Владимир Контровский - Мы вращаем Землю! Остановившие Зло Страница 7

Однако нет худа без добра: получив нежданно-негаданно двухдневный отпуск, Павел мог без помех выполнить поручения своих бывших начальников. Опустив в почтовый ящик письма женам Деркача и Коробченко, он поехал на трамвае к сударушке начарта, рвавшейся на фронт к другу сердечному, благо ее адрес был указан на конверте.

Саша оказалась миловидной черноглазой и черноволосой женщиной лет двадцати пяти, приветливо встретившей почтальона. «А у Коробченко губа не дура, — подумал Павел, — какую кралю отхватил, черт пузатый». Узнав, от кого прибыл лейтенант, она обрадовалась, но заметно погрустнела, прочитав письмо. Отгрустив, Саша организовала чай с вареньем и даже украсила стол бутылкой вина, припасенной, по всей видимости, для особых случаев.

Поначалу оба чувствовали себя неловко, но вскоре смущение прошло, и Дементьев приступил к выполнению «боевой задачи», возложенной на него начартом. Павел размяк в довоенном уюте тихой московской квартиры; свет изящной люстры рождал на стенах теплые тени, и вся обстановка беседы принадлежала другому миру — миру, где не было войны, не было грязи, вони, трупного смрада, где не вздрагивала земля от далеких и близких разрывов, и где рядом с ним, на расстоянии протянутой руки, сидела молодая красивая женщина — не девушка-сверстница, а взрослая женщина, изведавшая любовь. Ее присутствие волновало и пьянило больше, чем выпитое вино, горячило кровь, и лейтенант говорил, говорил, говорил, удивляясь собственному красноречию.

Памятуя инструкцию отца-командира — «Напугать!», — Павел нещадно сгущал краски. Он рассказывал о страшных боях под Ленинградом, в которых ежедневно гибнут тысячи людей, о тучах немецких бомбардировщиков, о граде бомб и снарядов, падавшем на головы бойцов, о ливне пуль, выкашивающих траву и оставляющих деревья без листьев и сучьев. Он рассказывал о невероятном героизме полковника Коробченко, без сна и отдыха водящего солдат в атаку и чуть ли не голыми руками сворачивающего в рукопашной башни немецким танкам. Не забывал он и себя, и по его рассказу выходило, что немцы до сих пор не взяли Ленинград только лишь потому, что отважный лейтенант Дементьев — под командованием не менее отважного полковника Коробченко, разумеется, — со своей батареей не дал им этого сделать. И получалось, что в этот ад кромешный Саше ехать совсем не с руки, тем более что ее возлюбленный не имеет ни минуты свободного времени и не сможет уделить ей должного внимания.

Саша слушала его внимательно, ахала, прикрывая рот ладошкой, и по ее испуганным глазам Павел понял, что задание командования выполнено более чем успешно. Однако она не забывала и обязанности хозяйки — Дементьев с замиранием сердца следил за движениями ее белых рук, пододвигавших к нему вазочку с вареньем или наливавших чай в опустевшую чашку, и не мог оторвать взгляд от Сашиной груди, обтянутой ситцем домашнего платья.

— Жаль, — сказала она, выслушав все ужасы, — я собиралась поехать к нему на фронт. Мы ведь с ним старые друзья, и давно не виделись. Но раз там сейчас так страшно, подожду, пока не станет поспокойнее. Спасибо вам, Павел.

За разговором Дементьев и не заметил, что уже стемнело, а это значило, что наступил комендантский час. Извинившись, он начал торопливо собираться, но Саша воспротивилась:

— Куда же вы пойдете? Вас заберут в комендатуру — нужны вам эти неприятности? Переночуете здесь, у меня две комнаты, я постелю вам на диване. И не возражайте!

Сердце Павла сдвоило удары и зачастило. Он для виду отнекивался, хотя знал, что уже не уйдет отсюда даже под угрозой расстрела на месте. Саша постелила ему постель и ушла в другую комнату, оставив дверь приоткрытой, «чтобы можно было разговаривать».

Павел слышал шуршание платья, когда она раздевалась, представил себе, как ткань покидает ее соблазнительное тело, и от этой картины у него закружилась голова. Теперь он примерно догадывался, что чувствует грешник на раскаленной сковородке: простыня жгла, и одеяло душило. Его била нервная дрожь; сквозь гулкий шум крови в ушах он слышал, как Саша что-то ему говорит, но не мог разобрать ни слова и отвечал невпопад.

Свет в комнате хозяйки погас, однако дверь так и осталась приоткрытой, и до Павла наконец-то дошло, что незапертая дверь — это недвусмысленное приглашение к любви. Но он не знал, что ему делать, и с чего начать — ведь тема взаимоотношений мужчины и женщины считалась аморально-запретной и в школе, и в училище. В конце концов он все-таки сумел невнятно пробормотать что-то вроде «идите ко мне, вдвоем будет теплее». «Нет, лучше вы идите ко мне» — ответила Саша и тихо засмеялась.

