Андрей Дмитрук - Битва богов Страница 7

Давясь от смеха, она хмурит брови, морщит нос и рычит, оскалившись. Это выходит у нее столь забавно, что архитектор, забыв обо всех своих болях и страхах, веселится от души. Аштор рычит очень натурально, и на губах у нее выступает пена.

— Ну хватит, хватит, уморишь! Ну?! Да что с тобой?

Она становится белее меловой стены. Челюсти Аштор вытягиваются вперед, уши отползают к затылку, и губы, вздернувшись, вдруг обнажают лезвия бурых клыков.

Короткий бросок тела. Схватив Вирайю за плечи, она вцепляется ему в горло…

… - Встань, Вирайя, сын Йимы, посвященный Внутреннего Круга!

Он очнулся, словно, как в юности, спал под соснами на морском берегу, — бодрый, освеженный, слегка голодный, с радостным ощущением здорового отдохнувшего тела. Сквозь стеклянный потолок водопадом лилось солнце на светлый мрамор стен, на рощицу пальм и орхидей вокруг бассейна. Вирайя лежал за низким черно-лаковым столом, перед фруктами, сыром и графинами, оплетенными золотой сетью. Сотрапезниками оказались двое мужчин, одетых в иссиня-черные костюмы, переливчатые, как перья галки, с крылатыми дисками на груди. Такая же одежда, невесомая, не стесняющая движений, была на нем самом, только без диска.

Один из мужчин, полноватый, русый, румяный, белозубый, с круглой холеной бородой и озорными глазами, никак не мог удержать свои пальцы в покое: они, как самостоятельные живые существа, переставляли посуду, крошили хлеб, барабанили по краю стола. Другой, морщинистый и бритый брюнет с длинной прядью на лбу, степенно жевал передними зубами. Вилка и нож казались зубочистками в его костлявых длиннопалых ручищах.

Осознав смысл разбудивших его слов, Вирайя соскочил с ложа и вытянулся, ожидая новых испытаний. Но брюнет замычал на него с полным ртом и замахал, призывая лечь обратно. А русобородый, налив и пододвинув архитектору бокал, сказал беспечно:

— Вообще, ты отвыкай от стойки смирно, брат Священный. Она тебе больше не понадобится. Пей, ешь, веселись, — кончились твои муки. И не смотри на нас, как «коротконосый» на телефон — мы настоящие, ни во что не превратимся. Меня зовут Трита, а вот его — Равана. Вечером тебя официально посвятим, навесим лепешку на ворот…

— Веселиться особенно нечего, — хмуро возразил Равана. — Тебя, брат, приняли в Круг по причинам, можно сказать, трагическим, и с великой спешкой. Мы с Тритой когда-то выдержали полный набор испытаний — многолетний, не чета твоим…

— Ладно тебе пугать, — закричал русобородый. — Видишь, парень и так едва живой! А ты чего ждешь, Священный? Мы ведь тоже пищу телесную потребляем, для поддерживания бренной оболочки.

— Сейчас, — почтительно ответил Вирайя. Черные одежды с дисками по привычке леденили душу, мешали соображать и действовать. Кроме того, трудно было перейти от двадцатидневного сидения в одиночной бетонной камере, от хаоса чувств и мыслей, вызванного страшными испытаниями последнего дня — к непринужденному, веселому разговору, которого явно от него ждали. Не помогло даже чудодейственное средство, подарившее странную, лихорадочную бодрость.

— Так я… член Внутреннего Круга, Священные?

— Братья! — заорал Трита, хватив по столу кулаком так, что расплескалось налитое вино, а чопорный Равана сердито отвернулся. — Я тебя заставлю сожрать все эти сливы с косточками, если ты сейчас же не расцелуешь меня и не назовешь братом!

— Хорошо, брат! — робко улыбнулся архитектор.

Возликовав, Трита облапил его, дохнул винным запахом и вымазал лицо жирными губами. Освободившись, Вирайя снова спросил, стараясь говорить непринужденно и твердо:

— А что за причины такие… трагические… и почему вдруг спешка?

— Слушай, — сказал Равана, видимо, склонный к наставлениям. — Ты как думаешь, почему мы приняли тебя в Орден? За красивые глаза?

…Он думал об этом день за днем, целую луну подряд, сидя в пустой камере, лишенный звуков, видевший свет, лишь когда открывалось окошко в стене и пневмолифт подавал пищу. Он догадывался, что предстоит посвящение, и перебирал грехи за всю свою жизнь, свято веря, что кто-то слушает его мысли. Но не мог, даже против желания, не вспомнить все то, что считал своими победами и заслугами. Как ни верти, выходило, что Орден мог заинтересоваться только его архитектурными работами.

— Точно, — сказал Равана, хотя Вирайя не раскрыл рта. — Ты угадал парень, но, однако, подробности расскажу тебе не я… Орден нашел, что ты — лучший архитектор страны.

