Rein Oberst - Чужой для всех Страница 63

— Ну что вы, оберфюрер. Неужели мы похожи на санитаров?

— Да нет, не похожи, — успокоился комендант. — Что касается русской души, то замечу сразу. Эта тайна за семью печатями, господин Ольбрихт. За все время существования лагеря Бухенвальд мы не допустили ни одного побега. Но попытки были. И бегут в основном русские. Откуда они берут силы, трудно понять. Но мы их ловим. Недавно произошла новая попытка. Закопался, мерзавец, среди костей. Их вывозили в Веймар, для утилизации и изготовления клея для деревообрабатывающей фабрики. Но стал задыхаться и полез наружу. Тут его и взяли полудохлого. Сам – одни кости, да кожа, но какова сила духа!

— Интересные вещи вы рассказываете, господин оберфюрер, — глаза Франца приобрели стальной блеск. Шлинк сжал под столом кулаки. — Где сейчас этот русский?

— Сидит в бетонном карцере «Бункера» в камере 1, здесь рядом, проводит последние часы жизни. Завтра пустим его в расход. Если вам интересно, то покажем, как мы это делаем. Есть у нас специальная камера для расстрела. Уникальное изобретение, скажу вам, — Пистер заулыбался, было видно, что он получал удовольствие рассказывать новым слушателям о тонкостях лагерной жизни. — Камера находится в одном из помещений, создающих видимость врачебных кабинетов, — с напором заговорил он. — Заключённые заходят по одному. В боковом помещении встают под ростомер. Через щель сотрудник стреляет им в затылок. Этот механизм ликвидации евреев обслуживает специальная команда СС, которая находится всегда в постоянной готовности. Очень удобная штучка. Нет необходимости смотреть в глаза жертве. Подошел, встал под ростомер. Пух…, уноси покойничка, — комендант цинично засмеялся. Достал носовой платок и смахнул со лба пот и вытер набежавшую слюну. — Производительность команды – до 400 трупов за ночь для сожжения, — добавил восторженно он и весело посмотрел на гостей. — Но этого сейчас недостаточно. Без газовых камер мы не справились бы. Заключенных везут со всей Европы. Каждый день прибывают новые партии. Враг наступает. А требование одно – никто не должен остаться в живых. Выполняем свои карательные функции строго по приказу из Берлина.

Франц и Киселев еле сдерживали себя, чтобы не взорваться и не послать на тот свет самого коменданта. — Нам не интересно, что вы рассказываете, господин оберфюрер, — прервал восторженную речь коменданта Ольбрихт. — Мы приехали сюда не для того чтобы перенимать ваш опыт по ликвидации заключенных.

— Да, да, понимаю, — ехидно скривился Пистер. — Штабное чистоплюйство, мне понятно. Приказывать – не выполнять. Только у нас руки запачканы, а вы ни при чем. Понимаю вас, господа офицеры. Понимаю, — оберфюрер устало посмотрел на подготовленные проекты приказов о ликвидации новой партии больных заключенных, лежащих перед ним. Небрежно отодвинул их от себя. — Понимаю вас, — вновь пробурчал он. — Понимаю. Вас интересуют только русские военнопленные, притом здоровые, готовые к вашим экспериментам. Скажу прямо, — Пистер тяжело вздохнул и, переплетя толстые, подрагивающие пальцы, положил руки на стол. — Наши опыты с этим материалом, в том числе и медицинские не дали положительных результатов. Вроде одно и то же строение, один и тот же биохимический состав, одни и те же условия эксперимента, а результат с русскими лучше, чем у других. Мы так и не поняли до сих пор, почему русские хуже тонут, хуже горят и выживают там и в таких условиях, где цивилизованному европейцу капут. Вы вскоре сами убедитесь, что я прав. Давайте оставим пока эту тему. Предлагаю отобедать. У нас есть неплохие повара.

— Спасибо за предложение, господин оберфюрер. В другой раз. Времени мало. А вашего русского беглеца мы посмотрим индивидуально перед отъездом. Без моей команды его не ликвидировать. Вам ясно, оберфюрер? — Подполковник Ольбрихт встал и надвинулся на коменданта, прожигая того гневными глазами.

