких смягчающих, дубильных и кровеостанавливающих веществ, имеется ещё и усиновая кислота. Эта штука даже палочку Коха давит! Отвар сушёного лишайника с молоком лечит от туберкулёза. Две ложки сухого порошка на стакан воды — очищает язвы от гноя.

Факеншит неругавшись! У каждой русской церкви по десятку гноящихся убогих! Они что, про усиновую кислоту не знают?! Или попы им так мозги заморочили, что в язвах ходить лучше, чем без них?!

В мае Марана собрала немало этого… сырья. Теперь вот высушила и применяет. Я где-то слышал, что во время обеих войн в госпиталях этот сушёный мох смешивали с вазелином и применяли для заживления ран. Вазелина, как и вообще нефтепродуктов — у меня нет. А вот с растительными маслами и смолами — надо попробовать.

По воспоминаниям своего времени я Маране посоветовал воск с дубовым дёгтем. Ну, как она на мои советы шипит и плюётся… Попробовала. В разных пропорциях. Естественно, просто принять совет от меня — она не может. Гордость ведьмы, знаете ли. Проверила с берёзовым дёгтем, с льняным маслом…

Мара ещё показала результаты «доения» пойманных гадюк и отпустила Горшеню с миром и банкой мази на змеином яде.

Дальше две недели он мне ничем заниматься не давал.

Я сам виноват: расхвастался.

Как и положено русскому мастеру, Горшеня начал с того, что обругал все горшки в округе на 40 вёрст. Или на 80? В общем, отсюда и до ближайшего города.

Ругал он их почти литературно и довольно забавно. При этом был прав. Что, в рамках данного вопроса — не оригинально.