— А все лучшее должно быть у нас! — подхватил Трита. — Ты думаешь, это уже обед? Ничего подобного. Это только легкая закуска. Обедать будешь у меня, поскольку мы празднуем твое посвящение. Встанешь из-за стола как раз к вечерней церемонии…

Глава V

Здесь голубые звезды всходили, не дожидаясь окончания заката, и по-хозяйски располагались среди оранжево-розовых, как перья фламинго, разбросанных веером облаков. Здесь был край непуганых фламинго. Мельтеша мириадами тонких ног, изгибая бесчисленные шеи, розовой каймой обнимали они озеро. Если приходила опасность, — огненная туча взмывала, оглушительно поливая землю пометом. Помет наслаивался и твердел столетиями, как коралловый риф. По весне подкрадывались из лесу маленькие большеухие лисички, ползли к свежеотложенным яйцам. Часовые казнили воришек ударами кривого клюва.

Край был безнадежно дикий. За пальмами приозерной равнины, за лиловыми малярийными лесами высоко висели призраки горных вершин. На закате коричневые малорослые люди выпрягали буйволов из деревянного ярма и вели к озеру, называя ласковыми словами. Фламинго не боялись ни людей, ни буйволов. Огромные быки часами лежали в воде среди птиц, и мелкая летучая братия пировала у них на спине, добивая клещей, пока буйвол не перекатывлся с грохотом на другой бок…

Коричневые люди, сухие, как кость, одетые лишь в свою кожу, царапали острым суком красную землю, сеяли ячмень. Хилые пузатые ребятишки с косичкой на бритой голове, заплетенной кольцом против злого духа, приносили воду им в корзинах, обмазанных глиной. После захода солнца садились на корточки возле землянок, крытых пальмовым листом, жевали известь, завернутую в листья, сплевывали красной пеной. Женщины перекликались резкими павлиньими голосами. Оживляясь к ночи, лес начинал озорничать: то издавал глухой шум, то приносил далекие леденящие вопли. В деревне до рассвета горели костры.

Удивительно: птицы издали отличают белых людей от коричневых и начинают тревожиться. Вот и сейчас — подозрительно смотрят, боком сбившись в кучу. Индре показалось это обидным, и он пугнул птиц, пустив в их сторону плоский камешек по воде. Камень запрыгал, оставив длинную цепь расходящихся кругов, фламинго шарахнулись. «Вот так», — самодовольно сказал Индра и начал раздеваться.

Озеро лежало зеркалом в тишине. Горели окна двухэтажного здания поста, и начисто лишенный слуха младший офицер Варуна начинал ежевечернюю борьбу с губной гармошкой. Индра прижал кобурой сброшенную одежду, сделал несколько вдохов и выдохов диафрагмой; тренированный живот, проваливаясь, чуть ли не прилипал к спине.

Качнувшись, раздробились горящие небесные перья. Прохладная вода зашипела пузырьками вокруг горячего тела. Окунувшись с головой, он лег на спину, раскинув руки. Варуна четвертый вечер подряд с нечеловеческим упорством подбирал мелодию модной песенки Висячих Садов. Единый! Не приснились ли Индре и Висячие Сады, и вечно сияющая столица, и вся его чудо-родина посреди теплого океана, ухоженная и благоухающая, как один сплошной розарий? Всего три десятка душных, изнурительных ночей; тридцать дней на дымящемся от солнца плацу или в дощатой радиорубке со священными текстами на стенах; тридцать пьяных вечеров в однообразном до тошноты, дико горланящем песни, офицерском собрании. И вся предыдущая жизнь перечеркнута напрочь, даже сны «оттуда» снятся все реже.

Прожитые дни он отмечал ножом на коре многоствольного баньяна. Собственно, двухгодичный испытательный срок перед вручением зеркальной каски только начинался, и лесенка зарубок Индры выглядела убого рядом со стволом, изрезанным до верхушки предшественником-стажером. Он сочувствовал служакам-армейцам, обреченным до старости торчать в первобытной глуши.

Сколько таких постов разбросала по свету Страна Избранных, вечно нуждающаяся в притоке свежей рабочей силы! Короткую перемену в рутинной жизни, желанную разминку приносит только приказ, принятый по радио. Его встречают радостными воплями и стрельбой. Воины Внешнего Круга нахлобучивают на похмельные головы каски со змеей и весело отправляются в деревню. Постреливая в воздух, отбирают нужное количество молодых мужчин, девушек или детей. Назавтрa подходит к берегу черный транспорт или — если пост далеко от моря — садится воздушный грузовик, раскрывая ворота на хвосте. Корабли увозят пригнанных рабов, и опять — до нового приказа — в цветущих устьях рек, над теплым морским мелководьем, среди ковыльных степей у края вечных льдов дремлют армейские посты Внешнего Круга. Иногда — в последние годы довольно часто — туземцы собирают войско и нападают на посты. Их давят транспортеры и танки, в упор косят пулеметы. Порою ловким и беспощадным дикарям удастся вырезать под покровом ночи воинское соединение, поджечь дом поста, забросить факел в бензобак одной из машин… Да, нелегкие годы. Но даже если кругом спокойно, армия не отдыхает. Она занимается пересечением технической самодеятельности среди «коротконосых», то есть всех, кто не входит в священную расу. Это называется «восстановлением равновесия».