Василий Звягинцев - Скорпион в янтаре. Том 1. Инвариант Страница 64

Нет, это совершенно точно не Замок или не те горизонты и уровни, в которых полагается существовать нормальным людям. Сюда Шульгину выходить не хотелось.

Немного просветлело в мозгах и снова захотелось добраться до управляющего узла, зрительно похожего на нечеловеческий компьютерный терминал в кабинете Антона. Шульгин представил его как можно более отчетливо, во всех деталях и подробностях, заготовил нужные вопросы, припомнил формулу, которой прошлый раз открыл базу данных, только не успел воспользоваться как следует…

– Нельзя, – прозвучал внутри головы медный, отливающий начищенной асидолом желтизной голос, – менять выражение лица, ничем себя не проявив. Такое выступление приведет только к несчастью. Лучше останься, чем ты есть, и работай над подлинным изменением своего качества. Ты понял?

Ничего он не понял. Слишком невыносим был заполнивший все его существо вибрирующий медный гул. Как если бы человека заставили припасть ухом к большому церковному колоколу во время благовеста…

Когда вибрация и боль достигли пресловутого «мозга костей», все кончилось разом. Дверь лифта превратилась в простую белую занавеску, он отодвинул ее и оказался в декорациях кабинета физиотерапии курортной клиники, той самой, где проходил преддипломную практику. Кабинки с кушетками, распределительные щиты, древние аппараты УВЧ, электрофореза, Дарсонваля. До сих пор не выветрившийся запах медикаментов и озона.

Можно догадаться, отчего всплыло еще и это воспоминание. Прежде всего, он старался вообразить компьютерный пульт? Получилось вот такое искажение. Как в песне Пугачевой про мага-недоучку. Вдобавок он совсем недавно вспомнил путь к этой клинике по утреннему городу. Зацепка, значит. И руководительницу практики, заведующую отделением Ларису Петровну вспомнил, с которой собирался ехать гулять в Железноводск. (Везло ему в жизни на Ларис, как в свое время Новикову на Людмил.) В Ессентуках она с ним в нерабочее время не общалась, во избежание разговоров. Он уедет, а ей здесь жить и замуж выходить. К чему разговоры?

В этом кабинете, на той вон кушетке она его, выражаясь изящным слогом, «совратила», что, разумеется, было нетрудно. Зачем он понадобился красавице-докторше, на пять лет его старше, Сашка тогда так и не понял, но до сих пор был ей благодарен за великолепный месяц. Потом он уехал, и никогда они больше не встречались, даже ни одной открыткой не обменялись. С глаз долой – из сердца вон.

Он бы не удивился, если бы сейчас вошла Лариса, такая, как он ее запомнил. Тогда за окнами стояла удушающая июльская жара, несмотря на поздний вечер. В клинике не осталось ни пациентов, ни персонала, кроме дежурной медсестры в приемном отделении. Ему не захотелось тащиться в гостиницу, в четырехместный номер, проще было переночевать прямо здесь, спокойно поработать над отчетом о практике. Тут к нему и заглянула руководительница, одетая в докторский халат, под которым не было совсем ничего. Из-за жары, конечно. Остальное понятно.

Но как на «Призраке» не появился Новиков, так сейчас осталась неподвижной занавеска. «Не входит в ассортимент», – как сказал бы его отец, бывший одно время, после демобилизации из армии, завскладом.

Нет так нет, хотя в памяти его первая «любовница», а не обычная «подружка» осталась женщиной крайне привлекательной. Жаль, что своей фотографии она ему на прощание не подарила. По той же самой причине.

Шульгин присел к столу у окна.

Нужно отметить, одет он был сейчас в тот самый гэдээровский бежевый костюм, что носил тогда, в кармане нашлась пачка «Шипки» и коробка спичек. Курить в кабинете вообще-то было нельзя, но если в открытое окно…

За этим самым окном светились огни парка и доносились звуки духового оркестра.

Место, чтобы поразмыслить, было удобное. В Узел он наверняка попал, иначе откуда все? Только уж больно странным образом. Наверное, прав был Юрий, сейчас играют его, гоняют, как крысу по лабиринту, не позволяя приблизиться к тому, ради чего он сюда прорывался. Похоже, все-таки сработала одна из Ловушек. Слабенькая, судя по всему, не на того зверя настроенная. И попали они в патовое положение. Он не в силах пробиться сквозь ее уровни защиты, она пока не в силах завернуть его в кокон окончательной псевдореальности. И что теперь?

Может, попробовать сбежать обратно через тело опера в Шестакова или на Валгаллу, а то и прямо домой? Как сказано было – раз и навсегда. Ну нет, это успеется. Есть у нас в запасе еще кое-какие финты. Вот один из них.

