Андрей Посняков - Око Тимура Страница 7

…с трактором да лесовозом с фискарсом! Ишь, размечтался, Иван Петрович! Леса ему, бригаду… А в рот тебе не плюнуть жеваной морковкой? Тут поди, как и во все времена, все уже давно поделено, где чья делянка, где чьи сплавщики. В Москве, как и в любом русском городе, по большей части деревянном, лес – выгодное дело, особенно после большого пожара. А может, потому и горят города часто? Нет, вряд ли здесь с лесом выйдет – слишком уж мало времени, да и конкурентов, поди, полно… А все ж, при хорошем раскладе, можно и попробовать, чем черт не шутит! Елизара поподробнее выспросить… если тот, конечно, расскажет. Ладно…

Запахнув поплотней полушубок, Иван спустился к Неглинной, откуда, чуть пройдя берегом, повернул направо, а Занеглименье, поискал глазами знакомую избенку. Вот и корчма, вот частокол, а дальше, за углом, покосившиеся воротца и крытая соломой изба, утопавшая в снегу почти до самой крыши.

Обстучав сапоги от налипшего снега, Иван тронул дверь:

– Эй, есть тут кто?

Никакого ответа. Но в избе явно кто-то был – из волоковых окошек тянуло дымом.

Не дожидаясь больше, Раничев отворил дверь и, пригнувшись, вошел в избу. Сразу же пахнуло дымом и кислым запахом варева. В полутьме – маленькая сальная свечка и волоковые оконца давали не очень-то много света – Иван еле разглядел иконку в красном углу, снял шапку и, размашисто перекрестившись, громко поздоровался:

– Да спасет вас Господь, хозяева!

На широкой лавке, за печкой, натужно закашлял старик. Иван подошел ближе:

– Ты ли, Тимофей Ипатыч?

Старик – сморщенный, желтый, с трясущейся бородой – прищурив глаза, уставился на гостя. Уста его тронула вдруг улыбка:

– Никак Иване?!

– Он самый! Что, не чаял свидеться?

– Иване! Иване… Дай хоть обниму…

Встав с лавки, старик шаркающей походкой подошел ближе к Раничеву и обняв, расцеловал в обе щеки.

– А где все-то? – Иван осмотрел пустую избу. – На торгу, что ли?

– А, ты про наших, – усмехнулся Ипатыч. – Ребята – Иванко с Анфиской – с утра еще к реке пошли, за лозняком да за липою, скоро ужо и возвернуться должны.

– А Селуян, Авдотий? Поди, по-прежнему скоморошничают.

– В Новугород подались, – махнул рукою старик. – До Рождественского поста еще ушли. Ефима Гудка на торгу встретили – он их и сманил, новгородцы, сказывал, скоморохов любят.

– Ефим! – улыбнулся Иван. – Слава Богу, хоть жив, старый дружище. Как он?

– Да ничего, вроде даже и заматерел малость, видать, и вправду новгородское житье вольготное.

– А ты значит, все гуслями да гудками перебиваешься? – Раничев взял в руки лежавшую на столе основу стрельчатых гуслей. – Как дела-то идут, удачно?

Ипатыч покачал головой. Растрепанная борода его отбрасывала на стену смешную кудлатую тень.

– Какое там! – Старик махнул рукой. – Нынче прожить бы только, совсем здоровья не стало, видать, скоро помирать.

– Помереть всегда успеешь, – резонно возразил Иван. – Так, говоришь, ушли Селуян с Авдотием?

– Ушли, ушли… Хоть Иванко, молодец, помогает, многое уже может отроче, да вот защита какая… Почитай три раза за зиму тати в избу ломились, хорошо живота не лишили – откупилися, – посетовал дед. – Ране-то побаивались, как же, здоровенные мужики в доме, один Авдотий чего стоил – подковы запросто разгибал!

– Да уж, – кивнул Раничев. – Не зря Клешнею прозвали. А теперь, значит, прознали, что ты тут в бобылях… Эх, знать бы, когда наведаются… ужо, прищучил бы! – Он стукнул кулаком по столу. – Чай, не Мефодия-старца людишки?

– Нет. – Ипатыч покачал головой. – С Мефодием-то мы б договорились, чай, не первый год друг друга знаем. Чужие приходят – по всей Москве одни шайки, уж не только ночью, но и днем страшно на улицу выйти.

– Ну, не только в Москве этак, – Иван с улыбкой смотрел, как, поставив на стол варево, дед Ипатыч нарезает ножом краюшку хлеба. Кроме щей да каши с конопляным маслом нашлась и бражка.

– Испей-ко, Иване, – подмигнул дед. – Самолично из сушеной черники делал.

Бражка и в самом деле оказалась приятной, прохладненькой и чуть кисловатой на вкус. Пока обедали, явились ребята – Иванко с Анфиской. Иванко – сероглазый, светленький, за зиму сильно вытянулся и, казалось, еще больше похудел. Однако глаза блестели весело – увидев гостя, бросился с порога на шею, видно рад был. Анфиска – пухлощекая девчонка с курносым, горделиво задранным кверху носом – тоже улыбнулась, даже промычала что-то. Раничев незаметно вздохнул, вспомнив, по чьему приказу несчастной девушке был отрезан язык. Пока Анфиска мыла посуду, отвел в угол отрока.

