Сергей Васильев - Останется память Страница 7

Каховский долго беседовал со мной, задавал вопросы, выяснял мои политические пристрастия. Они вполне отвечали духу заговорщиков, и Каховский вскоре уверился в моей полной поддержке их делу. А что никто обо мне в обществе не знает, так что ж с того? Вон Булатова в заговорщики приняли не далее, как вчера, да и то, напоив его хорошенько. На трезвую голову он ни в какую не соглашался. А мятежникам крайне был нужен полковой командир в лейб-гренадерском полку – Сутгоф и Панов, служившие там же, могли вывести не более роты.

Я же вполне трезв, здравомыслящ, с убеждениями. Человек чести, одним словом. Напоследок, уже совсем ночью, когда у меня стали слипаться глаза, Каховский меня дружески обнял и сказал восторженно:

– Славно, Константин Владимирович! Славно! Будь готов к завтрему. Встретитесь со многими нашими. Они от тебя будут без ума. А теперь выспись. Сон – он крайне полезен. Так что, до утра.

Он проводил меня до моего номера, открыл дверь и напоследок еще раз обнял. Я сделал несколько шагов, едва стащил с себя верхнюю одежду и рухнул на кровать.

4

Каховский поднял меня чуть свет. Он был бодр и неестественно весел. Что называется, на подъеме. Свеча, с которой он вошел ко мне, жутко чадила и потрескивала, едва разгоняя полный мрак самой длинной в году декабрьской ночи.

– Всю ночь ходили по казармам! – гордо заявил он. – Теперь у Рылеева обсуждать будем. Пойдешь, брат?

– Пойду! Как не пойти. Давненько хотел Кондратия Федоровича послушать. Ну, и других также. Великие дела деются.

– В самую точку, брат! Собирайся! Завтракать будешь?

Я вспомнил вчерашние мытарства в поисках еды и без колебаний согласился. Каховский приоткрыл дверь из номера и крикнул: "Петька, неси!" Мог бы и не кричать – Петька явно ждал, когда его впустят. На столе мгновенно появились: котелок с горячей гречневой кашей, горка пирогов, наваленных на большое блюдо, и большущий самовар, пышущий паром. По моим меркам – минимум на двоих.

Но оказалось, что Каховский уже поел, и вся эта еда – для меня одного.

– Ешь Константин Владимирович! – потчевал Каховский. – Накладывай побольше.

Я навалил на тарелку несколько ложек каши и принялся уминать, заедая пирогами с мясом.

– Как расстегаи?

– А вы попробуйте, – предложил я Каховскому.

Он взял пирог и откусил. Прожевал и с удовольствием причмокнул:

– Удались!

С этим я был полностью согласен. Из маленького чайничка налил заварки и разбавил кипятком из самовара.

– Сушку! Сушку возьми! Маковая!

Что ж, можно и сушку. Можно и печатный пряник. Всё можно. Всё аппетитное, вкусное, только что приготовленное – ешь, не хочу. А я уже и не хотел. Насытился. Отвалился от стола и преисполнился благостного настроения, когда ничто не тревожит и всё кажется приятным и симпатичным. С таким настроением только переворотом и заниматься. Чтобы идти против власти, надо быть голодным, замерзшим и озлобленным на всё подряд. Вот тогда будет результат. Тогда враги побегут, едва тебя завидев.

Каховский уже торопил. Видимо, ему не терпелось встретиться с единомышленниками, чтобы в который уже раз обсуждать планы восстания. Планы, которым не суждено сбыться…

Я оделся, и мы вышли на улицу.

От гостиницы до конторы Рылеева, где тот проводил большую часть времени, было не больше десяти минут пешим ходом. Мы вошли, Каховский представил меня хозяину и тут же увлек Рылеев каким-то разговором, позволяя самому осваиваться в непривычной обстановке.

В маленьких комнатках собралось столько людей, что сидели чуть ли не друг у друга на головах. С некоторыми я знакомился, но их имена в памяти совершенно не откладывались. Они переходили из комнаты в комнату, иногда уходили совсем, на их место приходили другие. И всё время о чем-то говорили, говорили, говорили…

Только появившийся Рылеев избавил меня от сонмища юнцов, с апломбом вещавших всякую чушь.

– Не скучаете?!

– Как можно?!

– Ну, от наших можно такого наслышаться, что невмоготу станет.

– Да нет-с, мы привычные.

– Часто приходилось такое слушать?

– Часто, – признался я. – Всякого рода. В том числе о переустройстве и мира, и самой жизни. Интересные темы поднимали…

– И где же? С кем?

– С офицерами, в полку. Иных уж нет, а те – далече…

Кондратий Федорович помолчал, раздумывая. И вдруг спросил напористо:

– Вы с нами?! Каховский вас рекомендовал.

