Анатолий Матвиенко - Аэропланы над Мукденом Страница 8

На прощание академик посоветовал Самохвалову, ежели тот уповает на аппараты тяжелее воздуха, заняться плотнее практическим планеризмом, для чего лично познакомиться с Николаем Андреевичем Арендтом. Уездный врач, он не покидает Крым, поэтому для встречи с ним, надобно списаться и ехать на юг.

— Меня одно в Николае Андреиче настораживает, — промолвил Самохвалов. — Очень уж категоричный господин. Помню, первое его сочинение, что попалось мне, так и поименовано было — «Об одном нормальном аэроплане».

— А другие аэропланы — ненормальные? — догадался Менделеев.

— Именно. Но совет ваш ценю. Вот Можайский, например, мне больше интересен не своим забавным снарядом, а опытами на пути к постройке. Но он их почти не публиковал. Потому весь мир до сих пор считает подъемную силу по формуле Ньютона, хотя даже мне известно, что она не верна. Может, и у нашего врача есть неопубликованные алмазы мысли.

— Мы шапочно знакомы. От меня ему поклон, — после чего знаменитый химик заверил Самохвалова, что рад видеть оного в своем доме.

Петр Андреевич подвез на двуколке контр-адмирала поближе к Обводному и по пути завел такой разговор.

— Те машины, много раз вами упомянутые, что на Обуховском заводе, оплачены? Их можно забрать и использовать?

— Так точно. Желаете приобрести?

— Можно. Но не обязательно. У вас выбор, Александр Федорович. Вступайте в союз со мной и вносите эти машины. Та, что на двадцать лошадей, будет пропеллер крутить для экспериментов. Для, более мощной свое применение найдется, о ней потом.

— Я с радостью бы, да больно в деньгах нужда.

— Учтите, коллега, это мое последнее предложение. И ваша последняя возможность остаться в воздухоплавании. Ох, надоело мне это слово. Как у вас на флоте говорят? Корабли ходят, а не плавают.

— Точно так. Плавает г...но в проруби.

— Чудно. Посему пусть воздушные пузыри плавают. У нас будет, ну не знаю, по-французски это — aviation, — Петя попробовал слово на вкус. — Быть посему, как говаривал мой царственный тезка. Авиация! Сколько вы заплатили за машины?

— Полторы тысячи рублей.

— Даю двести. Если, конечно, они годные, а не как в Красном Селе.

Можайский возмущенно вскинулся от мизерности суммы, но потом удрученно кивнул. За время его трехсекундной пантомимы Самохвалов успел передумать.

— Нет, не дам. Назначаю вам пенсию в добавку к казенной. Двенадцать целковых в месяц. И десять процентов в проекте, хотя, конечно, столько вы не внесете. Работать придется много. И вкладывать тоже. Брат меня изругает.

Судя по согбенной конфигурации отставного моряка, большого выбора у того не было.

— Вот и отлично. Завтра едем на завод смотреть ваше приданое. Потом монтируем прямо у меня на Васильевском первый пропеллер.

— От моих старых опытов много сохранилось. Я модель на тележке катал, мерил изменение веса от скорости, угла атаки и размаха крыльев. Ньютон не прав, подъемная сила на плоском крыле раза в три больше, чем по его расчетам.

— Ну вот. Успех практически гарантирован. Осталось придумать подходящее название. Воздухолетательный снаряд — длинно и не музыкально. Предлагаю «Летательный аппарат Можайского и Самохвалова». Коротко — «МоСаЛет».

— Нет уж, Петр Андреевич, у вас главная доля, извольте быть первым.

— «СаМоЛет?» Тоже неплохо. До завтра, Александр Федорович.

Глава 4

25 апреля — 3 мая 1889 года. Крым

Арендт встретил Самохвалова в Симферополе.

Несмотря на теплую погоду, яркое солнце и душистые запахи крымского разнотравья, курортный сезон еще не начался. Но после питерской сырости Крым казался настоящим раем, средь которого в Ялту неспешно тащилась повозка, в которой два единомышленника разговаривали обо всем на свете, если «все» хоть как-то касалось полетов.

Скромный домишко в окрестностях Ялты служил красноречивым свидетельством общности судьбы российских изобретателей. Что моряк, что врач — итог один. Нужда, деньги ухнули в прорву страсти, сжигающей изнутри почище алкоголизма, отвернувшиеся близкие, у коих лопнуло терпение. Одиночество и жизненный тупик.

Десятки птичьих чучел, модели планеров, кучи журналов и газет, несколько книжек, превративших обитель Арендта в храм небесного бога, содержались в куда большем порядке, нежели Петины ритуальные реликвии на Васильевском. Профессия врача вбивает аккуратность и привычку к чистоте куда-то в центр фюзеляжа, и извлечь ее без полной разборки организма никак немыслимо.

