Борис Сапожников - Наука побеждать Страница 68

Мы сидели в офицерском собрании Бургоса. Делить комнаты с Серыми гусарами Жехорса не желал никто, из-за их прескверной репутации. Часть её распространилась и на меня, ведь я единственный, кто не гнушался общения с ними. На это мне было откровенно плевать, какова бы ни была их репутация, я дрался с ними плечом к плечу против Кастаньоса.

— Каковы эти бостонцы в бою, Жильбер? — спросил я. — Про них столько говорили на борту «Севастополя», а вы с ними уже скрестили клинки.

— Про стрелков Шестидесятого Американского ничего не скажу, — ответил гусар, — с ними дел иметь не приходилось. А вот лёгкая кавалерия у бостонцев отменная. Их толком нельзя отнести ни к какому роду кавалерии точно, но всё же близки они, скорее к драгунам. Хотя и легче их, быстрей, в основном несут пикетную службу, но и в авангардные бои часто ввязываются, а особенно любят преследовать. О, они просто обожают это. Обрушиваются на бегущих солдат, как коршуны, и пленных не берут, рубят всех, и кто бросил ружьё, кто не бросил. Им нет никакой разницы.

Он сделал пару глотков вина, чтобы промочить горло после длинной тирады и продолжил:

— Мы сходились с ними пару раз в сабли. Рубятся они, как черти, понимают, что в плен их брать никто не будет. Эскадронами сошлись на равнине близ Вальядолида, мы защищали обоз отступающей армии, когда эскадрон бостонцев налетел. Хотели обозников перебить, не рассчитывали на серьёзное сопротивление. Но рубились отчаянно. Мы почти половину людей потеряли, пока отогнали их, fils de chienne.

— Посмотрим, чего они стоят против наших штыков, — усмехнулся я, уже основательно захмелев.

— Главное, штабс-полковник, — такое шутливое прозвище дали мне французы, из-за того, что я в русской армии носил чин штабс-капитана, а в испанской — полковника, — чтобы вы держались. В крови, в грязи, среди трупов и мух, но держались. Побежите с поля боя — и вам конец. Бостонцы никого не пощадят.

Моё прозвище напомнило кое о чём, и я спросил Жильбера:

— А что, собственно, с моим полком? Уэльва же теперь глубокий тыл британцев.

— Нет больше твоего полка, Суворов, — мрачно произнёс он. — Уэльву Кастаньос брал. Он человек не мстительный, но горячий, как все испанцы. Твои ополченцы обороняли город вместе с паладинами, держались около месяца, британцев и испанцев с португальцами положили без счёта. Ты сам понимаешь, что с ними сотворили, когда город всё же пал. Паладины прорвались и заперлись в своём форте, обещали взорвать его tous les diables, если их не оставят в покое. Кастаньос так и сделал, взяв с паладинов какую-то страшную клятву, что они более не станут принимать участия в войне. А головы твоих ополченцев выставили на главной площади Уэльвы, как в Средневековье, ma parole.

— Скверные дела, — вздохнул я, одним глотком допивая вино и снова наливая полный бокал. — За помин души всех моих ополченцев.

— Помин души, — поддержал Жильбер.

И мы выпили, не чокаясь.

Мне было очень жаль моих людей. Я сделал из них солдат, и это стоило им жизни. Быть может, сдай они город без боя, всё решилось бы для них куда мягче. Но мои мысли на этот счёт развеял капитан Жильбер.

— Не мучь себя угрызениями совести, — сказал он. — Не сделай ты из ополченцев толковых вояк, они бы полегли на стенах в первый же штурм. Паладины, que le diable l'emporte, с их гордостью не дали бы сдать город без боя. Тем более, паладинам-то всегда было, где укрыться. А так ополченцы погибли, как настоящие солдаты, а их не перерезали, как свиней. Ты можешь гордиться ими.

Я лишь молча выпил ещё один бокал за помин души моих людей. Всех, кто погиб под моим командованием.

— Наш полк встанет на правом фланге, — сообщил нам Браун, вернувшийся с совещания штаба объединённой армии и собравший собственный военный совет. — Место почётное, но основной удар, скорей всего, будет нанесён именно туда. У Веллингтона в лагере, что он разбил под стенами города, с левой стороны расположены палатки американской лёгкой кавалерии и батальонов Первого и Второго полков пешей гвардии, а также Королевских американцев.

— Сильный враг, — протянул Карл Версензе, получивший перед отправкой звание подполковника, — но тем почётней будет с ним справиться.

