Дмитрий Рыков - Урусут Страница 73

«Эх, Тошка, Тошка – почему ты забыл трансиверы?» – подумал Белолобов, и тут же устыдился. Может, Бобчев лежит сейчас со свернутой шеей и переломанными ногами и руками на тысячу метров ниже, но не в спасительной пещере, а погребенный под кусками льда…

– Ну, отряд МЧС ведь должен хотя бы трупы искать?! – крикнул Олег.

– Должен. Но это горы. Никто из-за трупов не будет долбить породу и бурить лед. Нашли – отдали родственникам. Не нашли – пропал без вести. Все.

– И долго будут искать?

– Дня три будут. Местный отдел МЧС – в Нальчике. Но мы еще масштабов схода ледника не знаем. Если он опоры канатной дороги сорвал, и не только нашу группу смёл – до нас очередь нескоро дойдет.

Белый Лоб лег на камни – он даже не пытался собрать мысли в кучу. «Это – конец. Это – конец. Это – конец…» – стучало в виски.

– Что есть из еды? – продолжила спрашивать Марина.

– Две плитки гематогена.

– А шоколад? Всем раздавали!

– Я не ем сладкое.

Женщина расхохоталась, и смеялась очень долго.

– Теперь ты понял, что не во всем в жизни был прав?

– Я так и не думал.

– Думал, думал!

– Ну да… Может быть… И зачем я сюда приехал! Чего мне не хватало? Сегодня вечером сидел бы с дочкой за роялем. Или просто говорил о чем-нибудь… Как это все ужасно!

– Это судьба.

– Нет никакой судьбы. Все решения, особенно глупые, человек принимает сам.

– Как это – нет – судьбы? – Марина приподнялась на локте и придвинулась к нему. – Я видела – ты почти убежал от лавины. Она бы прошла мимо тебя. Но ты был связан со мною страховкой, и я утянула тебя за собой. Значит, такая у нас судьба – умереть вместе.

– Я не заказывал такой судьбы. Ты хочешь сказать – иди я один, остался бы жив?

– Да. И еще бы увидел, как я провалилась, и дошел бы до спасателей, и вызволил отсюда… Так. Две плитки гематогена растянем на пять дней. Вместо воды отколю как можно больше льда – будем сосать или растапливать телами.

– Телами? Да мы сами тут замерзнем!

– Не замерзнем. Зато нет ветра. Не замерзнем – от голода сдохнем.

Олег полностью все же не мог поверить в происходящее.

– Ладно, – кивнул он головой. – Принимаю все, как должное. Умру, как мужчина. Не справился с дикой природой. Бывает.

– Если станем голодать – а так, вероятно, и случится – ты меня убьешь.

– Не говори ерунды! – ему захотелось включить фонарик, чтобы посмотреть в лицо спутнице – слишком быстро она сошла с ума!

– Убьешь. Ножом зарежешь, – убежденно повторила Марина. – Я не хочу тут угасать, как спичка. Зачем бесплодные мучения?

– Я не стану этого делать.

– Ух, как благородно! Или трусливо? Ладно, тогда я убью себя сама.

– Я не дам тебе нож.

– Но ты же заснешь когда-нибудь, верно? Кстати, о сне. Если мы намерены что-то предпринять, то двигаться надо сейчас – пока есть силы. Завтра их будет меньше, послезавтра – еще меньше, и так далее.

– И что же можно тут предпринять? – Олег почувствовал, как ухмылка скривила его лицо – хорошо, что ее в темноте не видно.

– Ты заметил, что это не просто щель, а пещера?

– Заметил.

– Может, кто-то до нас здесь появлялся.

– И оставил на память банку тушенки.

– Не смейся. Лучше уж замороженную тушу козла. Ты ведь дышишь, откуда-то идет воздух. Значит, есть и еще дырка. Может, найдем, может, пролезем.

Забрезжил луч надежды, но…

– А если пещера уходит вниз на километр?

– Тогда нам каюк. Да нам так и так – каюк.

– Утешила.

– Отдыхаем час-другой, и ползем вниз. По крайней мере, хоть что-то делая, мы не свихнемся.

– Это верно.

– Тогда поспи чуть-чуть.

– Не могу. Какой, к черту, сон? Да и болит все – сил нет.

– Это точно. Тогда расскажи что-нибудь. О себе, например. Ты дочь вспомнил – один ребенок в семье?

– Один.

– Да ты не тушуйся – на самом деле, ты перед смертным одром. Говори, если грех есть какой – снимай с души!

– А ты – служитель культа?

– Женщинам не положено.

– Ну и я о том же.

– Не стесняйся – нам вместе умирать. Поговорим немножко, потом зубы стиснем – и в расщелину. Ты расскажешь, я расскажу…

– А потом я тебя зарежу, а себе сделаю сеппуку.

– Ну, что-то вроде того.

– Один ребенок, одна жена.

