Александр Мазин - Место для битвы Страница 7

Духарев так плотно приник к Пеплу, что только стальной шлем виднелся между ушами жеребца. Да еще рука с мечом, занесенная для удара.

Стрела ударила в основание клинка с такой силой, что Серегину руку отбросило назад. Печенег закинул руку, выдергивая из колчана новую стрелу, но Духарев уже был рядом. Меч взлетел и опустился. Полетели в траву две половинки лука, которым степняк (наивный!) попытался отбить булатный клинок. Меч с хрустом просек пропитанный солью тягиляй. Конь печенега шарахнулся, его хозяин вывалился из седла и остался лежать, судорожно дергая конечностями. Духарев уже забыл о нем, выискивая новых врагов.

Но их не было.

Около дюжины оставшихся в живых печенегов рассыпались по степи, спасаясь бегством. Примерно столько же варягов скакали за ними. Преследовали.

«А вот это совершенно лишнее!» – подумал Духарев и высвистел сигнал: «Все ко мне!»

Печенег и убегая может метнуть стрелу. И попасть, что характерно.

Свист хорошо слышен в степи. Варяги один за другим прекратили преследование. Все, кроме одного. Этот на скаку выпустил стрелу – и удирающий печенег свалился. Его конь тут же остановился, готовясь защищать хозяина, но стрелок (это был Машег) отложил обдирание трупа на потом и галопом пустился на зов. Понятие дисциплины было не чуждо благородным хузарам, хотя иногда трактовалось ими весьма вольно.

Съехались.

– Рагух, что за холмами? – первым делом спросил Духарев.

– Других не видал.– Хузарин правильно понял вопрос.

Убегающие печенеги превратились в черные точки. Вряд ли они вернутся. Не было случая на Серегиной памяти, чтобы разбойничья шайка вернулась, получив по чавке. Разве что с подмогой.

Сергей спрыгнул на траву, приласкал Пепла. Огляделся, пересчитал своих и помрачнел.

Подъехал Устах, тоже спешился.

– Цел?

– Как видишь.

– Надо бы наверх подняться, глянуть, как оно там.

– Я поднимусь,– кивнул Духарев, свистом подозвал заводную, взобрался в седло. Тело уже расслабилось, но сердце колотилось быстро-быстро. Обычное дело после боя.

Уцелевшие варяги съезжались к командирам.

– Устах, раненые – на тебе. Машег, Гололоб – со мной! – скомандовал Сергей. И направил лошадь к ближнему холму.

Глава пятая

Неожиданная «находка»

На вершине холма стоял обгрызенный ветрами каменный истукан. Рагух сплюнул метко, попав истукану в выпуклый пористый глаз. Удостоился неодобрительного взгляда со стороны Гололоба. Ухмыльнулся.

По ту сторону холмов лежали еще холмы. Трава – как шелковистая шерсть на спинах исполинских зверей.

Гололоба прозвали Гололобом потому, что надо лбом у него не волосы росли, а бугрился широкий шрам от ожога. В дальнем походе плеснули со стены кипящим маслом. Повезло, что в глаза не попало. Если не считать этого малого дефекта, Гололоб был муж хоть куда. Силач, красавец, воин отменный. Но с хузарами постоянно пикировался. Не то чтобы Гололоб их недолюбливал, скорее – дух соревнования.

– Ты руку перевяжи, кровь капает.– Рагух показал на Гололобово предплечье.

– Ах ты, песий бог! – Гололоб поддернул рукав.– Не заметил!

И полез здоровой рукой в седельную суму за льном.

– А ну покажи! – забеспокоился Духарев.

– Нет, пустяки. Стрелой царапнуло.– Гололоб плеснул из фляги на рану (антисептика, блин!) и одной рукой умело намотал льняной лоскут.

Истукан взирал на людей с мрачным терпением; дескать, когда ваши косточки истлеют, я все еще буду тут стоять.

«Да,– подумал Серега,– место хорошее. Все видно и отовсюду видно». Такие места обычно выбирали для погребальных курганов. Очень возможно, что в ногах идола покоится прах древнего вождя. Тем не менее идола никто не трогал. И старых курганов, кстати, никто из нынешних степняков не потрошил. Даже самые отмороженные воздерживались от грабежа чужих могил. Это потом, лет через тысячу, прикатят сюда «цивилизованные» археологи, ученые, мать их так, срежут макушку бульдозером, выпотрошат могилку, разложат косточки по коробочкам с надписями, свезут на музейный склад. А то и пепельницу сварганит какой-нибудь весельчак из бурого черепа древнего вождя. И будут многоученые кореша археолога, за партией в преф, пихать в череп окурки да скрученные шкурки от воблы. И обзывать дикарями тех же печенегов, которые, дескать, кумыс пили из вражеских черепов. Ну да, пили. И детей поили. Но при этом, надо отметить, врагов убивали собственноручно и чаши из черепов делали не для их посмертного унижения, а совсем наоборот. Чтобы доблесть вражескую наследовать. Дикари, ясное дело! У них, наверное, и граненых стаканов не было. Вот и пили из чего ни попадя. А вот плевательницу из черепушки сделать – слабо?

