Криминальный попаданец 2 - Владимир Исаевич Круковер Страница 7

денег (с понтом — от друганов). Купили билеты. Переиграли с плацкарта на купейный. Всего лишь 22 рубля 40 копеек за билет. Но места верхние и купе неудобное — у туалета. Сунул в кассу червонец, сразу нашлись нижние места в вагоне, следующим за рестораном — бригадирском. Пошли на посадку. Купе чистенькое, соседей нет, но Гоша рвется за выпивкой. Вот нажрется — что с ним делать?

«Здравствуйте дорогие товарищи! — ожил репродуктор над окном. — Наш поезд отправляется в 14:03 и прибывает в 08:54. Ваш путь от Калининград Пасс Южный до Москва Белорусская займет 18 ч 51 м. Средняя путевая скорость поезда — 75 км/ч. По классификации РЖД это Скорый поезд. Вы проедете 1286 км. На этом маршруте будет 8 остановок. Самая продолжительная стоянка поезда на станции Черняховская — 10 минут. Провожающих просим выйти из вагонов!».

— Потерпи полчасика, — упрашиваю Бармалея. — Мы же не быдло какое, не крестьяне, чтоб нажраться в купе водярой и отрубиться. Надо получать удовольствие от жизни и от выпивки.

— Это как? — наивно спрашивает Гоша.

— Ну вот, представь себе, зайдем мы минут через пятнадцать в ресторан, сядем за чистый, скатеркой покрытый столик. И к нам подойдет девушка и вежливо подаст меню. А там чего только нет! И мы с тобой возьмем всего самого вкусного и графинчик выпивки. Тоже самой лучшей. И будем неторопливо кушать, выпивая порой рюмочку — другую. А за окном будут мелькать города и деревни, леса и поля, реки и озера. А мы с тобой сидим за столиком и неспешно так смакуем разные вкусности.

Гоша сглотнул слюну.

— Ну ты, Профессор! Ты в самом деле профессор?

— Ну, ежели в аферах — то да, профессор! Только мы с тобой скоро уедем в другую страну и до самой смерти нам не надо будет не мошенничать, ни воровать. А сможем мы на твои бриллианты жить и бухать сколько пожелаем. Как сказал поэт:

Мы рождены чтоб пить и веселиться,

Чтоб жизнь прожить не хуже королей,

Чтоб 300 раз напиться и свалиться,

Поднявшись снова закричать — налей.

Глава 6

Вагоны шли привычной линией,

Подрагивали и скрипели;

Молчали желтые и синие;

В зеленых плакали и пели.

Вставали сонные за стеклами

И обводили ровным взглядом

Платформу, сад с кустами блеклыми…

Александр Блок

Не пойму я этого аферюгу, Профессора, думал Бармалеенко. Откуда взялся так неожиданно? Нет, конечно, он по жизни сечет получше меня. И что на брюлики мои нацелился — ежу понятно. Так и не жалко поделиться, ежели маклака[4] годного найдет и цену поднимет. Я не жадный, а он за меня мазу тянуть[5] обещал. Он по жизни, как рыба в воде, профессор он по жизни!

В тоже время Гоша испытывал сомнения. Все время, при общении с новыми людьми. Этот порок — урок он получил еще в детстве, а детские «шрамы» болят до смерти.

Когда Георгий был маленьким, с ним случилось одно происшествие. За гаражами было место, куда можно было сбегать пописать. Впритык к загаражному закутку находился кусок забора, отделявшего двор от больницы. Как-то Гоша, застегнув штанишки, посмотрел в щель этого куска забора и увидел, что там играют двое мальчишек. Один чуть помладше Гоши, а второй — чуть постарше.

Тогда он залез на этот кусок забора и высунул голову над его верхушкой.

Мальчишки его заметили.

— Здорово, — сказал младший.

— Перелазь к нам, — сказал старший.

Бармалеенко перелез. И они начали играть, будто были давным давно знакомы.

Они играли в выжигалы, втроем это можно. Они играли в прятки, на больничном дворе было где спрятаться. Они играли в «замерь» — пристенок. Задача — бросить монету в стену так, чтобы после отскока она легла настолько близко к монете ранее бросившего игрока, чтобы поставив большой палец руки на свою монету, смог любым другим пальцем этой же руки дотянуться до чужой монеты. старыми монетками. Потом немного устали, уселись в больничной беседке и стали играть в города.

Гоша выиграл.

А потом стемнело и мальчишки стали торопиться домой. И Гоша вновь перелез через кусок забора в свой двор и тоже побежал домой. Где, конечно, получил лупку от мамы за то, что так поздно пришел и не откликался на ее призывы из окна. Не мог же пацан объяснить, что он маму не слышал, потому что во дворе его не было. В своем дворе.

На другой день Георгий собирался снова туда пойти и наиграться от души, но мама в наказание его не пустила на улицу вовсе. Пришлось сидеть дома. Это было не столько скучно, сколько обидно.

Вырасту, думал мальчик, и никогда своим детям не буду запрещать гулять сколько они хотят.

Лишь через два дня пацан смог вырваться на улицу (родители загуляли) и сразу побежал в загаражный закуток, вскарабкался на кусок забора и спрыгнул в больничный двор.

Мальчишки были там. Но они не хотели играть. Они сидели под деревом, так, что их из окон больницы не было видно, и курили.

— Курить будешь? — спросил младший.

— Не-а, — сказал Гоша. Он с детства испытывал отвращение к курению, так как отец и мать курили отчаянно и вся квартира была пропитана желтым налетом от табачного изобилия.

— Что так? — спросил старший.

— Неохота. Недавно курил уже.

— У нас хорошие сигареты, с фильтром, — сказал младший. — В этом фильтре все вредное остается, он потом такой желтый становится.

— Нам больше останется, — сказал старший.

Странно, подумал Бармалеенко, столько играли, а я не знаю как их зовут. А они — как меня зовут.

Он хотел спросить, а потом передумал. Потоптался с ноги на ногу и сказал:

— Я пойду, наверное…

— Иди себе, — сказал старший.

А младший ничего не сказал, только головой мотнул — иди, мол.

Гоша медленно пошел к забору. Он все наделся, что его окликнут. Но его не позвали. Он перелез через забор в свой двор и пошел домой. Расхотелось ему почему-то гулять.

Такие вот печальные мысли преследовали Георгия, пока они молча сидели в купе и ждали открытия ресторана. Купе было роскошным, ездившим поныне лишь в плацкартных вагонах, но его мозг еще не приспособился к обилию информации. После стольких лет зоновской серости воля не столько опьяняла, сколько смущала, притупляя чувства.