К сожалению, уже в течение первых суток Петя выведал все, что первый русский планерист не успел опубликовать. Его суждения теперь не были столь категоричны, как ранее, но он по-прежнему оставался приверженцем безмоторного полета.

— Петр Андреевич, вам и никому другому не понять меня, пока не попробовали летать в Крыму.

— Что же здесь особенного? Нет, конечно, очень красиво — горы, море.

— Э-э, молодой человек, я вам не выдал самую главную тайну Крыма. — Весь внимание.

— Не торопитесь, — врач подлил чаю из щербатого чайника и хрустнул пряником. — Если не жаль потратить дня три-четыре и шесть рублей, я покажу вам нечто, коему нет ничего подобного в мире.

На следующее утро арендованный баркас с молчаливым татарином, капитаном и командой в одном лице, принял на борт Самохвалова, Арендта, ящик с «Кодаком» и большой сверток, замотанный мешковиной. Утлое рыбацкое суденышко украсилось латаным-перелатаным косым парусом и лениво двинулось на северо-восток вдоль крымского берега.

В часы и дни, когда от него ничего не зависело, Петр пытался расслабиться. Шелестел ветер в грязном полотнище, поскрипывал корпус, шептала вода за подозрительно низким бортом, ругались чайки и что-то заунывное тянул сквозь зубы мореман. С коллегой уже не хотелось общаться, все переговорено. Арендт тоже молчал, но с ним произошла странная метаморфоза. Он распрямился, словно даже помолодел. Редкая косматая борода лихо развевалась на ветру. В глазах светилась уверенность о владении неким секретным знанием, которое наполняет его существование смыслом и даже приподымает над простыми смертными.

К вечеру татарский колумб высадил путников в небольшом заливчике, который с трех сторон опоясывали невысокие горы. Авиаторы подхватили сверток, весивший без малого два пуда, и, спотыкаясь на гальке, отправились в глинобитную хижину неподалеку от полосы прибоя. В пределах прямой видимости манили к себе приличествующие статусу и состоянию гостя комфортные дачи, но Арендт, привыкший к крайней аскезе из-за вечного дефицита средств, решительно толкнул калитку в ветхом заборе.

Первую ночь в Коктебеле они провели у знакомых земского врача. Петя почти до утра не мог толком уснуть, поминутно просыпаясь из-за вездесущих насекомых. В шесть его уже поднял переполненный энергией планерист, изъял гривенник на нужды экспедиции, отошедший паре дюжих болгар-носильщиков, и четверка мужчин совершила короткое восхождение на гору Узун-Сырт.

На вершине любой горы красиво. Даже столь низкой, окруженной самым обычным пейзажем, без скал, утесов, ущелий, водопадов и прочих горских живописностей. Снизу, со стороны моря, дул непрекращающийся влажный ветер, быстро выстудивший остатки тепла из-под одежды.

Арендт пришел в неистовое возбуждение, подбросил картуз, поднятый ветром на приличную высоту, сбегал за ним, затем опомнился, наказал болгарам прибыть завтра к вечеру и принялся разматывать поклажу.

— Николай Андреевич, вы рассчитываете провести здесь все время до следующего вечера?

— Будьте покойны, Петр, вы даже не заметите, как пролетят полтора дня. О продуктах не извольте волноваться, я подсуетился.

Что уж беспокоиться о том, чего нет. Тощий сидор ни по размерам, ни по общему виду не напоминал филиал продовольственного магазина.

Между тем эскулап извлек из мешковины несколько длинных деревянных брусков, сверток плотной ткани, моток троса, нехитрый набор инструментов и начал упорно складывать непонятную до поры конструкцию.

— Помочь?

— Спасибо, справлюсь. Не впервой. Поможете только полотно натянуть. А пока любуйтесь видами и аппарат изучайте.

После того, как крыло, обтянутое тканью, приняло форму, заданную каркасом и множеством растяжек, Петю настигло легкое чувство дежавю. Крымский планер неуловимо напомнил снаряд Можайского. То же хвостовое оперение из вертикальных и горизонтальных элементов, вертикальная мачта с набором тросиков, натягивающих крыло. Хотя отличий, пожалуй, больше. Несущие плоскости не квадратной, как в адмиральском изделии, а птичьей формы, сильно загнутые кверху, подошли бы чайке-переростку. Шасси, мотора и лодки не было в помине. Вместо пилотского кресла в середине крыла болталась ременная сбруя на двух пилонах, чуть впереди Петя рассмотрел крепкий поперечный рычаг.