Александр Трубников - Рыцарский долг Страница 7

– Кто здесь старший? – крикнул сарацин, одетый побогаче своих спутников, явно их предводитель.

Мастер Григ тронул поводья и двинулся ему навстречу.

– Я устам Григ из Киликии, – спокойно произнес он, обращаясь к сарацину. – Я вольный каменщик и следую по своим делам. Каким негаданным счастьем я обязан тому, что такой доблестный витязь осчастливил мой скромный караван личной встречей?

– Я эмир Алим аль-Талум, вы находитесь на моих землях, – косясь на мощную грудь Лаврентиус-Павла, произнес сарацин. – Ты не можешь ехать дальше вместе со своими джигитами, если они не правоверные. Отправь их туда, где нанимал. Теперь мои воины будут тебя охранять до самого Дамаска. И если ты будешь щедр, то мы не причиним тебе зла. Мало того, за дополнительную плату вы сможете помолиться у ваших капищ своим трем богам.

Жак не сразу сообразил, что под «тремя богами» сарацин подразумевает Святую Троицу…

– Вот фирман светлейшего султана Дамаска, – в ответ на слова эмира мастер Григ достал из правого рукава пергаментный свиток и покачал у самого его носа большой печатью, висящей на длинном шнурке. – Мой караван движется с его соизволения и имеет право на собственную охрану.

– Эмиром Талума, который вы, неверные, называете Капернаумом, меня поставил сам султан Каира аль-Камил, – горделиво ответил Алим, презрительно косясь на печать. – Я не подчиняюсь бунтовщику из Дамаска, и этот твой фирман – мне не указ.

– Врет, конечно, шелудивый пес, – прокомментировал его ответ Робер, который переводил разговор Жаку и Серпену. – Султаны Дамаска и Каира воюют друг с другом, так что они тут все, поди, вспоминают кто их сюзерен, в зависимости от того, что в данный момент принесет больше выгоды.

– В таком случае, может, уважаемого эмира устроит другой фирман? – холодно осведомился мастер Григ, извлекая из левого рукава свиток потолще, на котором висела печать размером с маленькое блюдце. – Его мне выдал сам султан аль-Камил.

– Если этого сарацинского осла не удовлетворит и сей пропуск, – пробурчал Робер, – то придется, наверное, нам, братья-рыцари, показывать наши собственные фирманы, – он красноречиво положил ладонь на перекладину меча.

– Не кипятитесь, сир, – ответил Сен-Жермен, – эмират Талум простирается по всей мусульманской Галилее, до самого Бейсама. Нам нельзя обнажать оружия, если мы не хотим, чтобы наша миссия завершилась еще до того, как мы окажемся на той стороне заиорданских гор.

На этот раз у эмира не нашлось никаких возражений. Поняв, что с этого каравана ему не удастся получить ни дирхема, Алим недовольно окликнул своих джигитов, огрел плеткой коня и, поднимая клубы серой дорожной пыли, понесся вниз по склону. Мастер Григ махнул рукой, и караван продолжил путь.

– Не думайте, что эмир так легко отпустил богатую добычу только лишь потому, что у нас имеется султанская грамота, – пояснил мастер Григ. – Он рассчитывает напасть на нас во время ночевки в Капернауме или думает подстеречь где-нибудь в ливанских горах. Но мы его разочаруем. Наш путь лежит не в Дамаск, а в обход Галилейского моря, мимо Тивериады. Там, в Хаттине, нас уже ждет проводник, который знает все здешние места и проведет через болота на левый берег Иордана.

Посланники свернули с главной дороги и двинулись в сторону Галилейского нагорья. Дорога – даже не дорога, а просто едва утоптанная немногочисленными путешественниками тропа – петляла меж холмов, то и дело открывая виды, один живописнее другого. Но если раскинувшаяся внизу водная гладь с прибрежными деревушками и парусами рыбацких лодок радовала глаз, то холмы, по которым они теперь проезжали, напротив, повергали в уныние. После разгрома христиан Саладином эти земли стали приграничной полосой, которую постоянно разоряли как христианские, так и мусульманские грабители, и обитаемые селения здесь давно превратились в безжизненные развалины. Жак с сожалением рассматривал плодородные и богатые, но заброшенные земли, на которых можно, наверное, выращивать виноград, который будет не хуже бургундского.

Проводник – немногословный, хмурый галилеянин – ждал их в деревне Кефар-Хаттин, первом селении, где они встретили на улицах людей, а не одичавших коз. Солнце уже клонилось к закату, но приор Сен-Жермен не отдал команду на привал, а, к удивлению Жака и Робера, приказал двигаться дальше. Не успела деревушка скрыться из виду, как Сен-Жермен, оглянувшись по сторонам, приказал разбивать лагерь у дороги, напротив весело журчащего меж камнями ручья.

