Герои Аустерлица - Августин Ангелов Страница 7

Потому я приказал себе отставить панику и ориентироваться на Кутузова. Да и князь Андрей в книге Толстого тоже, помнится, не умер, а поправился и благополучно вернулся домой после Аустерлица. И это вселяло в меня некоторый оптимизм. Хотя ощущение было странное. Ведь одно дело, когда ты читаешь книгу или смотришь кино, снятое по ее мотивам, и совсем другое — когда ты сам вдруг начинаешь жить жизнью кого-то из книжных героев, чувствуя всю его боль в полной мере.

Санитары принесли меня в просторное помещение со сводчатым потолком, освещенное масляными лампами, и взгромоздили на длинный деревянный стол, оборудованный ремнями для фиксации пациентов. И я, скашивая глаза, с ужасом смотрел на примитивные медицинские инструменты страшноватого вида, разложенные вокруг на тумбах. Вскоре пожаловали и хирурги. Один из них сразу вынул из шкафа графин с какой-то коричневой жидкостью, пахнущей маком, заставив меня выпить эту горькую настойку. После чего я через несколько минут снова впал в забытье.

Сколько провалялся без сознания на этот раз, я не знал. Вот только очнулся я уже обросший настоящей бородой. Значит, прошли не сутки и даже не двое, а гораздо больше. Боль в голове осталась. Она была ноющая, тупая, неприятная, но терпеть можно. Уже не жгло так сильно огнем, как в день ранения. Похоже, операция все-таки прошла успешно.

Я лежал в отдельной комнате в деревянном доме совершенно голый под грубой холщовой простыней, покрытой сверху серым шерстяным одеялом. Как глаза продрал, так сразу и огляделся. Вокруг стены из тесаных бревен. За окошком, составленным из небольших стеклянных квадратиков, втиснутых в оконный переплет, падал снег с тусклого неба. Из мебели рядом с кроватью стоял лишь стул, да неказистый комод напротив в углу.

Еще приметил на окне занавеску из холстины, подвешенную на простую веревку, натянутую между двух ржавых гвоздей, а в дальнем конце комнаты из стены выпирала боковина печки из красного кирпича, откуда чувствовалось тепло. Бедняцкая меблировка какая-то. Не княжеская совсем. Да и не тот это госпиталь для офицеров, в котором мне операцию делали. То было солидное здание из камня. Где же это я? Понятно только, что не у себя дома.

Впрочем, я решил, что во всем разберусь постепенно. Начал с того, что попробовал приподняться на локтях. И, удивительное дело, это у меня получилось! Мышцы тела теперь слушались, хотя слабость и головокружение по-прежнему присутствовали, но уже значительно меньше. Отлежался, похоже, и пережил кризис, впав в кому. Что тут еще можно предполагать? Мой организм как-то выкарабкался из объятий смерти. И это самое главное.

Попробовал сказать что-нибудь на пробу. Крикнул в дверь:

— Эй! Есть тут кто-нибудь?

Звуки получились сиплыми, чуть громче шепота, но и это уже хорошо. А то помню, что и вовсе не мог после ранения говорить. И все равно, пока криком позвать кого-нибудь у меня не получится. Тут мой взгляд остановился на грубо сколоченном стуле, стоящем возле кровати. «Интересно, а если попробовать уронить этот предмет мебели, то на грохот кто-нибудь прибежит, или нет?» — подумал я, попытавшись дотянуться правой рукой до спинки стула. Конечность пока слушалась с трудом, но все-таки кое-как подчинялась. Потому с третьей попытки стул смог опрокинуть. И он с грохотом повалился на дощатый пол.

Тут за дверью затопали, и через несколько секунд в комнату заглянул какой-то усатый мужик, уставившись на меня, приподнявшегося на локте в постели, так, словно видел впервые. Удивленно моргая глазами, он произнес на чистом русском:

— Пришли, значится, в себя, ваше высокоблагородие?

— А ты кто такой? — спросил я.

Усатый вошел в комнату, сильно хромая на правую ногу. Одежда на нем сидела гражданская, но, остановившись, он вытянулся по-строевому и отрапортовал:

— Разрешите представиться, ваше сиятельство, рядовой 2-го взвода 3-го эскадрона Конного полка лейб-гвардии Степан Коротаев. Назначен вам в денщики.

— Кем назначен? — поинтересовался я.

— Французами, — пробормотал он, потупив взор. Но тут же добавил:

— Мы же с вами в плену находимся, ваше высокоблагородие. Не обменяли нас, а тут оставили.

— А что, других наших обменяли уже? — удивился я.

— Точно так. Обменяли намедни, — доложил пленный лейб-гвардеец.

— Чего же нас с тобой не обменяли тогда? — поинтересовался я.

— А про нас забыли, наверное, — пожал плечами Коротаев.

Оценив ситуацию, я дал указания:

— Ты вот что, рядовой, подними стул, садись и рассказывай.

— Про что рассказывать, ваше высокоблагородие? — не понял Степан.

— Ну, начни с того, как в плен попал, — подсказал я.

Он кивнул, поднял стул, уселся на него и начал:

— В день битвы утро выдалось ясное. Конь подо мной был добрый, Сивкой звали его. На сердце радость разливалась, что идем в бой за государя-императора нашего против поганых этих французишек. Командовал нашим полком генерал-майор Иван Федорович Янкович, храбрый командир. Сначала мы стояли в резерве. Потом стрельба началась из ружей и орудий. Она быстро усиливалась, сливаясь в канонаду. Тогда слух кто-то пустил панический, что французы наш центр смяли и уже занимают Праценские высоты…

Я перебил:

— Это не слух был. Я сам находился там, в центре позиции, и видел, как стремительно французы поднялись по склону, сходу захватывая наши батареи. Тогда я схватил знамя и возглавил атаку пехотной гвардии. Бежал на французов, пока пуля меня не свалила.

— Простите, ваше высокоблагородие, но я же не знал тогда, слух то или правда, потому что рядовым никто не докладывает. Я только приказы исполнял, как положено. Когда наш Конный полк выдвинулся из резерва, нам дали приказ выручать пехотинцев, которым туго приходилось под натиском кавалерии французов. Ну, мы переправились через ручей и атаковали супостатов, отогнав их легкую кавалерию от нашей пехоты. Потом нам дали приказ рассеять и пехоту противника. Дело происходило под плотным вражеским огнем из ружей, когда мы врубились в пехоту французов. Не знаю, скольких пехотинцев я точно убил в тот момент и конем затоптал, но пять или шесть, не меньше. Но и мы своих теряли. Я видел, как падали вокруг лошади с всадниками. Но вражескую пехоту мы потоптали изрядно и потом все-таки сшиблись с кавалеристами из французской гвардии, которая на выручку к своим кинулась. И, точно помню, зарубил я в той свалке двоих насмерть своим палашом, пока коня моего не убили. А когда пушечное ядро