Андрей Архипов - Ветлужцы Страница 8

— Ой, что ты, хозяин лютовать будет! Ох, да вон он идет, — махнула Улина куда-то на край пажити. — Верно, ругаться будет, что так дешево отдаю... Гривна и три куны, милый. Иначе лишат меня оплаты моей. Быстрее решайся, соколик, отдам, пока он не увидел! Пусть тебе удача благоволит, ясноглазый, что ты серебром расплачиваешься! Э, молодец, что ж ты мне четверть гривны киевской дал? — тон черемиски резко изменился и стал похож на цыганскую разудалую речь. — От своей рубленую часть давай, от новгородской! Или мыслишь, что я их в первый раз вижу? Киевская на четверть легче будет! А три куны? Да я порося на них возьму, милый! И что ты мне шесть беличьих шкурок суешь? Еще три давай! Мало ли как охотники отяцкие их продают... Не две, а три! Спаси тебя твой Христос, воин!

— Николай, свет очей моих, иди, принимай выручку, — голос красавицы опять сменился на мягкую, грудную тональность.

— Ох, договоришься ты, девица! Трофим приедет и взбучку тебе устроит, — сонно пробормотал ей в ответ Николай, пригревшийся на холодном осеннем солнышке чуть выше на холме. Наконец он открыл зажмуренные глаза, приподнялся с земли и сошел к черемиске вниз. — Что же ты парчу-то не взяла... ха, на платочек?

— Такой платочек лишь вместо шелома в битве надевать сгодиться. Ох... Скорее бы уж он приехал и устроил взбучку эту, — поникший тон Улины говорил сам за себя. — Я ведь так рвалась за ним, а он почти и не задержался тут, сразу отбыл! Вот и ты меня бросаешь.

— Не грусти, девонька. Мы все тут, рядом, просто вчера в очередной раз козла выбивали, остыла печь у нас. Почти всю ночь провозились, так что мне поспать бы еще чуток, а земля уже холодноватая... Вон, кстати, Петр идет, ему выручку и отдашь. Он ведь твоему жениху первый друг был с детства, знаешь?

— Знаю...

— Тогда выше носик свой держи, а я пошел. Свару кликнешь, если что, а в помощники я Вышату тебе пришлю, ну... рыжего мальчишку такого. И то не знаю, нужен ли он тебе? Четверти часа не прошло, как товар мы подвезли, а ты уже почин учинила. Да еще какой! — Николай склонился к уху черемиски и перешел на шепот. — Мы и в треть цены не думали продать...

— Так я сызмальства с дедушкой по торгам хожу, — понеслось вслед собравшемуся уходить кузнецу. — С чего бы другого мне язык ваш так знать? Тут моя стихия, — Улина приподнялась на носки и потянулась руками вверх и в стороны, явив всему миру гибкий, почти девичий стан. — Эй, народ честной! Налетай, подешевело! Жарить, парить, на чем будете?! Утварь железная, что до внуков ваших доживет! Горшки, что любой огонь выдерживают и на пол упадут — не расколются! Красота неописуемая цветов железных по бокам, да ромейских плодов, из которых они вино свое делают! И тебе, Петр, не хворать, — прервалась она на секунду. — Осталось всего ничего, новгородцы славные! Двум продам, третьему не достанется! А вот и покупатель знатный пожаловал! Федор, смотри сам, чем торгуем, поутру я тебе лишь три диковинки заморские и показала.

— Э... кхе, красавица, — подошедший помощник Захария сначала раскланялся с Петром, а потом уже начал перебирать утварь. — А сказывала, что ушкуй мой до половины забьешь. Тут же одним чихом все накрыть можно.

— Товаром моим и два твоих судна забить легко, — парировала Улина. — Только пока ты чихать тут будешь, местный глава весь товар мой заберет! Вишь, приценивается. А вот бренчит ли в мошне твоей серебро, еще неизвестно. Маленьким крючком большую рыбу не выудишь!

— Ишь, стрекоза, чего надумала, серебро наше с Захарием подсчитывать...

— Ох, наше! Гляньте на него, люди добрые, никак он кошель Захария со своим перепутал!

— Кхм... — покраснел Федор, недовольно оглядывая собирающуюся толпу, привлеченную громким зазывным криком Улины. — Ныне я купец, за него. Давай-ка цены называй свои, а не языком попусту трещи как сорока. И товар показывай!

— Так смотри, за погляд с тебя не возьму ни куны! Только как бы не расхватали до тебя все! — Улыбчивая черемиска размашистым круговым движением показала на потенциальных покупателей, которые сгрудились вокруг нее тесным кругом и неторопливо передавали из рук в руки железную посуду, простукивая ей днища и пытаясь даже принюхиваться.

— Ты меня с ними не равняй, милая, — неожиданно успокоился Федор, понявший, что его пытаются вывести из равновесия. — Я у тебя скопом все возьму, если в цене сойдемся, даже ваш воевода гхм... не сдюжит против меня, — покосился он на Петра, и подпустил чуть ехидства в голосе. — Если ты, конечно, не преувеличила, бабонька, и утвари у тебя хватит на целый ушкуй.

