В. Бирюк - Обноженный Страница 7

Светана углядела Фрица. «Фриц» — не прозвище, а имя собственное — от «Фридрих». Мужичок ихнему императору — тёзка.

Уж что она этому фрицу сделала… Ну, я, примерно, представить могу — сам учил. «Русский поцелуй форева»! Сработало наповал: немец немедленно послал далеко свою артель, княжескую службу, сказался больным, отстал от каравана и собрался продолжать безостановочно.

Могу представить себе его потрясение. По «Уставу» за связь русских женщин с иностранцами — до 7 лет. Соответственно, бедные швабы и вестфальцы три года жили во Владимире… по-монашески. Уж как они обходились — не знаю. Сублимировали на стройплощадке? А тут такая женщина…! Таким способом…! Головка — заработала, голова — выключилась. Про недостачу кровообращения у мужчин… — я уже рассказывал.

Фильке, как он на хуторок заселялся, была дана полная свобода действий. В рамках законности, конечно. Дашь человеку свободу — будешь расхлёбывать результаты её применения. С чем я и столкнулся.

Заявляются ко мне в Пердуновку Филька с подбитым глазом, вся из себя встопорщенная, но молчащая, из последних сил, Светана. И этот немецкий поросёнок, с вывернутыми за спину руками.

Я тут весь из себя… на вощаной досочке считаю кубические сажени грунта — сколько надобно снять, чтобы Гудково болото спустить, а тут мужик от порога бьёт лбом в пол и вопит:

— Господине! Славен боярский сын! Вот как бог свят! Не корысти ради, а токмо пользы для! Через мою сердечную привязанность и об господском добре неусыпное бдение!

— Филька! Кончай пердеть — стань нормально!

Он, похоже, капусточкой завтракал — как «пал на лицо своё», так брюшко и придавил. Теперь орёт, чтобы треск замаскировать. Ну ладно — звук, а вонь чем спрячешь?

«Работу тяжкую висок едва вершит»: фильтрую до 90 %… «запахов и звуков», которые «стайкою наискосок» исходят от моего «восточного постоялого двора управителя»…

Факеншит! Почему попаданцев не готовят к тому, что почти всё, что скажут аборигены — будет белиберденью?! Я об этом уже погрустил. Я об этом грущу каждый день. И, чует моё сердце, буду грустить всю оставшуюся жизнь. Можно сказать: «Нынешнее поколение будет жить при коммунизме!» — и в это кто-нибудь поверит. Но скажи: «нынешнее поколение будет говорить связно!» — чистая фантастика.

После фильтрации выясняется хорошо знакомая по первой жизни картинка: взувание лоха-иноземца.

Фриц провёл в «Святой Руси» уже три года, но жил в своей общине-артели. С туземцами общался мало и многих тонкостей святорусской жизни не понял. Филька эту… этнографическую некомпетентность — уловил и ею воспользовался.

— Хочешь эту бабу?

— Натюрлих! Сейчас! Шнель!

— Можно и шнель. Но после веселья. Согласен?

— Я! Я!

Никто иноземцу не объяснил, что слово «веселье» на Руси имеет и второй смысл — свадьба.

— Хочешь ли ты, раб божий Фриц, взять в жёны рабу божью Светану? Ну, чего лупаешь? Хочешь взять?

— О! Ять! Гебен! Я! Я!

Утром похмельного Фрица облили холодной водой, чтобы начал двигаться, и погнали носить такую же воду из реки для всех остальных.

По возвращению он обнаружил, что его место на Светане занято самим Филькой. И полез в драку. Судя по окраске Филькиного глаза — начало было успешным. Потом народ навалился: «Наших бьют!» и Фрица, всё-таки, повязали. Теперь притащили ко мне на суд.

— Вот, господине, раб твой. Суди его!

— Нихт! Их бин нихт склав! Я есть фрайер ман.

«Склав» — одно из названий славян в древних текстах. Это же слово используется в немецком как «раб». «Я — не славянин»? Или — «Я — не раб»? Это, парень, ты зря напомнил, что «славянин» и «раб» у вас — синонимы.

Что ты фраер — я уже понял. Хоть и через арго. Сейчас это поймёт и вестфальский поросёнок:

— По «Русской Правде» — «в робу — холоп». Она — роба. После свадьбы ты — мой холоп.

— Нихт, нихт! Хохзайт… свадьба — вар нихт! Пфаррер вар нихт! Поп — нет!

— По русскому закону свадьба состоит из двух частей — обручения и венчания. Вторая — происходит в церкви и для неё нужен поп. Но, поскольку в здешней местности нет ни попа, ни церкви, то достаточно первой части. Мужем и женой вас принародно объявили. С вашего согласия. Бражку — выпили, угощение — съели. Ты — муж этой женщины. Она — роба. По закону муж робы — холоп. Ферштейн?

— У-у-у! Барбариланд!

