Михаил Ахманов - Флибустьер. Магриб Страница 7

– Боб, атакуй! Отбрось их, пока не ударили в тыл Брюсу! – крикнул Серов, дивясь силе своего голоса, что раскатился над палубой как гром. Он шагнул к лестнице и выстрелил в бородатую оскаленную рожу, маячившую у сапог. Второй пистолет дал осечку, и он, чертыхнувшись, швырнул оружие в лицо полуголого турка, а может, араба, который упорно лез на трап. Тяжелая рукоять ударила его в висок, рассекла бровь до кости, хлынула кровь, и Серов выхватил шпагу, пронзил горло врага. Сзади загрохотало – дважды выпалил ван Мандер, а за ним рявкнули мушкеты братьев Свенсонов. Потом Олаф и Эрик прыгнули с квартердека прямо в толпу магометан, свалив пятерых или шестерых, и, точно две мельницы, заработали тесаками. Стиг – сабля в одной руке, кинжал в другой – остался с Серовым, прикрывая капитанскую спину. Стоя на верхней ступеньке трапа, Серов еще успел заметить, как ринулась в бой ватага Хрипатого Боба, как Рик Бразилец сцепился с огромным мускулистым турком, а Кактус Джо метнул секиру и, раскроив кому-то лоб, исчез среди смуглых тел и острых кривых ятаганов. Началась свалка, и к темным ночным небесам взмыли яростные выкрики, грозный лязг металла, хрипы умирающих и рев живых.

Тяжелый толедский клинок в руке Серова вызванивал похоронные песни, кровь брызгала на перчатки, на камзол и перевязь, чужие лица, то злобные, то искаженные страхом, маячили перед ним, разевали рты в предсмертной агонии, проваливались куда-то вниз и исчезали, точно под ногами суетилась шайка мелких демонов, тащивших убиенных прямо в ад. Джулио Росано, учивший Андрея фехтованию, говорил, что колющее оружие опаснее рубящего – при том же усилии острие копья или шпаги проникает глубже, чем сабельное лезвие, наносит не поверхностные раны, но достает до сердца, печени и прочих органов, без которых, что человек, что птица или зверь, жить неспособны. Пожалуй, хирургу Росано было виднее, чем отправить божьих тварей в преисподнюю быстро и надежно. Серов его уроки не забыл – да и как их забудешь в этом столетии, что войнами началось, а завершилось революцией и битвами с Наполеоном? В промежутках же – войны с турками, Семилетняя война,[20] мятеж в американских колониях и черт его знает, что еще… Немирный век, когда мужчинам приходилось не пахать и сеять, а размахивать клинком – чем Серов сейчас и занимался.

Он атаковал турка в богатых одеждах и белой чалме, накрученной поверх стального шлема. Лицо у него было властное, губы – тонкие, нос – с горбинкой, как у коршуна, и дрался этот тип отменно, сабля так и летала, отбивая финты и выпады. Серов кольнул его в запястье, но прикончить не успел – набежали другие турки, окружили тонкогубого, встали плечом к плечу; видно, был он знатной персоной, капитаном, а может, адмиралом всей флотилии. Пока Серов и Стиг рубились с его охраной, пока прорвался им на помощь Хрипатый Боб, турок отступил, перелез через планшир и утек обратно на шебеку.

Фрегат вдруг покачнулся, что при полном безветрии было необъяснимо, и начал медленно крениться на левый борт. Палуба «Ворона» перекосилась, часть бойцов попадала, изрыгая проклятия на десяти языках, мачты и реи со свернутыми парусами поплыли в вышине, словно желая соскоблить с небес яркие звезды. Серов шагнул назад, укрывшись за спинами Стига и Боба, и повернулся к квартердеку. Там, у верхней ступени трапа, приплясывал ван Мандер, махал руками и что-то кричал. «Капитан… она тонет… чертова галера тонет… рубить!..» – донеслось до Серова сквозь вой и рык дерущейся толпы. Похоже, шебека, пробитая ядрами, готовилась отправиться на дно, и ее держали только крючья, цепи да канаты.

Андрей прыгнул к штирборту, где сражалась ватага Кука. Под ноги попался топор, Серов отбросил шпагу и подхватил его; гладкая рукоять надежно легла в ладонь. Крен становился все сильнее – шебека, полная воды, тянула «Ворона» за собой. Или положит на бок, или сорвет обшивку, мелькнула мысль. Оттолкнув кого-то из своих бойцов, он ринулся к планширу и перерубил натянутый, как струна, канат. Канат исчез внизу вместе с цеплявшимся за него человеком.

– Сбить крючья! – приказал Серов. – Рубить канаты! Поживей!

Лезвие топора глухо лязгнуло, ударившись о цепь. Рассечь ее он не сумел, но двумя ударами вырубил крюк вместе с куском планшира. Шебека, принайтованная к борту, осела в воде до самой палубы, и он услышал, как, задыхаясь, вопят рабы-гребцы. Кричали на всех европейских языках, молили Бога и Деву Марию, рыдали, богохульничали… Магометане, тоже охваченные смертным ужасом, лезли на борт «Ворона» беспорядочной толпой, сообразив, что их корабль скоро скроется в пучине. Но парни Кука трудились с усердием, рубили цепи, канаты и головы, пока не лопнула со звоном последняя снасть.