Насвистывая, он заспешил вниз по лестнице. Сейчас спросит у сестрички, не появлялась ли здесь случаем его руководительница, и если нет, то попрощается и выйдет на улицу. Неужто там и вправду тот самый год?

Вместо тихого переулка, перпендикулярного улице Интернациональной, он шагнул в черный провал. Слава богу, не в столь неприятную обстановку, как базар девятого века до нашей эры, но тоже сложную. Зато здесь у него были ноги, нормальное зрение, понимание ситуации, пусть и приблизительное, злость и отличный карабин за спиной, надетый наискось через правое плечо. Да еще и верный пес, пробивающийся грудью сквозь снеговые заносы.

Не был этот пес настоящей северной собакой, приспособленной к тамошней жизни и умеющей таскать нарты, но он из последних сил волок хозяина за крепкий поводок до места, которое считал спасительным.

Широкие охотничьи лыжи прилично скользили, почти не проваливаясь, по рыхлому снегу. Шульгин отталкивался палками, помогая псу, пригибался, чтобы снизить лобовое сопротивление, а ветер неумолимо свирепел, бил в лицо, будто некто, им управляющий, задался целью ни за что не позволить добраться в укрытие.

Одно хорошо – преследователям сейчас не лучше. Густой снег точно так же их ослепляет, заносит единственный ориентир – лыжню. Пурга, переходящая в буран, вселяет в сердца ужас, а главное – у них нет оправдывающей смертельный риск цели. Или есть? Приказ, к примеру, такой силы, что проще умереть, чем не выполнить? Тем более – беглец один, а их много. Рано или поздно он свалится обессиленный, хоть замерзший труп подберут, большего от них и не требуется.

У Сашки стимулы покрепче. Главный – спасти единственную и неповторимую жизнь, и вспомогательный – он знает, что до убежища всего километр, пройти который вполне ему по силам. Тогда роли поменяются кардинально.

Кто именно за ним гонится, с какой целью – он не знал или не помнил. Знал одно, догонят – будет очень плохо. И не только ему. Будет взят и прорван врагом некий рубеж, важный, как последняя на корабле водонепроницаемая переборка, еще держащая напор моря.

Может быть – опять пришельцы? Такие же, как те, что преследовали его по Москве на синем «Мерседесе»? Рельеф знакомой местности, смутно различаемый сквозь снеговую завесу, а главное – поведение Лорда подсказывали, что буквально через сотню метров станет легче.

Но встречный ветер! Он достигал метров тридцати в секунду, а порывами и больше. Почти предел для встречного движения. Еще немного – свалит, покатит в безнадежную бесконечность. Каждый шаг давался с все большим трудом.

Как там у Пушкина? «Все было мрак и вихорь. Ветер выл с такой свирепой выразительностью, что казался одушевленным. Темное небо смешалось со снежным морем».

Отчаяния не было, были злость и надежда.

Вот оно! Выступающий, как нос парохода, скалистый отрог, поверху покрытый стеной сплоченных елей. Теперь обогнуть его, и, пожалуй, спасены. Сашка забыл, что становиться лагом к волне и ветру опасно не только парусникам. Шульгина сбило с ног, и он едва поднялся. Мешали лыжи, провалившаяся в рыхлую пустоту рука не находила опоры. Выручил Лорд. Поскуливая и тихонько гавкая он, тоже изнемогая, вытянул хозяина на твердое место и сел, задыхаясь.

Шульгин прижал к себе крупно дрожащего пса, гладил его по шее и спине, шептал в ухо подбадривающие слова. Что еще верному другу надо? Отдохнет совсем чуть-чуть и выложится до последней живой клеточки.

Сашка достал из внутреннего кармана массивный золотой хронометр, показывающий время любого часового пояса. Здесь и сейчас было шесть утра. До рассвета приблизительно часа полтора. Успеваем.

Теперь уже человек тащил за собой собаку. Ну, еще чуть-чуть, совсем немного, держись, брат!

Противоположный склон ущелья наконец-то прикрыл их – вошли в «ветровую тень». Дальше – пустяк. Чуть больше полукилометра по плавно идущему вверх карнизу, заваленному слоем плотного наста. Лыжи по нему скользили без усилий. Двадцатиметровый бетонный мостик над бурной, до сих пор не замерзшей речкой, и вот она, хижина. «Последний приют». Вроде в шутку так названа, а там кто его знает.

Сложенная из рваных плит местного камня, с узенькими окнами-бойницами, она и летом не бросалась в глаза на фоне многочисленных трещин и осыпей, а сейчас, если не знаешь, с полусотни шагов не увидишь, не найдешь. Замерзнешь на пороге спасения.