– Боярыня Руфина не беспокоит ли?

– Нет, – оглянувшись на девушку, шепотом ответил тот. – Да и вообще, попробовала б! Чай, красного петуха можно и в боярские хоромы пустить. Горят не хуже простых избенок!

Иванко твердо сжал губы, он сильно повзрослел и уже больше не походил на занудливого отличника, как раньше, и видно было – в случае чего, угрозу свою выполнит.

– Да и чего ей здесь рыскать-то, боярыне? – смахнув челку со лба, усмехнулся отрок. – Чай, красивых скоморохов боле нету на торге.

– Ла-адно, – засмеялся Иван. – Чую, в чей огород камень… Так она здесь, на Москве, Руфина?

– Здесь. Видал как-то, пронеслась в санях. Кони резвые.

– Еще бы…

Раничев задумался. Боярыня Руфина – красивая белокожая чертовка с колдовскими глазами – была из той группы влиятельных переселенцев-литвинов, что пользовались благоволением самого великого князя и благоволением этим без всякого стеснения пользовались. Именно Руфина использовала Раничева в качестве шпиона, отправив с поручением в Киев – один из крупнейших городов Великого княжества Литовского. Встретившись в Киеве с резидентом – хозяином постоялого двора Селивоном Натыкой – Иван так до конца и не разобрался, на кого же шпионила Руфина – на литовского князя Витовта, короля Польши Ягайло, или – на Тевтонский орден? Скорее всего – на всех понемногу. Опасную игру вела боярыня – может, та опасность ее и привлекала? Мужа своего сгубила – теперь, поди, завидная вдовица. Молода, красива, богата! И опасна, как гремучая змея… Но, похоже, делать нечего – придется использовать ее в своих целях, как говорится, не корысти ради, а токмо волею Олега Ивановича, великого рязанского князя… Жаль, конечно, скоморохов нет, ребята были надежные. Правда, с Руфиной не помогли б и они. Тут уж сам, только сам… Напрасно, видно, в прошлый-то раз, как уезжал из Москвы, подкинул письмишко людишкам князя Василия, а в письмишке том – о Руфине, дескать, не от Витовта ли на Москву послана? Зол тогда был Иван на боярыню – и за то, что самого подставила, и за язык Анфискин вырванный… Может, и затерялось письмишко, а может, и дошло до Василия… Так что с Руфиной глаз да глаз нужен. Да и с татями бы ночными разобраться – с чего б это они на старика наезжают? Ой, не верится, что обошлось здесь без воровского старца Мефодия. Как его парня-то звали? Того, кругломордого… Федька Коржак. Он-то уж по жизни за все должен, с ним и переговорить, от старца тайно.

– А что, отроче, знакомца своего старого Федьку не встречал ли намедни?

– Коржака, что ли? – скривился Иванко. – Встречал, как же! Третьего дня Коржак на торжище шастал, простаков искал в кости сыграть.

– Так он чего, по костям теперь шерудит, выходит? – удивился Иван.

– Да какое там по костям, – отрок презрительно усмехнулся. – Мозгов у него на то не хватит. Так, зазывалой у косточников, а по ночам по-старому – с кистенем.

– Зазывалой, значит…

Раничев потянулся, поблагодарил хозяев за хлеб-соль, шутливо ткнул кулаком Иванку, шепнул, наклонившись:

– Спишь, небось, с Анфиской-то, а?

– Что ты, что ты, – тут же покраснел отрок. – Ипатыч покуда не разрешает, говорит – рано.

– Ну раз говорит, так и впрямь рано, – кивнул, вставая, Иван. – Денька через два загляну. Увидишь Федьку – шепни.

Простившись, Раничев вышел на улицу. Уже смеркалось, и припозднившееся прохожие старались побыстрее скрыться в ощетинившихся частоколами усадьбах. Иван тоже прибавил шагу – не очень-то хотелось рисковать понапрасну жизнью, передвигаясь по городским улицам в темное время. Молодого татя Федьку Коржака можно будет разыскать и позже, сейчас же надобно поспешать обратно на Чертолье, в прижимистый дом рыжего Елизара. Интересно, как там дьяки с Лукьяном? Дьяки… дьяки, подьячие – писцы да чиновники, крапивное семя… Что у великого князя Василия собственной канцелярии нет? Есть, поди, как и у Киприана. Интересно, где народец похлипче? Навряд ли у Киприана, тот все ж таки митрополит – лицо духовное. А вот у князя может и случится какой-нибудь нужный человечек, не может такого быть, чтоб не было, надобно только его отыскать, вычислить, а там и подсадить на крючок, с гордостью доложив рязанскому князю. И получить за то серебришка изрядно да землицу… Тьфу! Чем приходится заниматься! Однако ж ради Евдокси, ради их общей судьбы еще и не то перетерпеть можно, наступив на горло собственной песне.