Жак огляделся по сторонам, удивляясь, сколь неудобное место для ночевки выбрал их предводитель. Уходящая вниз долина легко могла укрыть от часовых приближение целой армии, а с противоположной стороны начиналась безжизненная каменистая возвышенность, увенчанная двумя одинаковыми холмами, которые напоминали рожки годовалого теленка, представляющие собой отличное место для засады. Сержант провожал взглядом опускающееся точно меж холмов кроваво-красное, дрожащее в горячем воздухе солнце, как вдруг у него за спиной раздался хрипловатый голос проводника, который начал что-то рассказывать на сирийском наречии.

– Он говорит, – перевел стоящий рядом Робер, – что ему рассказывал об этом дед. Много лет назад, когда в эти места привел свои бесчисленные армии блистательный Саладин, к деревне подошло, сверкая железом, войско христиан. Они направлялись из Кудса в крепость Табария. Франки выстроились у подножия холмов, а Саладин окружил их с трех сторон.

До ночи правоверные, не вступая в бой, медленно теснили христиан в сторону Хаттинских холмов. Но едва на землю опустилась ночь, воины ислама заставили жителей деревни таскать хворост и разложили с подветренной стороны большие дымные костры, которые доставили вашим рыцарям много страданий.

Рано утром железная армада, где все – и кони и люди, отрезанные от воды, – жестоко страдали от жажды, двинулась сюда, к этому самому ручью. Христиане, не считаясь с потерями, пытались пробиться к воде, но султан Саладин поставил у них на дороге своих лучших воинов, и вскоре франки, выбившись из сил, стали отходить назад, собираясь наверху, пока не заняли вершины обоих холмов. Вскоре всех, кто остался в живых, окружили плотным кольцом всадники Саладина. Часть франков смогла прорваться сквозь окружение, бросив на произвол судьбы остальных. Правоверные по приказу султана ринулись вверх по пологим склонам, и там, наверху, началась кровавая беспощадная бойня. Она продолжалась весь день, а когда солнце начало клониться к закату, в седловину, бросая на ходу щиты и мечи, побежала толпа неверных. Они кричали от ужаса, и воины Саладина стреляли в них из луков. И только вот там, на холме, – проводник указал рукой на правый рог, над которым прямо на глазах исчезал последний кусочек заходящего солнца, – еще долго, очень долго, в окружении уцелевших рыцарей в белых плащах, стояла повозка, над которой возвышался большой деревянный крест. Когда крест, наконец, был обрушен на землю, вокруг него не оставалось ни одного живого христианина. Сразу после вечернего намаза мимо деревни, к шатру Саладина, конвоиры погнали толпу пленных, среди которых был и король франков, и его эмиры, и множество рыцарей…

Жак слушал сирийца, затаив дыхание. После того как проводник замолчал, он увидел, что вокруг собрались все братья Святого Гроба.

– Десять рыцарей, которые защищали каррочио – повозку с Честным Крестом, – в полной тишине произнес Сен-Жермен, – были братьями Святого Гроба во главе с приором. Все они погибли, выполняя свой рыцарский долг. Вступая в орден, я поклялся быть достойным чести и славы тех, кто сложил голову в Хаттинском сражении, и, видит Бог, я сделаю все, чтобы ее исполнить. Давайте же, братья, вознесем молитву за упокой их душ.

Все присутствующие – рыцари, сержанты и слуги – вслед за приором опустились на колени, обратив свои взоры к почти неразличимым в опустившейся на землю ночи очертаниям страшных холмов.

– Мы никогда не ходим наверх, – дождавшись, когда христиане завершат молитву, тихо сказал проводник, – и не пасем на них коз. Там бродят духи непогребенных воинов, а земля после каждых осенних дождей и по сей день смывает вниз щедрый урожай выбеленных временем костей. Но в каждую годовщину сражения мы собираемся в мечети и просим Аллаха, чтобы он простил неверных и дал им покой, потому что они храбро сражались, даже не имея надежды.

Несмотря на усталость после дневного перехода, Жак, чей караул был на рассвете, так и не смог заснуть. Лежа на земле, он, не отрываясь, смотрел на холмы, и ему чудилось, что оттуда доносятся стоны и лязг мечей. Следуя душевному порыву, он встал, вышел из лагеря, опустился на колени и, по воинскому обычаю воткнув в землю меч, сложил перед собой руки. Обращаясь к ярким звездам, мерцающим в седловине, словно души погибших рыцарей, он стал произносить клятву, не задумываясь над тем, откуда к нему приходят эти торжественные и берущие за душу слова. Поднявшись на ноги, он увидел, что чуть в стороне от него молится, стоя перед мечом на коленях, Робер де Мерлан, еще дальше – брат Серпен, а за ним еще один брат-рыцарь.