— Хватит, хватит! Только вот не знаю уже, что и спросить с тебя. Воевода местный мне заранее кое-что предложил...

— Тогда прежде поведай нам, какую цену ты хочешь, и о чем вы с ним сговаривались!

— Да что говорить-то тут...

— Да ты скажи! — послышалось из толпы, внимательно следящей за происходящим торгом.

— Да что сказать?! Сами товар видите! Такой и в Новгороде не найдешь...

— Да видим мы все, — не выдержал Федор. — От какой цены нам плясать? Давай, не рассусоливай!

— Да ты не робей, говори, — опять вмешался какой-то голос, донесшийся из второго ряда людей, тесно обступивших место торга.

— Эх, была, не была! Отдаю все по дешевке! Котлы большие по полторы гривны, малые по гривне и пятнадцати кунам пойдут, сковороды по полгривны, а горшки железные с цветами по гривне кун отдам.

Окружающая толпа притихла, и стало слышно, как заблудившийся трудяга шмель басовито пролетел в сторону леса навстречу холодной осени и своей гибели.

— Одурела, что ли, лапотница? — Федор вытаращил глаза и шагнул в направлении Улины. Та успела рукой придержать Петра, ринувшегося было к ней на защиту, и выставила перед толпой изящный сапожок, чуть приподняв край поневы.

— И в том, что лапотница я, неправ ты, — невинным голоском произнесла черемиска. — И то, что продавца хаешь, в укор тебе пойдет! Может, и цену за такие речи набавлю.

— Да ну тебя! Сколько ты хочешь на самом деле? Ишь, заломила!

— Да ты сам скажи, купец, почем взять хочешь?

— Кха... Ну, по десять кун за горшок, по пятнадцать за котел малый и по двадцать пять за большой.

— Тю... Да ты надурить меня хочешь! — возмутилась Улина, уперев руки в бока. — Потом всем рассказывать будешь, как посмеялся над глупой бабой! Надо мной же похахатывать все будут! Скажут, за сколь купила, за столь и продала, да еще все лето рать на свое серебро кормила, что в страны заморские плавала вместе со мной за товаром. Стыд-то какой мне будет!

— Да брешешь ты все! Как баба в заморские земли ходить может?

— А может и брешу насчет того, что была там! Только много ума не надо, чтобы ратников нанять, да купца с ними отправить! А уж ныне это мой товар, не в убыток же себе его отдавать?! А ты задарма все забрать хочешь!

Замолчавшая толпа оттаяла, и даже послышались голоса поддержки смелой черемиски от слегка ухмыляющихся жителей Переяславки.

— Так держи, девонька! Вона какие котлы, без шва единого, даже от молота кузнечного следов нет, истинно чудо заморское!

— Ну... — спустя минуту такого гомона Федор пошел на попятный. — По сорок котел большой возьму и горшок по двадцать. Все, последнее мое слово.

— Будто ты не знаешь, купец, сколь надо припасов для рати судовой! — Улина завертела головой в разные стороны и потащила из толпы новгородца, который недавно купил у нее утварь. — Да я вот ему, как первому покупателю котел большой за полторы гривны отдала... Так ведь, родненький? — острый каблучок сапожка впился ратнику в ногу. — А тебе только за то скинула, что ты скопом все берешь! Пойду на Вятку ту же, большая утварь по две гривны разойдется! — Второй каблучок ненароком прошелся по сапогам Петра.

— Да уж что на Вятку идти, красавица, тут расторгуешься хорошо. — Вздрогнул Петр, но тоже подключился к торгам. — Я бы у тебя и по гривне все котлы походные скупил. Рать растет, а сухой кусок воям в горло не лезет...

— Ну, твоя взяла, красавица, — обреченно махнул рукой Федор. — Беру все большие по его цене, но на остальную посуду все же убавь половину стоимости.

— Ох, ласковый мой, да я бы с превеликим удовольствием, — всплеснула руками Улина, показывая на пробирающегося через толпу Кузьму. — Но видишь, еще один покупатель идет, а он уж точно на все мои цены согласится. Как уговаривал меня поутру, с товаром встретив, как обхаживал... Только вот имени своего не сказал. Все вы такие, кобели проклятые!

— Кузьмой меня кличут, молодица, — растолкал всех любопытствующих от товара подошедший новгородец и начал перебирать железную утварь. — Только напраслину ты на меня возводишь, хая словами погаными, товар я твой обхаживал, а не тебя. Хотя, не будь ты такова... какая есть, то кобели бы около тебя не крутились.

— Ох, срезал девку на лету, — послышалось из толпы.

— Срезал, срезал, родненький. Поставил на место лапотную, — безропотно согласилась Улина и тяжело вздохнула. — А что делать? Нрав свой на торгу не покажешь, так разденете, разуете и без единой куны оставите. Сколько ты, Федор, за котлы большие дать хотел, по гривне за штуку? Отдать тебе, что ли, весь товар?