Александр Маркьянов - Период распада часть 4 (СИ) Страница 69

Цифры потерь среди гражданского населения разнятся. Кому-то удалось уйти из города до того, как началось все это, плюс в городе жили не только азербайджанцы, но и армяне и жители других национальностей и все они, особенно армяне покинули город до этого. Но факт остается фактом — семитысячный город к моменту его взятия полностью опустел. Живых там — уже не было…

Так получилось, что Гагик Бабаян в это не участвовал — но в Ходжалы был. Находясь в разведывательном поиске в новогодние дни, он простудился и простудился до воспаления легких, а еще — он обморозил себе и руки и ноги. Его эвакуировали в Степанакерт, в госпиталь. Едва поправившись, он украл свою одежду и без разрешения врачей сбежал из госпиталя. Без денег, без еды — он пошел на дорогу для того, чтобы поймать попутную машину и доехать до расположения армии. Там отправят куда надо.

Уже темнело, шел снег — точнее он то шел, то переставал идти, вся местность была устлана мокрой белой пеленой, а мокрый снег, как известно — в разы хуже сухого. Притопывая на месте, Гагик Бабаян уже пожалел, что сбежал из госпиталя и уже намеревался отправится обратно в лечебное учреждение — как вдруг заслышал надрывное, натужное бормотание двигателя и заметил свет фар, с трудом пробивающих сырую, мутную мглу. Решив в последний раз попытать счастья, он вышел к дороге — и ему улыбнулась удача, рядом остановился военный УАЗик-буханка без номеров, распространяя вокруг себя непередаваемый аромат коньячного спирта[110].

Резко хлопнула дверь. Гагик напружинился, готовый прыгнуть в темноту — он знал, что у азеров есть разведгруппы из русских и даже армян, и их можно встретить на любой дороге этой непризнанной, воюющей уже в открытую республики.

— Армян? — голос был гортанный, резкий, вроде свой

— Армян.

— Фамилия?

— Бабаян.

— Куда надо?

— В армию. Я из госпиталя…

Гагик уже понял, что это свои. Кто-то из офицеров. Разведчики азеров уже открыли бы по нему огонь.

— Садись… Вон туда.

В машине было четверо офицеров в звании до подполковника включительно и канистра, понятно с чем. Когда Гагик сел в машину — один из офицеров сзади, усатый, небритый, едущий на каких-то ящиках, уже прикладывался к этой канистре, кадык ходил ходуном на его заросшем черной, неопрятной щетиной горле. Гагик выглядел не лучше — но если бы знал, в машину не сел бы. Коньяком в машине пахло так, что хоть топор вешай, водитель тоже выглядел веселым, а карабахские дороги опасны, особенно ночью и в снег. Сам не заметишь, как слетишь и свернешь шею — а у этой кампании окончить свои дни где-нибудь в ущелье шансы были весьма велики…

— Будешь? — офицер простецки протянул ополовиненную канистру ему

Гагик не отказался, принял канистру, судя по весу уже ополовиненную (это десять литров на четверых, ни хрена себе!), хлебнул раз, потом еще раз — он замерз, и ему надо было согреться. Но напиваться тоже нельзя — если в дороге заглохнет мотор и все будут пьяными — утром будет пять трупов. Коньяк огненным шаром провалился в желудок, заслезились глаза. Потом Гагик отцепил пустую флягу, показал взглядом на нее офицеру.

— Можно?

Офицер махнул рукой

— Лей, батоно, лей… Тут добра этого…

Не договорив фразу, он вдруг захрапел.

— Вот ведь грузин, в ж… резин… — сказал еще один офицер, сидевший у двери, тот выглядел потрезвее, придерживал автомат — он как дырчик[111], на спирту работает.

— Не, грузин — в ж… дыра — со смешком послышалось с переднего сидения — что спереди вливается, сзади выливается

— Вай, Армен, я все слышу — сообщил неизвестно как здесь оказавшийся грузинский офицер, не открывая глаз и что самое удивительное — продолжая храпеть.

— Слышь, слышь. Вот приедем на место, там ты и не такое услышь. Там тебе Асланян таких вставит — мигом протрезвеешь!

Гагик в этот момент закончил наполнять фляжку. Процесс этот был муторный, надо было лить тонкой струйкой, и при этом каким-то образом умудряться попадать в неширокую горловину фляги и это в движущейся машине.

— А куда едем? — спросил Гагик, которому от двух больших глотков коньяка на голодный желудок захорошело едва ли не больше, чем офицерам, которые явно ехали от стола.

— Военный тайна хочет знать! — сообщил тот же самый грузин.

— Да какой военный тайна… — сказал один из офицеров, судя по всему более трезвый, чем другие — тайна тоже. Ты откуда, парень?

