Александр Мазин - Цена Империи Страница 71

— Вырвать у них правду! — прорычал Максимин.

— Я бы не советовал этого делать, — подал голос Маний Митрил Скорпион.

— Присоединяюсь, — поддержал его Гонорий Плавт.

— Он прав, — выступил легат второго сирийского легиона. — Нельзя никого трогать, Доминус! Будет бунт! В легионах неспокойно! Смерть Августов…

— Молчать! — взревел Максимин. — Я хочу, чтобы убийцы были найдены! Я не хочу, чтобы в смерти императора обвиняли меня!

В просторном зале, где обычно собирался городской совет Могонтиака, а сейчас расположились старшие командиры шести легионов, повисла напряженная тишина. Присутствующие знали Фракийца. Никто не осмеливался высказаться. Никто не хотел стать жертвой безудержного гнева гиганта командующего. В зале наступила тишина, зато снаружи, с форума, донесся изрядный шум.

— Что там такое? — рявкнул Максимин. — Декурион! Что там происходит?

— Там легионеры! — Декурион охраны уже минут десять топтался у дверей, не решаясь обратиться к разгневанному командующему. — Они хотят тебя видеть, Доминус!

— Митрил! Выйди и разберись! — скомандовал Максимин. — Итак, вы все меня поняли? — Он мрачно оглядел присутствующих. — Я хочу, чтобы даже тень подозрения не пала на меня, ясно? Я хочу, чтобы убийцы Августов были найдены. Я хочу, чтобы все виновные в убийстве были найдены! Я сам…

— Гай! — В дверях стоял вернувшийся Митрил. — Там выборные от всех легионов. Они желают тебя видеть!

— Подождут!

— Гай, они желают тебя видеть немедленно!

— Они мертвы, — сказал Агилмунд. — Оба. Нас опередили.

— Кто это сделал? — спросил Черепанов.

Агилмунд пожал плечами:

— Тебе нужны доказательства?

— Твоего слова довольно.

— Похоже, ты рад? — спросил наблюдательный Скулди.

— Рад, — не стал скрывать Геннадий.

— Мы — тоже, — сказал Герул. — Не очень приятно убивать женщину… за деньги.

— Ну да, — сказал Черепанов. — Хорошо, что ты напомнил…

Он открыл сундук в котором лежали четыре туго набитых кошелька, взял два и протянул Агилмунду.

Гревтунг качнул головой.

— Бери! — сказал ему примипил. — Это половина. Свою часть вы сделали хорошо, и не ваша вина, что главное кто-то проделал вместо вас. Когда Аласейа вернется, я расскажу ему о вашей храбрости. Только ему — больше никто об этом знать не должен. Ни о том, что вы намеревались убить императора, ни о том, что вы его не убили.

Агилмунд кивнул. Он был сообразительный мужик и все понял.

— А теперь идите. Завтра будет трудный день.

Воины покинули его палатку, но в последний момент Ахвизра остановился…

— Тебе не нужны доказательства, Гееннах, и мы это ценим, но все же возьми! — протянул он Черепанову завернутый в тряпку предмет и вышел.

Геннадий развернул тряпку. Статуэтка. Черепанов поднес ее ближе к светильнику… Да, статуэтка… Иисуса Христа. Тяжесть, свалившаяся с души Геннадия, когда он узнал, что его парни опоздали, навалилась вновь. Непонятно почему. А секундой позже взгляд подполковника упал на собственные запястья. На красные отметины свежих саднящих татуировок.

«Число зверя…» — подумал он. Откуда-то изнутри выплыл страх…

«А вот уж хрен! — сказал сам себе подполковник. — Число зверя вовсе не триста плюс шестьдесят пять. Числа, они точность любят».

И сразу опять полегчало.

«Интересно, — подумал он. — Написано ли уже Откровение Иоанна? Или еще нет? А может, и сам автор его сейчас живет и здравствует. А что, было бы круто потолковать по душам с самим автором Апокалипсиса. И попросить прокомментировать мое число…» — Он посмотрел на татуировки, а потом, повнимательнее, на статуэтку, которую все еще держал в руках. Искусно вырезанная из дерева, она очень походила на изображения господа, виденные Геннадием в католических храмах, и была явно не просто поделкой, а настоящим произведением искусства. Но в данный момент Черепанов больше думал не о ее художественной ценности, а о том, что она является уликой. И как с ней поступить? Сжечь? Очень не хотелось. Оставить себе… слишком большой риск.

«Скорпиону отдам, — решил Черепанов. — Без комментариев. Пусть Митрич толкует по собственному усмотрению».

