Сергей Щепетов - Троглодит Страница 71

– Нанак жив, – неожиданно поддержал меня стоящий рядом Нганук. – Он сам садился в лодку – многие видели это. И зеленый воин с золотыми плечами жив. Я только ранил его!

– Во-во, – вздохнул я. – Война только начинается.

– Русские промышленные, эскимосы и алеуты очень трусливы, – уже по-деловому заговорил вождь. – Нам незачем их бояться. Но зеленые воины с корабля очень опасны. Они действуют как один и ничего не боятся.

– Я рад, что ты заметил это, – печально вздохнул куштака. – Только они не воины, они – солдаты.

– Что это значит?

– То и значит… С одним зеленым справится любой индеец. А десять зеленых солдат разгонят сотню твоих воинов!

– Возможно, ты прав, куштака, – признал индеец. – Я хочу, чтобы они ушли – мы не начинали войны с этим кланом! Я готов помириться с ними, готов дать подарки. С остальными мы справимся.

– Ушли?! – несколько оторопел я. – С чего бы… Хм…

«А ведь верно мыслит этот Катлиан! Не факт, конечно, что без такой поддержки Баранов отступится от архипелага Александра, но… Вбить клин между ним и Лисянским мне пока не удалось. Что же может заставить капитана увести отсюда корабль? Дефицит продуктов и воды? Жратвы у них на борту, наверное, хватит на год-два, а воду они легко добудут на берегу, прикрываясь артиллерией… Большие потери личного состава? Но Лисянский своих людей на убой не пошлет… Тогда что же, что?!..»

– Племянник, – обратился вождь к Нгануку, – ты знаешь русских лучше меня. Что означает белая ткань, которую они подняли на корабле? Это знак скорби по погибшим?

Сумерки густели, но белое пятнышко второго флага на мачте еще можно было рассмотреть.

– Н-нет, пожалуй. Цвет их скорби – черный. А белый – знак мира. Может быть, русские хотят разговаривать?

– О чем?

– Понимаешь, дядя, им нельзя бросать своих людей. Наверное, они хотят, чтобы ты разрешил им забрать своих мертвых и раненых.

– С чего бы я разрешил?! – искренне удивился Катлеан.

– Ну, у них так принято… – несколько растерялся Нганук. – Мы, наверное, можем потребовать что-нибудь за это.

– Да? Это уже интересно… – призадумался вождь. – А может, они уйдут навсегда, собрав своих мертвых?

– Не знаю. Вряд ли…

– Я тоже так думаю, – кивнул Катлеан. – Но прислать своих людей для переговоров они, наверно, не решатся. А из наших к ним на корабль никто не пойдет – все помнят урок Барбера!

«Еще бы им не помнить, – мысленно усмехнулся я. – После разгрома Михайловской крепости английский капитан захватил на своем корабле индейских парламентеров. Одного из них – вождя – потом публично повесили на мачте».

– Я бы рискнул, дядя, – сказал вдруг Нганук. – Русские – другие.

– Все бледнолицые очень похожи друг на друга… – раздумчиво проговорил Катлиан. – Ты это серьезно?!

– Да.

И вдруг мне в голову пришла идея – опять простая и опять самоубийственная. «Впрочем, – я поскреб ногтем амулет на лбу, – может, и не самоубийственная. Осталось всего-то часа полтора. Зато совесть будет чиста – сделал тут все, что мог!»

– Я пойду с ним! – заявил куштака.

Катлеан повернулся и некоторое время рассматривал нас. Наконец выдал:

– Ладно. Но тогда не медлите! Я отправлю с вами четырех воинов.

– Понадобится кусок белой шкуры, – напомнил Нганук.

– Да, конечно, – кивнул вождь.

На берегу мы оказались вдвоем. Надо было дождаться, когда воины пригонят за нами каноэ. Волна на пляж то накатывала, то уходила, и у меня все никак не получалось толком умыться и смыть уже засохшую кровь. В конце концов я плюнул на это дело – в Сколково отмоюсь, если проживу еще полтора часа!

– Слушай, парень, а когда вода начнет течь?

– По-моему, уже начала. Или вот-вот начнет.

– Интересно, как ты это определяешь, если у тебя нет расписания приливов?

– Я это чувствую, как и все – что в этом такого? – удивился Нганук. – А «расписание» – это что?

– Неважно. А важно, что у меня есть для тебя в запасе еще один великий подвиг, – заявил я соратнику. – Ты как?

– Я готов, – пожал плечами индеец. – А что надо сделать?

– Да так, пустячок. Немножко поплавать – ты же в воде как рыба. А чтобы было не холодно, я отдам тебе свою водяную шкуру. Она, кажется, безразмерная.

– Твою шкуру?! – всполошился герой. – И я стану куштакой?!

– Да не бойся ты! – рассмеялся я. – Ничего с тобой не случиться – она же не волшебная. Потом просто снимешь и выбросишь!