— Больше шансов, что он с нами справится, — мрачно заметил Губанов. — У нас большая часть солдат — вчерашние рекруты, пороху не нюхавшие толком. Против нас же встанут опытные и закалённые в боях с американскими кочевыми племенами кавалеристы, славящиеся своей жестокостью. Про гвардию и Шестидесятый полк говорить, думаю, не стоит. Боюсь, такого боевого крещенья полк может и не выдержать.

— Должен выдержать, майор, — коротко рубанул полковник Браун, — должен. Для этого я и собрал вас здесь, господа офицеры. Жозеф Бонапарт, как говорят, неплохой король, но полководческих талантов у него нет, а вот гонору хватает. Он считает, что если младший брат его — один из величайших полководцев Европы, то он уж, как старший, должен быть лучше него. К советам своих генералов и даже бонапартовых маршалов прислушиваться он не хочет совершенно, про нашего командира я и вовсе молчу. Ходят слухи, что Жозеф Бонапарт называет генерал-лейтенанта горным медведем. Так что, у нас, господа, всей надежды только на стойкость и отвагу наших солдат. Не важно, чьих, русских, французских, испанских. Фронт битвы растянут до невозможности, резерва практически нет. Центр займут испанцы графа Ги и генерала Друэ, графа д'Эрлона. Левый фланг будет держать армия дивизионного генерала Газана. Нам же, как я уже сказал, выпал правый фланг.

— Отчего же французы отдали нам более почётное положение в битве? — удивился капитан Острожанин.

— Жозеф Бонапарт посчитал, — ответил наш полковник, — что у нас более свежие силы и потому мы сможем более эффективно противостоять врагу.

— Не так и глупо звучит, — заметил подполковник Версензе. — Быть может, вы не правы относительно полководческих талантов Бонапарта-старшего.

— От этого решения мало что зависит, — вздохнул полковник. — На левом фланге у британцев — бостонцы и гвардия, а на правом — драгуны генерала Понсонби.

— Куда ни кинь… — вздохнул Версензе. — Тяжело нам завтра придётся. А что наша кавалерия?

— За нами будет стоять, — ответил полковник. — Как ею распорядятся генералы, не знаю. Но на неё надежды возложены большие. Мы в коннице изрядно превосходим британцев, те сильны только лёгкой американской, и только.

— Если сумеют с толком распорядится, — заметил майор Губанов, — будем надеяться на это, иного нам не остаётся. Стоять насмерть — и ждать удара кавалерии.

— Верно, майор, — закрыл совещание Браун, поднимаясь на ноги. — Господа офицеры, возвращайтесь в ваши подразделения и доведите всё, что узнали здесь до своих солдат и нижних чинов. Все свободны.

(из воспоминаний Артура Уэлсли первого герцога Веллингтона)

Сражение при Бургосе было первым моим столкновением с Русской армией. До того я успешно сражался против разных варваров в Индии, за что получил обидное прозванье Сипайский генерал, но эти русские, это что-то особенное. Я знал о ставшей легендарной стойкости русских и поставил против них колониальные войска, не желая подставлять под русские пули и штыки полноценные британские части.

Общеизвестно, я не высокого мнения о красномундирниках, которые все, как один висельники и whoresons, однако бостонцы к тому ещё и такие же дикари, как индейцы, против которых они обыкновенно сражаются. Именно потому, не смотря на всю полезность их лёгкой кавалерии в Полуостровной войне, я решил бросить её на русские штыки, поддержав, 1-й дивизией генерал-майора Говарда. И, как бы то ни было, своей ошибкой это не считаю.

— Ефимов, принимай командование, — сказал я поручику, уводившему своих людей на противоположный фланг нашей роты. — Штуцера вы получили и опробовали. Результатами тренировочных стрельб я, конечно, не совсем доволен, но, видно, лучшего в такие сроки не добиться. Значит, стреляйте чаще, как только враг подойдёт на дистанцию, постоянно тревожьте его, чтобы голову поднять боялись лишний раз.

— Есть, — ответил тот, коротко козырнув мне, и повёл своих стрелков на левый край.

Я же, понаблюдав за темЈ как Кмит и Роговцев строят солдат, дождался пока гренадеры мои встанут, как должно тремя шеренгами, вышел вперёд и обратился к ним.

— Солдаты, — сказал я, — среди вас ещё остались два или три человека, что служили в те времена, когда гренадеры носили шапки-митры. И, не смотря на то, что форма с тех пор сменилась, до сего дня носите их в своих ранцах. Ничего скверного в том нет, быть может, иные командиры и ругают своих солдат за то, что они носят знаки прежней формы, но я не их таких. Но скажите мне, старые гренадеры, что было вычеканено на их налобниках? Скажите об этом всем нам, тем, кто не видел их?