Александр Бушков - Поэт и Русалка Страница 75

— Мы о вас ничего не знали…

— Как и мы о вас, юноша, — сказал Пушкин. — Я подозреваю, в Европе — а может, и не только там? — существует не одна подобная служба, и мы все бродим, как слепые, не узнавая друг друга и не подозревая, что не одиноки…

Хорошо, что здесь нет падре Луиса, подумал он. Был бы лишний повод у надменного иезуита посмеяться над нашей неопытностью, разобщенностью, школярскими манерами…

— А знаете, Александр Сергеич, — сказал Красовский. — Юноша нам, думается, не врет. Я тут поковырялся с его пистолетиком… Серебряной пулею заряжен, представьте себе.

— В таком случае, думаю, лучше всего будет вернуть молодому человеку оружие, — серьезно сказал Пушкин. — Послушайте, Эдгар… Вы уверены, что на тех, кто сейчас в доме, ваши пули воздействуют должным образом?

— Не уверен. Но попытаться стоит.

— Хвалю, — сказал Красовский. — Лихо сказано… В армии не изволили ль служить?

— Угадали. Именно там мне и было сделано предложение… Понимаете ли, я долго прожил на юге. Я понимаю, вы о нас плохо осведомлены, для Европы Америка — жуткое захолустье… Но на юге у нас частенько случаются вещи, которые в материалистическую картину мира не укладываются совершенно. Мне доводилось сталкиваться… Потому меня и привлекли, изучив всесторонне, к службе в… собственно, у нас нет названия, господа. Наша служба спрятана в одном из третьестепенных департаментов военного министерства, у нас мало людей, мало денег, но мы стараемся… Собственно, господа, сейчас не существует никакого Эдгара По. В армии я числюсь под именем Эдгара А. Перри и в настоящий момент для всех, кто меня знает, служу в артиллерийской батарее, в форте Моултри неподалеку от Чарлстона — места отдаленные и пустынные, забытые богом и военным начальством… Главный сержант Эдгар А. Перри, честь имею. А на деле… — Он повертел в руках пистолет и сказал с обезоруживающей простотой. — А на деле — вот это…

— И за кем же изволите охотиться? — спросил Красовский с интересом.

— На того, кто, мне точно известно, обитает в этом домишке.

— Уж не английский ли милорд по имени Гордон? — спросил Пушкин. — Не делайте удивленного лица, нам об этой персоне кое-что известно — достаточно, чтобы заинтересоваться…

— Неужели? Тогда вам, может быть, известно, кто он такой?

— Субъект, определенно принадлежащий к нечистой силе, если считать это чересчур общее понятие условным обозначением наших клиентов…

— Нет, — сказал юноша. — Я имею в виду его личность.

— Представления не имею, — честно признался Пушкин.

— Он даже имя не сменил… Вернее, урезал. Гордон… Если точно, Джордж Гордон Байрон. Байрон ведь — не фамилия, это титул — Джордж Гордон, шестой лорд Байрон… Нахальство поразительное. Так вот, это Байрон…

«Вы с ума сошли!» — едва не вырвалось у Пушкина, но он сдержался — сам пережил наяву многое, по поводу чего ему могли сказать то же самое пресловутые «здравомыслящие люди». Записные материалисты. Князь Вяземский, к примеру, даром что начальствует над Особой экспедицией и по долгу службы обязан проявлять раскованность фантазии и допускать все на свете, так и не смог до конца поверить в джиннов. То есть, он верит в злокозненную нечистую силу, в то, что Катарина существует, — но честно признался, что ему трудно поверить в неких разумных существ, обитавших на Земле задолго до появления человека, а уж тем более в то, что они до сих пор плетут козни против человечества, пылая жаждой мести…

Пушкин сказал тихо:

— Лорд Байрон умер три года назад и похоронен в Греции. Это был великий поэт, я его безмерно почитал и считал учителем…

— Представьте, я тоже, — сказал молодой американец. И вытянул руки ладонями вверх. — Тем больнее было узнать… Вот этими руками я месяц назад держал фонарь и лом, когда мы глубокой ночью проникли в фамильный склеп. В церкви Хакнелл Торкард неподалеку от Ньюстеда. Его гроб был помещен на гробницу пятого лорда Байрона… Он был пуст. Ну, не совсем… Там лежала бумага, на которой кто-то довольно мастерски изобразил физиономию, расплывшуюся в довольно гнусненькой ухмылке. Несомненно, это он сам так изволил пошутить. У него было чувство юмора, хотя и весьма своеобразное…

— Вы говорите жуткие вещи, — сказал Пушкин глухо. — В это трудно верить…

— Мне тоже в свое время казалось невозможным поверить… Положа руку на сердце, господин Пушкин, в своей обычной жизни лорд Байрон был человеком весьма и весьма неприглядным. Потрясающий развратник, первый опыт получивший в девять лет со служанкой-шотландкой….