Комендант растерялся, вскочил с места. С ним еще никто так не разговаривал. Он не ожидал что его рассказ о казни через расстрел, так сильно повлияет на настроение высоких гостей из Берлина. — Я все сделаю, что вы скажете, господин подполковник, — он тут же схватил телефонную трубку: — Дежурный! Нагель! — заговорил он грубым, жестким голосом. — Русского беглеца из первой камеры в расстрельный кабинет не переводить. Вы меня поняли? До моего личного приказа. Выполняйте! — комендант нервно положил телефонную трубку. В душе Пистер сопротивлялся давлению Ольбрихта и хотел послать того ко всем чертям, но его строго предупредили из Управления, что гости и их работа находятся под личным покровительством фюрера. И с ними шутки плохи. — Какие еще будут указания, господин подполковник? — справившись с волнением, деловитым тоном спросил комендант Бухенвальда. — Озвучьте ваши планы?

— План работы следующий, — сдержанным, сухим голосом заговорил Франц. — Осмотр отобранного контингента, проверка на плацу. Ознакомление с личными делами. Встреча с отдельными заключенными. Составление окончательных списков. Подготовка к передислокации и передислокация заключенных в наш лагерь. Этим займется мой адъютант с ротой охраны. Возможно, подключится к этому делу и майор Шлинк. При упоминание фамилии Шлинк, Киселев слегка сделал наклон головой.

— Тогда, господин подполковник, не буду вас задерживать. У меня сегодня напряженный день. Вы видели, что делается на плацу. Полторы тысячи дохляков ждут своей участи. И только мне решать будут они сегодня спать на нарах или под открытым небом. С евреями понятно, им уготован один путь, — эсэсовец усмехнулся. — Крематорий не гаснет ни на минуту. А вот куда девать остальных…? — комендант посмотрел на списки, задумался, затем снял очки, протер глаза и, приподняв голову, спросил Франца: — Что будете делать с русскими, господин Ольбрихт?

— Я не понял вашего вопроса, господин оберфюрер.

— Когда планируете провести осмотр?

— Вот вы о чем. Что вы предлагаете?

— Все русские заключенные закрыты в отдельном бараке, замечу – в полупустом бараке. Я сделал это по указанию из Берлина для вас. Из-за вашего приезда, — комендант повысил голос, — русских не выводили на работу. Это большая честь для них! Заключенные должны постоянно работать, работать как машины. Только на работе мы видим, кто из них чего стоит. Никаких послаблений и сантиментов. Рейх требует военную продукцию. Поэтому, предлагаю провести осмотр прямо сейчас. Все отбракованные вами заключенные немедленно пойдут на работу уже завтра, правда, если доживут до утра.

Ольбрихт взглянул на Киселева. Тот слегка махнул головой. — Хорошо. Дайте команду на построение. Я согласен с вашим решением.

Когда офицеры одевались, комендант смотрел на них с неприязнью. Ему не понравилось высокомерие берлинских гостей. Их манера свободно держаться и говорить в его присутствии задевало его самолюбие. В лагере только он командовал, только он отдавал приказы и никто другой. — Ждите меня внизу, — махнул он рукой Ольбрихту. — Я дам указания дежурному офицеру и спущусь к вам.

Через полчаса оберфюрер СС Пистер, в окружении офицеров Гестапо и дежурной охраны привели Ольбрихта и Шлинка к русским баракам, которые в отличие от других щитовых помещений были дополнительно огорожены колючей проволокой, но без прохождения по ней электрического тока. Отобранные узники – всего четыреста человек, были построены у барака под номером 19. Страшно худые, со впалыми щеками, ввалившимися голодными глазами, с выстриженной полосой вдоль головы для более легкого опознания, что это русские и одетые в арестантскую полосатую униформу они издали, выглядели идиотами. На спине, на груди курток и сбоку на штанах у каждого из них были нарисованы большие буквы «R». Сверху буквы на груди были пришиты полоски белой ткани с нанесенным личным номером. Подойдя вплотную и вглядываясь в лица узников, Киселев не столько увидел, сколько почувствовал сердцем, что перед ним стоят свои – советские люди. Их глаза выражали не только обреченность, но и внутренний протест условиям лагерной жизни, надежду на скорое избавление из фашистского ада. Слухи о приближавшемся конце войны доходили и до лагеря смерти.

Пистер важно и неторопливо шел вдоль первого ряда узников, иногда останавливался, стеком подымал не понравившееся ему лицо, пристально вглядывался в него, делал какие-то замечания и проходил дальше. Следовавшие за ним дежурные по комендатуре и Гестапо замечания заносили в блокноты.

— Евреев ищет, гнида, — вдруг раздался с третьего ряда чей-то слабый, раздраженный голос.

— Что? Молчать! — закричал оберфюрер и впился глазами в лица заключенных, пытаясь узнать наглеца. К коменданту тут же подбежал оберблок-эльтерстер (старший по бараку, как правило, из бывших военных немцев). Размахнувшись палкой, он без разбора стал наносить удары по головам и телам узников первого и второго ряда.