– Ну, давай, если иначе нельзя…

К моему удивлению с «куштаковой кожей» парень освоился довольно быстро. А на спине у гидрокостюма нашлись какие-то петельки, в которые очень удобно помещается рукоятка топора. Ободренный успехом, я всучил парню еще и спасжилет, наскоро объяснив, как им пользоваться.

Океанский шлюп был облеплен маломерными судами со всех сторон, как кусок кое-чего мухами, однако место для нас нашлось. Без всякой команды гребцы выполнили изящный маневр – выписав полукруг, каноэ притерлось к борту «Невы» на единственном свободном участке. Жизнь тут бурлила: в свете разнообразных фонарей и факелов что-то с лодок поднимали на борт, а что-то опускали. Эта суета меня порадовала – наверняка никто не заметил, что на подходе в нашей лодке одним пассажиром стало меньше.

Нас встречали четверо матросов с ружьями. «Хорошо хоть пушку на нас не навели», – мысленно усмехнулся я и подумал, что перед началом действий хорошо бы помолиться какому-нибудь богу или духу, только вот какому? Поскольку ничего не придумалось, я просто провентилировал легкие и полез по веревочному трапу наверх.

Встреча на палубе была помпезной: четверо с заряженными ружьями и еще трое, у которых в стволы воткнуты штыки. Мундиры у всех грязные, кое-где порванные и заляпанные кровью, «садистские» воротники расстегнуты. Ребята прямо из битвы – чуть что, и привет!

– Нож сымай! – сказал матрос с бантом на шляпе. – И чо там еще есть – кидай все на палубу!

– Вы очень вежливы, господа! – светски раскланялся зверообразный колош, перемазанный кровью. – Извольте – все, так все!

Кинжал я снял и швырнул матросам под ноги. Стянул через голову плащ и тоже бросил его на палубу. Следом полетела и набедренная повязка.

– Вы довольны, господа? – вид моей обнаженной волосатой туши заставил, похоже, всех присутствующих на палубе бросить свои дела. За спинами «встречающих» засветились клинки палашей, или как там назывались эти железки у моряков. Я поднял руки и повернулся на 360 градусов: – Изволите обыскать? Прошу! В заднице у меня пистолет, а во рту граната! Ну, кто смелый?

– Ну, ты эта… Не того… Не выеживайся!

– Вы забыли добавить: «господин колош»! – глумливо заявил гость. И вдруг рявкнул: – К капитану веди, гад! Всех порву!!!

– Нехрен орать! – ответили мне в том же тоне. – На баб своих ори, сволочь!

– Не понял?! Ты что, быдло трюмное, на меня бочку катить?!

– Отставить!! Слышь, ты, га-аспа-адин, твою мать! А ну, прикройся на хрен! Прикройся, пока те уд не оторвали! К едрене фене! Надевай свою рванину!

– От такого слышу, – солидно ответил я, надевая плащ. – Ты не виноват, что драный козел поимел твою маму!

В задних рядах загоготали – значит, данный раунд я выиграл. Это был экспромт – конечно же, я не имел ни малейшего представления, как морская служилая публика общается между собой. Зачем это нужно, пока было не ясно, но совсем уж чужим они теперь меня, наверное, считать не будут…

В кают-компании было чисто, светло и строго. Орать, блевать и ругаться матом здесь было просто немыслимо – интерьер обязывал. Лисянский был отутюжен, чист, строг, собран – прямо луч света цивилизации посреди вонючей тьмы первобытного варварства. «Интересно, сколько человек обслуги трудятся над таким его имиджем? – невольно подумал я, с хлюпом утирая сопли забинтованной рукой. – А это что за персонажи?»

Дело в том, что капитан-лейтенант сидел за столом не один. Тут присутствовал лейтенант в грязноватой закопченной форме – прямо с поля боя. И трое штатских. Один из них, судя по умному лицу и хорошей одежде, был ни кто иной, как сам Иван Кусков – главный помощник и доверенный человек правителя Баранова.

Лисянский поднял голову. Холодный и властный взгляд капитанских глаз пробирал, казалось, до селезенки. Под этим взглядом хотелось втянуть живот, встать по стойке «смирно» и сказать: «По вашему приказанию прибыл!» Однако я удержался и сделал ответный выпад – нагло усмехнулся ему в лицо (мой профессиональный прием, отработанный перед зеркалом!) А потом я принял серьезный вид, поклонился и на кембриджском диалекте XIX века начал:

– Добрый вечер, господа! Простите за беспокойство, а также за мой непрезентабельный вид. Возможно, меня извинит то, что обитать мне приходится среди диких варваров. Однако меня тревожит, что среди присутствующих я не вижу Александра Андреевича. Здоров ли его высокоблагородие господин статский советник? Зная его неуемный нрав, душа моя в тревоге: неужели он участвовал в сегодняшней баталии?!