Павел поднялся с дивана, словно в атаку, под пули — ощущение было очень похожим. Паркет под его босыми ногами казался ему тонким льдом; лейтенант натыкался на мебель и на стены, и считанные метры до двери в Сашину комнату обернулись километрами. Он шел на Сашин голос как путник, увидевший в бесприютной ночи огонек ожидавшего его жилья, и когда дошел, его встретили мягкие и теплые женские руки, взметнувшиеся ему навстречу.

Он тонул в кольце этих ласковых рук, падал в жаркую пропасть и наслаждался этим падением. Растеряно и неумело шарил он по Сашиному телу, путаясь в ее ночной рубашке; уши его горели от стыда за свою беспомощность перед великим таинством природы, и Павел был рад, что в темноте этого не видно. По его скованности Саша догадалась, что перед ней мальчик, но не засмеялась, а бережно и осторожно помогла ему, словно мать, помогающая ребенку сделать первый и такой трудный шаг. И нежная ночь марта тысяча девятьсот сорок второго года укрыла их своим черным крылом…

Утром Саша проводила Дементьева по-доброму. Она ни словом не обмолвилась о том, что произошло между ними, и приглашала заходить еще, но Павел никогда больше не переступал порог этого дома, хотя ему очень хотелось снова видеть Сашу, целовать ее губы и обнимать ее податливое тело. Павел стыдился своей юношеской растерянности в постели — ему казалось, что он опростоволосился и невольно обманул женщину, ожидавшую увидеть в нем настоящего опытного мужчину, знающего толк в любви.

Через два дня Дементьев дисциплинированно явился в Управление артиллерии, где все тот же майор-кадровик брюзгливо объявил ему, что вакантных должностей командиров батарей в настоящее время нет, и что лейтенанту Дементьеву надлежит отправиться в резерв артиллерии, расположенный под Москвой, и там терпеливо ждать решения своей судьбы.

Павел покинул отдел кадров в расстроенных чувствах. «Придется идти к полковнику Гамову, — размышлял он, — не зря ведь Коробченко назвал его фамилию и советовал просить у него помощи, если припрет. Но для начала неплохо бы узнать, кто он такой, этот Гамов, и чего от него ждать».

Разговорившись с таким же, как и он сам, молодым лейтенантом, тоже добивавшимся направления в часть, Павел выяснил, что Гамов — местный артиллерийский бог, от которого зависит все. «Только он нами, лейтенантами, и не занимается, — добавил собеседник Павла, сопроводив это откровение тяжелым вздохом, — у него генералы сидят в приемной и дрожат, как солдаты-первогодки перед старшиной. А резерв — это тихий ужас, если туда попадешь — пиши пропало, офицеры стараются оттуда выбраться всеми способами, в любую часть и на любую должность. Я торчу там уже второй месяц и знаю, о чем говорю».

Переварив эту информацию, Павел понял, что без помощи Гамова ему не обойтись. Оставалось только попасть к этой очень важной персоне, и задача эта не выглядела простой и легкой — найденная в дебрях Управления приемная «артиллерийского бога» напоминала укрепрайон, обороняемый по всем правилам военного искусства. В здании ГАУ царила не слишком понятная фронтовику сосредоточенная суета, мелькали офицеры в высоких чинах, и Дементьев почувствовал себя мелкой букашкой, до которой никому нет никакого дела.

Невеселые думы Дементьева были прерваны появлением лощеного лейтенанта, вынырнувшего из той самой приемной. Франтоватый офицер зацепил взглядом Павла, и вдруг лицо его расплылось в радостной улыбке. «Привет, старшина! — радостно воскликнул он. — Какими судьбами?». Оказалось, что когда Дементьев перешел на второй курс ЛАУ и носил старшинские нашивки, этот лейтенант был первокурсником, и строгий старшина как-то раз влепил ему, проштрафившемуся курсанту, пару нарядов вне очереди, чем оставил в душе нынешнего штабного офицера неизгладимый след. К счастью, бывший «штрафник» не сохранил недобрых эмоций по отношению к бывшему старшине — именно к счастью, потому что ныне этот щеголеватый лейтенант был адъютантом того самого Гамова, на которого Дементьев возлагал все свои надежды. Павел коротко поведал лейтенанту о своих бедах, упомянув имя Коробченко, и офицер, обнадеживающе кивнув, — мол, не горюй, все утрясем, — помчался с докладом к своему грозному шефу. А Павел скромно присел на свободный стул в приемной, ощущая на себе недоуменные взгляды генералов, ждущих вызова в кабинет, — что это за лейтенантик такой, желающий попасть к самому Гамову?