— Вроде там были еще какие-то темные истории с мальчиками… — вмешался Красовский.

— Именно, — сказал По. — Человек, умышленно ставивший себя вне общества и вне морали…

— Он был великий поэт, — повторил Пушкин.

— Кто спорит? Но человек со столь сомнительными моральными устоями, откровенно бравирующий интересом к темным силам, гораздо больше, чем кто-то добродетельный, подвержен риску однажды столкнуться нос к носу с теми, кто придет с той стороны и сделает предложение… По-моему, мы даже определили точно, когда это случилось. Восемнадцатый год, Швейцария, вилла Диодати… Он там жил с очередной любовницей и друзьями.

— Да, я знаю. Они там писали повести о всевозможной чертовщине: вампирах, привидениях…

— И, судя по всему, то ли сами начали баловать с призывами, то ли те явились сами, считая, что он созрел. Точно утверждать невозможно, но есть веские основания подозревать, что на вилле произошло нечто из ряда вон выходящее. Наш человек собрал немало косвенных свидетельств…

— У меня в голове не укладывается… — сказал Пушкин.

— А отчего же? — пожал плечами Красовский. — Когда человек сам по такой дорожке спешит, случиться может всякое. Вы ж не будете отрицать, Александр Сергеич, что кумир ваш столько мерзостей натворил, что едва ли не с табличкою на груди ходил: «Продам душу»? Стихотворец-то он, может, и впрямь великий, но нужно ж и о душе подумать… Вы ж вот, простите на неудобном слове, после всех юношеских проказ остепенились, да и я, многогрешный, перебесившись, стал жизнь свою соразмерять с Библией, насколько удавалось.

— Я сам с ним сталкивался, — сказал По. — Уже после… Понимаете ли, мне совсем юным довелось быть замешанным в одну жуткую историю… Рассказывать о ней подробно нет нужды, да и место самое неподходящее — но так уж случилось, что воочию убедился в реальном существовании нечисти… А там и попал на службу в тот самый не существующий якобы департамент. Как человек, обладающий некоторым опытом. Достаточным, чтобы считаться едва ли не старым служакой: контора наша, признаться, невелика, деньги выделяются скудные, заведена она недавно, какой там опыт… Делаем первые, едва ли не младенческие шаги. Так вот, в Вирджинии приключилась скверная история. Некий джентльмен, достойный всяческого уважения, выставил свою кандидатуру на губернаторских выборах. Шансы у него были серьезнейшие, и стать бы ему губернатором, не умри он в одночасье при странных обстоятельствах. Нашли его в собственной постели, с раной словно бы от стилета, уже бездыханного. Только вот его камердинер всеми святыми клялся, что стоявшая в спальне хозяина статуя, ландскехт с мечом наголо — пять футов доброй бронзы — на его глазах ожила, сошла с подставки и ткнула джентльмена мечом прямо в сердце… Верили ему плохо. Точнее говоря, не верили совсем — какая может быть вера негритянскому рабу? Его первого и заподозрили. На счастье, наши люди оказались поблизости, и мы к тому времени уже располагали сведениями, что два схожих убийства, недавно происшедших, совершены на тот же манер. Стали искать следы и ниточки… Схватили одного субъекта, а уж он нас вывел прямехонько к «господину Гордону» и порассказал о нем достаточно. Вот только Гордону удалось ускользнуть — при обстоятельствах, уже не оставлявших сомнений, кто он на самом деле…

— Господи ты боже мой, — сказал Пушкин. — У вас то же самое…

— Я отплыл в Европу следом за ним. Мой друг, знавший «Гордона» по Италии, как раз и определил, с кем мы имеем дело…

— И где же ваш друг?

— Он погиб в Венеции, — сказал По. — Тогда мы чуть-чуть его не настигли… но мой друг погиб, а я уцелел чудом. Я его преследовал по всей Италлии. Поехал в Англию, и там мы ночью вскрыли склеп, после чего никаких сомнений не осталось. Мне донесли, что его видели во Флоренции. Я бросился туда, но он уже покинул Тоскану. След вел в германские государства, а оттуда я приехал, всегда чуточку отставая, в Петербург. И вот теперь он тут. — Молодой американец указал на освещенные окна невидного домика.

— Ну что ж, в последнем сомневаться не приходится… — сказал Пушкин задумчиво. — И что вы намеревались делать?