– Глянь, Серегей, там вроде рощица? – отвлек Духарева от мрачных размышлений Гололоб.

– Река там,– уточнил Машег.

– Откуда знаешь?

– А ты на зелень погляди!

Гололоб спорить не стал: Машег лучше знает, он в степи родился.

– Поедем глянем?

– А что на нее глядеть? – удивился хузарин.– Вода есть – и хорошо. Там и заночуем. Так, Серегей?

Духарев кивнул.

– Поехали обратно,– сказал он.– Вроде все чисто.

– Ну-ка, постой! – неожиданно проговорил Машег.– Вроде пачинаки[6]?

Сергей прищурился, ага, точно! Два всадника! Правда, на таком расстоянии определить их племенную принадлежность Духареву было не по силам. Зато он углядел что-то светлое (мешок, что ли?), волочащееся по траве…

– Да пес с ними, с копчеными! – проворчал Гололоб.– Нехай бегут!

– А что это за ними тащится? – спросил Сергей.

Машег тоже прищурился…

– Полоняника волокут! – заявил он уверенно.

– А ну-ка…

Духарев пихнул каблуками лошадь и поскакал вниз по склону. Машег тут же его обогнал, полетел впереди, все более увеличивая разрыв. Конь у него был лучше Серегиного, да и наездником хузарин тоже был лучше, чем Духарев, лишь несколько лет назад впервые севший в седло.

Гололоб поравнялся с командиром, но гнать сломя голову не стал. Скорее шакал волка загрызет, чем Машег не управится с двумя печенегами.

Степняки заметили погоню. Тот, который волочил пленника, моментально перерезал веревку, и оба печенега припустили галопом. Хузарин тоже наддал.

– Машег! – взревел Духарев.– Брось их!

Хузарин услышал, придержал коня. Но скорее всего, не от дисциплинированности, а просто потому, что решил поберечь силы.

Пленник печенегов лежал, неловко подобрав под себя связанные руки и уткнувшись лицом в землю. Смуглая спина изодрана и посечена травой, длинные черные с проседью волосы спутаны и подпалены.

Варяги спешились.

Гололоб неделикатно, носком сапога, поддел лежащего и перевернул на бок. Тот застонал, попытался открыть глаза, но не смог. Лицо его выглядело так, словно над ним минут десять работал боксер-профессионал.

– На булгарина похож,– авторитетно заявил Гололоб.

Духарев хмыкнул. Больше всего бедолага был похож на сырую отбивную.

– Парс! – возразил Машег, разогнул пальцы связанного и показал у него на ладони красное пятно: то ли краску, то ли татуировку.

– Добить, командир? – деловито осведомился Гололоб.

– Уверен, что мы для этого его у печенегов отбивали? – иронически осведомился Духарев.

Гололоб пожал плечами.

– Дак он же не из наших! – сказал он с полной уверенностью, что это достаточный довод, чтобы прикончить пленника.– Да и не отбивали мы его…

Пленник зашевелился.

Серега молча отстегнул фляжку и поднес к губам связанного.

Тот присосался к горлышку, как теленок к вымени. Разом выдул половину. Вздохнул, снова попытался разлепить веки, не смог.

– Благодарю тебя, добрый человек,– прошептал он по-славянски.

– Мы – варяги,– сказал ему Духарев.– Мы тебя не бросим, не бойся!

Гололоб хмыкнул. Машег пробормотал что-то по поводу мягкосердых почитателей Христа.

Поступок командира оба не одобрили. Их гуманизм в отношении чужаков не распространялся дальше «прибить, чтоб не мучился». И это было правильно. По местным традициям. А Сереге вдруг очень захотелось помочь незнакомому бедолаге. Может, потому, что он еще не изжил до конца старую мораль, может, потому, что Духареву просто надоело убивать. Захотелось, наоборот, подарить кому-то жизнь. Не из христианского человеколюбия. Просто так.

Кривой засапожный нож легко перерезал ремни, Духарев подхватил незнакомца на руки и уложил поперек седла. Бедняга скрипнул зубами, но удержался, не застонал.

В стычке с печенегами варяги потеряли двоих. И еще трое были серьезно ранены. Легко раненных, вроде Гололоба, было с полдюжины, но легкие раны значения не имели.

Двое из Устахова десятка уже копали яму под костерок. Устах, признанный в ватажке костоправ, раскладывал инструменты.

Впрочем, один из «серьезных», раненный в шею Мисюрок, ухитрился «помочь себе сам». Вырвал стрелу, продырявившую мышцу, и, вместо того чтобы заняться раной, снова полез в драку. В результате потерял столько крови, что еле на ногах стоял.