— Из разведгруппы — Гагик не стал уточнять.

— Дело хорошее. Гиви вон, танкист, хотя танкист из него как… А мы артиллеристы. Мы в Ходжалы едем.

— А что там?

— Давно в больничке кантуешься? — спросил офицер

— Да уж больше месяца.

— Э… брат, так ты ничего не знаешь. Ходжалы вчера взяли, сегодня зачистка идет. Нас туда вызвали, наверное, и твои там.

— Азэров там режут, да… — сообщил Гиви, свистя носом.

Никто особо внимания не обратил — пьяный он и есть пьяный.

Перед Ходжалами офицеры остановили машину. Долго блевали на обочину — перепились до такой степени, что один из офицеров, тот самый Гиви оставил в салоне АКС-74У. Он, оказывается, сидел на нем всю дорогу! Вот уж воистину — пьяному море по колено. Гагик мог срезать автоматной очередью всех четверых — но это явно были свои. И тем не менее — ему было неприятно смотреть на этих явно тыловых "танкистов" и "артиллеристов".

Город Ходжалы уже отгорел, хотя было видно, что совсем недавно здесь был жестокий бой. Разрушенные обстрелом дома щерились оскалом выбитых окон, перекопанная, перепаханная снарядами, раскисшая дорога скользила под ногами.

В местной школе, где был временный штаб армянских сил самообороны было шумно, весело, как всегда бывает после победы. Кто-то входил и выходил, шумели рации, подъезжали и отъезжали машины, на дверях стоял солдат в каске с азербайджанским флажком, с пулеметом ПК и еле стоящий на ногах. Документы он ни у кого не проверил…

Едва зайдя, в районе раздевалки, Гагик в калейдоскопе спешащих людей наткнулся на знакомое лицо.

— Товарищ капитан!

Капитан Мкртчян, который командовал группой, остановился, недоуменно посмотрел на худющего, косматого парня. Потом — его лицо осветила улыбка узнавания, он и сам был небрит уже который день.

— Бабаян?

— Так точно. Прибыл для дальнейшей службы.

— Тебя чо там, не кормили в госпитале? Пойдем ка…

Капитан завел Гагика в комнату, где когда то учились дети. Теперь — доска была сорвана и на ней, положенной в углу на пол лежал чей-то спальник, вся мебель частично вынесена, частично свалена в угол, на полу — нанесенный сотнями грязных ботинок толстый слой жирной, липкой грязи. На стене — со старенького портрета с ужасом смотрели на это Владимир Ильич Ленин, Карл Маркс и Фридрих Энгельс.

Капитан втянул воздух, потом протянул руку

— Давай.

Гагик, отстегнул флягу, протянул ее командиру. Тот взял, оценил на руке вес, приложился пару раз, солидно так. Вернул остатки Гагику.

— Живой?

— Нормально…

— Значит, группа сейчас в поле, но тебя добросят. Иди — спортзал там, вон туда идти. Поставят на довольствие, ствол выдадут. Скажи — от меня, там по тылу человек работает, в одной группе в институте учились. Спать хочешь?

— Да как…

— Тогда в бэтре поспишь. Сходи в столовку, пожри — и через час у главного входа. Там бэтр будет стоять, на нем доедем. И форму, форму смени, пусть Аслан новую выдаст, не жмотится.

— Есть…

Через час — Гагик Бабаян, сытый, в новенькой форме, с новеньким АК-74 (положение со снабжением медленно но верно улучшалось) — вышел к главному входу, где матерились по-русски, и где попыхивал острым, бензиновым дымом старый, семидесятый бэтр. Все полезли на броню, Гагик протиснулся в десант, там лежали какие-то мешки. Уснул, еще когда не успели толком тронуться.

Они приехали, когда все уже было кончено — опоздали. Темнота, куски поля, выхватываемые светом мощных, электрических фонарей и голоса в темноте. Свои, родные, армянские гортанные голоса…

А еще там пахло кровью. Гагик понял это, когда только вылез из бронетранспортера.

— Строиться! — крикнул кто-то

Гагик не услышал команды. Забросив за спину автомат, он сошел с дороги и пошел в поле. Споткнулся обо что-то, включил фонарь — труп. Повел дальше лучом — еще один и еще. Трупов было столько, что их невозможно было и сосчитать.

И тогда боец армянской разведгруппы Гагик Бабаян сел прямо в снег у трупа, об который он споткнулся и сказал

— Прости, отец…

И заплакал.

И плакал до тех пор, пока к нему не подошел капитан Мкртчян. Постоял немного рядом, а потом жестко, как кнутом хлестнул — спросил.

— А ты думал — как?

Ретроспектива /продолжение/

06 марта 1990 года