Ругается. Но… на мой слух — оскорбительно не звучит. Калифорния, однако: «Святая Русь» — «Санта Барбариленд»…

Парня развязали, сидит на полу, брызжет слезами и соплями, наматывает на кулаки и рвёт свои белобрысые патлы. Как бы не облысел…

«Рыбу ловят на червя, а кобеля на сучку» — древняя, ещё до-хомосапиенская, мудрость, всем известная… Но применить лично к себе…

Деваться некуда, закон есть закон, остаётся исполнять «боярскую справу» — достаю ошейник и пытаюсь одеть на этого Фрица. Парень резко дёргается, машет рукой, ненароком выбивает ошейник у меня из рук и… я впечатываю его лицом в пол. Захват кисть-плечо. И куда ты теперь денешься?

Чистый автомат: завершающее движение в нескольких айкидошных приплясах. Хотя, конечно, локоть-ладонь — правильнее.

Полностью завершить не успеваю: на спину немцу, чуть не вырывая из плеча вывернутую и удерживаемую мною иноземную конечность, рушится туша Фильки.

— А! Воровать! На господина руку поднял! Бунтовщик! Рубить! Казнить! Запороть гадину!

Откуда такая резвость? Только что на полу носом лежал, капусточку переваривал, а теперь немца молотит без остановки.

— Ты чего такой… кровожадный?

— Да я…! Да за тебя…! Живота своего не щадя! Вот те крест святой…!

Тут голос Светаны со стороны:

— Он все майно немца себе взял. Теперь боится, что ты вернуть велишь.

— Да я…! Да как ты подумать могла…! Господине! Не верь змее подколодной! Она ж курва курвущая! Она ж…

— Она, Филя, душа православная. А ты её замуж за иноверца выдал. Сиё есть преступление противу Уставу нашей святой русской православной богом спасаемой… церкви. Она холопка — с неё спросу нет. Весь спрос с тебя. На семь лет в церковный дом — готов?

— Я? Дык… как же? Ну… Нет! Господине! Помилосердствуй! Жена, дети малые! Сиротами! Как же это?! Хозяйство… На семь лет… Смилуйся! Не губи!

— Довольно. Слушай мою волю: Светану — возвращаю на усадьбу. С мужем. Сейчас поедете на Филькин двор. Светана, заберёшь своё майно. И — мужнино. Отдашь ей всё, что взял у немца. И для меня — всё, что от других постояльцев взял. Всё, Филя, до последней щепочки. Не играйся со мной. Помни: у меня милости просить — без толку. Нету её у меня. Проси службу. У тебя служба есть — вот и справляй её хорошо. Ещё раз обмишулишься…

И я ласково улыбнулся своему «восточного постоялого двора управителю». Чуть показав под подрагивающими губами кончики клыков.

«Волчий оскал» — хорошо. Но надо спешно составлять человеческую должностную инструкцию.

«Испугать» — полезно для «удержания в рамках». Но сами-то «рамки» должны быть прописаны и поняты. Как-то коллеги-попаданцы в части создания нормативной базы для своего прогрессизма… очень поверхностны. А ведь альтернатива называется: «самодурство и произвол». Впрочем, это наше, исконно-посконное, Салтыков-Щедрин так и писал: «Губернатор был прогрессист и самодур».

Глава 245

Светана с Филькой, злобно косясь друг на друга, удалились. Фриц, охая, постанывая и лелея попавшуюся мне в захват свою правую руку, поднялся на ноги.

Я с глубоким сомнением рассматривал этот экзотический экземпляр хомосапиенса, которого прибило к моему порогу течение здешней жизни.

Типичный рождественский поросёнок. «К Рождеству заколем». Какая от него может быть польза? Загнать на болото к Христодулу? — Через месяц сдохнет. Пожалуй, самое правильное решение.

Но откуда-то вылезла старинная американская мудрость: «У каждого белого — должен быть свой негр».

Здесь смысл не по Платоновской «Республике»: «у каждого, даже самого бедного гражданина, должно быть не менее трёх рабов».

Тут идея не экономическая, а мировоззренческая. Поэтому есть и немецкий аналог: «У каждого немца должен быть в жизни свой еврей». Поскольку Русь во все времена — страна многонациональная, то импортные мудрости можно экстраполировать: у каждого русского должен быть свой немец, еврей, янки, татарин, литовец, армянин… Просто как пример перед глазами. Типа разговора с самим собой:

— Нельзя так напиваться. Стыдно. Опять эта морда нерусская будет хихикать и рассол предлагать.

А можно получить от этого «розового поросёнка» какую-то материальную выгоду? Кроме мировоззренческого стыда?

— Ганс, скажи-ка мне…

— Нихт! Я не есть «ханс», я есть Фридрих!

Ты смотри — ещё и ерепенится!

— Да я тебя сейчас Шариком назову — и ты загавкаешь! А не будет звонкого лая — подвешу под кнут. К утру сдохнешь.