– Да! – ответил я с энтузиазмом.

– Я чувствую в вас опыт борьбы… Завтра всё решится. Либо победим, либо умрем! Но, заметьте, – умрем свободными.

Умел Кондратий Федорович увлекательно говорить, умел. Глаза загорались, слова наполнялись каким-то особым смыслом, хотелось во всем с ними соглашаться и верить беспрекословно. При этом говорить он мог и совершенно тривиальные вещи, но с каким же чувством! Суть была уже не важна. Ее понимал всякий. Свобода… Свобода! Свобода!! Как угодно, лишь бы избавиться от той духоты, которую ощущал каждый из собравшихся в доме на Мойке.

Их речи казались мне излишне пафосными, желания – чрезмерными, а методы достижения и вовсе безумными. Я действительно смог наблюдать за процессом подготовки восстания со стороны, как мне и обещал Варламов. Но всё равно, их решения не укладывались в логическую схему. Они казались спонтанными. Рылеев лишь изредка управлял дискуссией, умело уводя ее то в одну, то в другую сторону. Но чего он добивался? Что хотел от соратников? Я не понимал.

Неслышным шагом проскользнул слуга Рылеева и мягко сказал, встав чуть сбоку:

– К вам Глинка, Фёдор Николаевич. По личному делу.

Рылеев неожиданно сбился, забегал глазами и невнятно сказал:

– Да, проводите. Конечно. Я ждал. Послушаем, что скажет… Извините, Константин Владимирович, должен вас покинуть. Но я, разумеется, вернусь. И мы непременно договорим.

Он поворотился от меня и четким шагом пошел к появившемуся в дверях офицеру средних лет. Кивнул ему, и они вышли в одну из дверей, ведущих внутрь дома.

Я неторопливо, вдоль стенки, минуя офицеров и любезно кивая им на ходу, последовал за Рылеевым и Глинкой. Уж слишком странными показались мне этот неожиданный приход и последовавшее за ним уединение. Проплутав некоторое время по коридорам Российско-Американской компании, я услышал знакомый голос из-за неплотно прикрытой створки. Вот только тон был совершенно иным, чем в разговоре со мной.

– …Это приказ? – нервно спросил Рылеев.

– Ни в коей мере, Кондратий Федорович! Указание. О том, как следует вести себя в сложившейся ситуации. Ведь вы же не будете утверждать, что она нисколько не изменилась после доноса Ростовцева?

Рылеев помолчал, а потом растерянно ответил:

– Но ведь это полное крушение планов. Я же не могу вот так вдруг всем объявить об этом. Не поймут. Да и как я потом буду смотреть в глаза товарищам моим?

– Как вы понимаете, лицо, которое я представляю, менее всего заботят проблемы подобного рода. Указания вами получены. Следовательно, надлежит их исполнять со всем усердием…

Я тихо отошел от двери и вернулся в общую залу, где молодые офицеры в бурной экзальтации высказывали прожекты один безумнее другого, совершенно не подозревая о реальности. На самом деле, в этой реальности за них всё уже давно решили, и им оставалось только следовать "указаниям" тайного организатора. Хотели они этого или нет – их не спросили. Но меня интересовала суть указаний. Да, и еще имя того, кто их отдал.

Рылеев вернулся. С ним вошел и Глинка, который тут же сел и стал молча слушать разглагольствования, к которым Рылеев не преминул тут же присоединиться. Глинка поджимал губы, покачивал головой, но никто, кроме меня, не обращал внимания на столь явные проявления неодобрения. Наконец, Фёдору Николаевичу надоело слушать болтовню, он поднялся и значительно предупредил: "Смотрите, господа, чтоб крови не было!" Вряд ли в шумном сборище его кто-либо услышал, лишь Рылеев подскочил и категорически заверил, что все меры будут приняты и действо пройдет, как полагается, без всякого насилия.

Глинка удалился, а Рылеев вновь обратил на меня внимание.

– Помнится, мы начинали говорить о свободе…

– Да-да, – подтвердил я, не зная, как перевести разговор на таинственное посещение. – Каков же будет план?

Услышав про план, несколько офицеров окружили нас и принялись говорить каждый о своем, так что никого решительно невозможно было понять. Я ждал, что ответит Рылеев.

– План таков, – он чуть запнулся и оглядел нас. – Четырнадцатого, во время переприсяги, поднять полки именем Константина и вывести их на Петровскую площадь к Сенату. Взять Сенат и принудить сенаторов, может быть и силой, признать нашу волю – пусть обнародуют манифест наш! Другим же полкам идти к Зимнему, взять под охрану царскую семью и самого Николая. Кто какой полк поднимать будет – о том поговорим особо с каждым. Годится план? – Рылеев орлом смотрел на нас.