– С женой счастлив?

Он немного подумал.

– Нет.

– Почему?

– А кто знает?

– А был – счастлив?

– Был. Два-три года, – тут пришли воспоминания, и он даже удивился – надо же, как то, что его раздражало, выводило из себя и даже мучило, вдруг показалось таким нужным, важным и даже дорогим. – А потом куда-то все ушло.

– Кончилась любовь?

– Кончилась. А может, ее и не существовало. Определял же Гиппократ любовь как болезнь крови – может, он и прав. И вообще «счастье» для меня термин какой-то неправильный.

– Почему?

– Потому что счастливым я себя чувствовал до четырнадцати лет. Но не понимал этого. А потом произошла трагедия, и я понял, что все хорошее – в прошлом, что мир изменился и никогда не будет прежним. То есть я повзрослел в одну минуту. И сердце сковало такими тисками, что не освобождало меня ни на секунду. Может, то, что сейчас произошло – продолжение всего?

– А ты говоришь, что судьбы нет. Рассказывай.

– Не хочу!

– Рассказывай.

Олег вздохнул, еще раз потер особо ушибленный локоть, и вдруг полилась из него речь, будто река прорвала плотину:

– Я рос во вполне благополучной советской семье: отец – преподаватель университета, мать – служащая, старший брат – спортсмен. Еще и дед по отцу, пенсионер, академик АН СССР, и множество дальних и очень дальних родственников. Родословную я свою не знаю, потому как дедушка из детдома, но отца своего он помнил, правда, никогда не говорил о нем. Меня специально в жизнь прадеда не посвящали, чтобы не испортить правильное марксистское мировоззрение. Я много читал, готовил себя к карьере историка, чтобы пойти по стопам папы и дедушки, чему они несказанно радовались, ежедневно играл на фортепиано, занимался физкультурой, перепродавал пластинки – рос, как я теперь понимаю, весело и беззаботно.

Но потом… Мой старший брат являлся спортсменом-пятиборцем. В девятом классе влюбился в одну девушку. Когда он уже поступил в университет, на первом курсе – шел 83-й год – он сидел с ней в кафе, и вдруг появились какие-то мачо, пошептались, как он считал, с его невестой, она так беззаботно к нему повернулась и спросила: «Я пойду, с мальчиками на машине покатаюсь?» Замечу, тогда машина казалась таким удивительным признаком мегастасуса, как сейчас, наверное, личный самолет. Он чуть со стула не упал, потом на нее накричал, она, рассерженная, ушла – сейчас я понимаю, что с большим удовольствием: появился повод расстаться. Первая любовь – штука страшная. Ему бы переключить страсть на иной объект, но он принялся что-то доказывать, бороться, звонить, приходить – но она не желала его видеть вовсе.

Тут он вдруг забирает втайне от родителей документы из университета, сам идет в военкомат, и его с радостью принимает в свои ряды Советская Армия. А так как он пятиборец, то попадает в десант, и в учебке становится одним из лучших. Может быть, самым лучшим, – несмотря на холод, Олег вдруг вспотел – раньше он никогда, вообще никогда никому об этом не рассказывал. Только факты – но никаких подробностей, никаких деталей, как сейчас. – После полугода его отправили в Афганистан. Видела бы ты тогда моих родителей – им бы головы пеплом посыпать, а они, замутненные построением коммунизма, горды индюшачьей гордостью – сын выполняет интернациональный долг! Пошел добровольцем! А хотел обстановку сменить – мог поехать на комсомольскую стройку. Но, думаю, все же глупая надежда в него вселилась – вернуться в парадной форме, увешанным орденами, медалями и почетными знаками, прийти к той девушке и сказать: видишь, какой я, туда-сюда, герой?! А она тут же: о, прости меня, я вся твоя! А он ей: хрен тебе! Раньше надо было думать! А теперь не люба ты мне, к тому же тут писала мне одна… Из Нижневартовска… Красавица необыкновенная! Посмотрю, съезжу, посмотрю, как там чё…

– Что-то случилось? – спросила Марина, придвинулась ближе и положила ему голову на плечо. – Я погреться, не дергайся, – добавила она, почувствовав, как он вздрогнул.

– А что могло случиться? В первой же операции снайпер – причем я думаю, что это попался америкос, вряд ли обычный душман так орудовал – подстрелил его командира взвода. Причем попадание – в таз и в ногу, попросту обездвижил. А когда рядовые солдаты поползли начальство спасать, начал молодняк щелкать, как орешки. «Приказываю, – орал старший лейтенант, – оставаться на местах!» Но всё равно ползли, потому как есть такой закон – выносить раненого командира с поля боя. До брата троих застрелил, уже без затей – насмерть. Но брат выстроил там какой-то заградительный огонь, выскочил, схватил офицера, даже протащил пару метров, однако, свою пулю все равно получил.

Женщина сжала ему пальцы.