Фрегат вздрогнул, освобождаясь от тяжкого груза, над палубой шебеки сомкнулась вода, и вопли гребцов умолкли. Зато позади Серова раздался воинственный клич и, обернувшись, он увидел, как из люков лезут канониры Тегга. Сам Тегг размахивал шпагой, глаза его горели, лицо почернело от порохового дыма, и сейчас он больше всего напоминал дьявола из самых горячих мест преисподней. Магометане, кажется, уловили сходство и с криками: «Иблис! Иблис!» – отхлынули к борту.

– Брюс! – позвал Серов и, поймав взгляд предводителя ватаги, распорядился: – Возьми пятерых и оставайся здесь. Тех, кто в воде, перестрелять, но гребцов, если кого выловишь, поднимай на борт. Нам нужны люди. – Он поднял топор и покрутил им в воздухе. – Пятеро – с Брюсом, остальные – за мной! Сбросим нечисть в море!

Корсары ответили дружными криками. Зыбкий свет факелов мерцал в их зрачках, потные тела блестели, точно смазанные жиром, клинки и лезвия секир были окровавлены, рубахи разодраны в клочья. На миг Серову показалось, что он будто бы спит и видит исторический фильм, что-то вроде «Одиссеи капитана Блада», но тяжесть топора в руках была реальной, как и звуки схватки, как запахи пота, пороха и крови. Он повернулся, вскинул оружие, и в этот момент тьма разорвалась. Там, где замер невидимый испанский галеон, взлетели в небо фонтаны огня, брызнули обломки мачт и корпуса, и спустя мгновение грохот взрыва ударил сражавшихся на «Вороне» тяжкой кузнечной кувалдой.

Время замерло. Над палубой царила тишина, секунды тянулись как вечность, застыли ошеломленные взрывом бойцы, а Серов стоял, сжимая топор и глядя в темноту расширившимися глазами. Там, вдали, что-то шипело и догорало, расцвечивая мрак алыми искрами, и то был прощальный салют по умершим, по всем его надеждам, по Шейле и их неродившемуся ребенку. Потом искры погасли, и занавес тьмы вновь задернулся над морем.

– А-ааа! – Серов не узнал свой голос, даже не понял, что кричит. – А-ааа!

В горле у него захрипело, заклекотало. Он врезался в толпу врагов, раздавая смертоносные удары, будто не его рука и разум управляли оружием, а стальная секира, полная мести, злобы и ненависти, тащила его за собой. Ярость сжигала душу Серова, страшный бесплодный гнев человека, потерявшего то, что дороже жизни – свой прежний мир и этот новый, сперва посуливший ему драгоценный подарок и отнявший его в единый миг. Это было огромной несправедливостью! И кто бы ни играл судьбой Андрея, бог или дьявол, случай или людская жестокость, этот кто-то был обязан заплатить. По самой высокой цене!

Серов проложил кровавую дорогу среди нападавших и пробился к борту. Магометане отступали – можно сказать, бежали в панике. Их было еще не меньше, чем корсаров, но боевой порыв угас; уцелевшие перепрыгивали на шебеку, спускались по канатам, рубили их саблями, резали ножами. Пестрая орда затопила палубу галеры, одни пытались оттолкнуться от корпуса фрегата, другие прыгали вниз, к гребцам, третьи еще грозили ятаганами. Посреди этой круговерти тел, оружия и одежд в багровых пятнах стоял у грот-мачты тонкогубый турок в шлеме и чалме, распоряжался, выкрикивал что-то резким гортанным голосом. Серов метнул секиру, она просвистела над головою предводителя, врезалась в мачту, и турок в испуге присел. Их взгляды встретились.

– Я тебя достану, ублюдок! – заревел Серов, не понимая, что говорит по-русски. – Достану! Землю и море переверну, но душу вытряхну! Ты от меня не уйдешь!

Турок насмешливо ощерился, приложил руку к штанам, помахал пятерней. Канаты были обрублены, цепи сброшены, и полоса воды между фрегатом и шебекой неотвратимо расширялась. Грохнул барабан, зашевелились весла, и узкая галера скользнула в темноту, растаяла, словно призрак. Несколько мушкетных выстрелов грянуло ей вслед.

– Боцман! – позвал Серов. Плотная фигура Хрипатого выросла за спиной. – Пусть спускают шлюпки. Две шлюпки, на каждую – по шесть гребцов. Бери тех, кто не ранен. Ты и я – за рулем.

– Будет исполнено, сэрр.

Хрипатый исчез.

– Тегг! Трупы за борт, прибрать на палубе! Мушкеты и пушки зарядить! Хансен, разберись с ранеными. Когда вернусь, доложишь о потерях.

Он снова ощущал себя капитаном, а значит, первым после Бога. Капитан не мог предаваться рефлексии, не мог печалиться и тосковать. Во всяком случае, не сейчас, не после кровопролитной битвы.