Однако ж Манию Митрилу статуэтку он так и не отдал. Оказалось, что «Митрич» христиан на дух не переносит. Две его престарелые тетки приняли крещение и пожертвовали имущество то ли общине, то ли каким-то нищим. Короче, лишили префекта законного наследства, посему он относился к последователям Христа примерно как истовый православный — к «совратившим» его жену сектантам: «Мочить гадов». Так что отдавать ему на поругание статуэтку Черепанов не стал, а позже подарил ее Лехиной жене. Чем очень ее порадовал.

Форум — обширная площадь перед зданием — был под завязку заполнен легионерами. В этот день Могонтиакским рыночникам пришлось забыть о своем бизнесе. Их лоткам места не осталось. Солдаты стояли даже на бортиках фонтана.

«Выборные, ха! — подумал Черепанов, вместе с остальными офицерами вышедший вслед за Фракийцем. — Тысяч десять, никак не меньше!»

Здесь были не только «данубийцы», но и сирийцы. Кое-где мелькали даже красные головные повязки африканских мавров.

Едва Максимин появился между колонн портика, над толпой поднялся и заплескался между стен форума невнятный рокот. Затем кто-то выкрикнул пронзительно:

— Аве, Максимин! Аве, Август Максимин!

— Аве, Август! — подхватили тысячи глоток. — А-ве! Ав-густ! Мак-си-мин Ав-густ!!! — И каждый выкрик сопровождался чудовищным грохотом тысяч кулаков, ударяющих в железо нагрудников. — А-ве!!! Ав-густ!!!

Максимин оглянулся… Черепанов впервые увидел на волевом лице Фракийца выражение беспомощности… Губы его шевелились, и, хотя все слова проглатывал рев толпы, Черепанов понял, что он говорит. Максимин не хотел признать себя императором.

Гигант поднял руку — и ропот постепенно стих. Зато толпа прихлынула к самым ступеням. Черепанов на сотнях обращенных к портику лиц видел жадное ожидание: что скажет Фракиец?

— Воины… — Голос Максимина утратил свою обычную мощь. — Воины, я скорблю о том, что случилось. Я… клянусь найти… — Фракиец умолк.

Он был опытным командующим и оратором, следовательно, умел ловить настроение солдат. И сумел уловить зарождающееся на форуме смутное недовольство. Толпа желала услышать вовсе не это. А толпа — не войско, повинующееся воле командующего. Толпа — капризная и своевольная женщина, чье настроение меняется за считанные секунды: обмани ее доверие, и пылкая любовь тут же превратится в ненависть.

«Если он откажется, нас растопчут», — возникла у Геннадия отстраненная мысль.

Вероятно, все они, стоявшие на ступенях, включая самого Максимина, почувствовали это. И сам Гай Юлий Вер — тоже. Сейчас не имело значения, что командующий на локоть выше любого из своих командиров. В сравнении с мощью толпы — он не более чем муравей…

Черепанов почувствовал, что его отодвигают в сторону.

Гонорий Плавт Аптус протиснулся вперед, оказался рядом с замолчавшим Фракийцем — его уменьшенная копия, в таких же доспехах и таком же «легатском» шлеме. Еще шаг — ступенью ниже — и Аптус уже между командующим и толпой. Сорванный с головы шлем с длинным красным гребнем — прочертил дугу и звонко ударился о мрамор.

— Аве, Август Гай Юлий Вер Максимин! — яростно закричал префект восьмого легиона. — Аве, император Рима!

— Аве, император! — быком взревел за спиной Черепанова Маний Митрил Скорпион. — Аве, Август!

— Аве, Максимин! Барра! Август! Император! — боевой клич легионеров смешался с приветственными возгласами.

Маний Митрил отобрал скутум у воина стражника, швырнул под ноги Максимина. Тот посмотрел на легший под ноги щит. Большое лицо командующего сморщилось — словно от боли… но в следующий миг черты его обрели привычную твердость: Максимин Фракиец принял решение. И шагнул на брошенный скутум. Еще секунда — и кинувшиеся в нему воины (Черепанов был в их числе) подхватили широкий, окованный сталью щит и, поднатужившись, взметнули вверх и его, и стоящего на нем двухсоткилограммового Фракийца.

— Аве, Август! — не слыша себя, кричал Черепанов. Рядом разевал рот какой-то незнакомый легионер, а по ту сторону щита орал, надсаживаясь, Гонорий Плавт.

Откуда-то возник пурпурный плащ. Его, свернув комком, метнули на щит. Максимин наклонился, поднял плащ и набросил на плечи…