Олег Мазурин - Убить отступника Страница 8

После ужина Александр прилег на софу в гостиной.

Мысли Голевского снова вернулись к Даше.

«Как бы мне ее снова повидать? А может, написать ей письмо? Или лучше обожать мой предмет страсти на расстоянии? Говорят, платоническая любовь во много крат сильнее физической. Напишу ей послание в стихах и подпишусь таинственными инициалами. Пусть гадает, кто сочинил. А там поглядим, промелькнет ли искоркой ее страсть, или возгорится в душе большое пламя? Эх, отвлечься мне надобно. Почитать, что ли, на сон грядущий великого Шиллера? Или как? Все же почитаем».

– Эй, Игнат, – позвал старика Голевский. – Принеси-ка мне, голубчик, книжку в коричневом переплете. Она лежит в моем кабинете на столике. Так вот, не закрывай ее. Понял, братец? Хорошо понял?

Слуга закивал.

– Будет сделано, барин. Не сомневайтесь.

Расторопный слуга умчался и вскоре принес требуемую книгу. Капитан взглянул на нее… Так и есть, открыта на любимой странице. Попробовал почитать. Ничего из этой затеи не получилось. Мысли мешали сосредоточиться. Все грезилась Даша.

Александр Дмитриевич ворочался, пытался снова заснуть, но сон упрямо не шел к нему.

…Уже рассветало, и капитан не стал зажигать свечу. Отдернул портьеру, слабый свет упал на стол – вполне сойдет. Нетерпеливое перо поспешно вывело на чистом листе черные буквы: «Из Шекспира. Посвящено Д***». Появились и первые строки:

Глаза моей любви на солнце не похожи.Коралл затмил бы чудные уста…

…Когда Голевский отложил перо, наступило утро. Вдруг дверной колокольчик требовательно зазвенел, и капитан отложил перо.

– Кого же это принесло в такую рань? – удивился Голевский.

Игнат пожал плечами.

– Не могу знать, барин.

– Так пойди, открой.

– Сию минуту.

Игнат быстро исчез и вскоре появился на пороге кабинета. Доложил:

– Барин, к вам гости пожаловали, какой-то офицер.

– Офицер. А как он представился?

– Представился, представился, барин. Поручик Снетков, кажись.

– Когда кажется, крестись, голубчик. Проси его, я сейчас подойду.

– Хорошо, барин.

Голевский вошел в гостиную. Там его ожидал незнакомый офицер. Золотистые адъютантские аксельбанты украшали ярко-голубой мундир. Офицер щелкнул каблуками – звякнули шпоры.

– Капитан Голевский?

– Да, это я… – кивнул капитан, а у самого сердце похолодело.

«А вдруг он по мою душу? Вдруг это арест?.. Да вроде не за что? И он без фельдъегерей или унтер-офицеров. Нет, это не похоже на арест. Так что это?..»

– Честь имею представиться, адъютант генерала Бенкендорфа, поручик Снетков.

– Чем обязан, поручик?..

– Вам письмо от его превосходительства, – жандарм торжественно вручил гвардейцу белый конверт. – Велено передать вам лично в руки. Честь имею!

Снетков козырнул. Голевский кивнул ему в ответ.

– Честь имею. До свидания, поручик…

Адъютант ушел, а Голевский облегченно вздохнул:

«Слава Богу, что это не взятие под стражу!»

Он спешно распечатал пакет, быстро пробежал глазами по строчкам…

Любезный Александр Дмитриевич, приглашаю Вас на аудиенцию ко мне во вторник, к 12 часам.

С уважением,

начальник III отделения собственной Его

императорского величества канцелярии

А. Х. Бенкендорф.

Голевский вздрогнул от неожиданности…

Бенкендорф Александр Христофорович? С какой стати он понадобился главному жандарму России?

Гвардеец хорошо знал генерала, какое-то время Голевский служил в Павлодарском пехотном полку под началом Бенкендорфа, прежде чем перейти в лейб-гвардии Московский полк (бывший Литовский). А после 14 декабря 1825-го года они оказались по разные стороны баррикад, бывший командир уже лично допрашивал Голевского в Следственном комитете. Правда, без особого пристрастия.

Голевского опять охватило волнение. Зачем он понадобился его превосходительству? А что если его заново арестуют, осудят и сошлют в глухую Сибирь? Может, кто-то оговорил его, или всплыли какие-то порочащие его особу документы? Но все компрометирующие документы он сжег сам лично. Да и пять лет назад Верховный уголовный суд под председательством князя Лопухина определил окончательные сроки наказания всем подследственным. В том числе и Голевскому: его освободили по высочайшему повелению. Тогда что это за срочное дело? Тем более шеф жандармов прислал к нему не обыкновенного фельдъегеря, а личного адъютанта. Что-то весьма важное? Но что?..

Он отправился на набережную Фонтанки, где располагались казармы Московского полка, поговорил с командиром генералом Эдельманом, сослался на плохое самочувствие и отделался от дежурства. Чтобы избавиться от гнетущих мыслей и переживаний, он вечером поехал в офицерское собрание к полковнику Горохову. Там поиграл в вист, затем в бильярд, выпил шампанского, а потом, вернувшись домой, упал на софу и уснул как убитый.

На следующий день в полдень Голевский, томимый мрачными предчувствиями, прибыл на своей коляске к зданию номер 16, что стояло на пересечении улиц Фонтанки и Пантелеймоновской. Там размещалось III отделение его императорского величества канцелярии. В приемной в ожидании аудиенции пришлось прождать минут тридцать. За это время капитан успел сыграть партию в шахматы с одним штабным офицером. Едва шахматисты разыграли дебют новой партии, как вышел поручик Снетков:

– Господин Голевский?..

Капитан поднялся с кресла и кивнул.

– Прошу вас в кабинет. Его превосходительство вас ожидают-с… А вы, сударь, еще немного подождите, – обратился поручик к штабному. – Его превосходительство вас непременно примет. Уже скоро…

Штабной понимающе кивнул и не возражал.

Голевский вошел в кабинет. (Тут же Снетков прикрыл за ним двери и остался снаружи). В глубине кабинета за бюро стоял человек невысокого роста с правильными чертами лица, аккуратно подстриженными бакенбардами и усами, молодцеватый и подтянутый. Несмотря на возраст, генерал был полон сил и энергии. Его взгляд излучал доброжелательность и уверенное спокойствие.

– Рад вас видеть, капитан, в полном здравии. Поверьте, очень рад.

– Я тоже, ваше превосходительство. Честь имею.

– Ну-с, хорошо. Не буду вас долго томить вас, а сразу перейду к делу. Так-с, я пригласил вас, любезный Александр Дмитриевич, чтобы обсудить некоторые вопросы государственной важности.

– Слушаю вас, ваше превосходительство, я весь внимание.

– Позвольте напомнить. Вы в силу ваших заблуждений сносились с заговорщиками, но были помилованы…

Голевский учтиво кивнул.

– Итак, бунт был подавлен, мятежники приговорены к различным срокам наказания, а пятеро самых опасных и отъявленных преступников казнены. Казалось, мы покончили с бунтовщиками. Но сдается мне, что это не так, что не все заговорщики арестованы, и кое-кто их них затаился до срока, лелея преступные замыслы. Помните дело братьев Критских, которое случилось четыре года назад? Слава Богу, их тайное общество не было столь многочисленно и сильно, как предыдущие. Но они хотели истребить царскую фамилию. А вот недавний пример. Заговор мелкопоместного дворянина Сунгурова и его родственника, студента Гурова. Их арестовали в июне, и они пока под следствием. Заговорщики утверждают, что действовали от имени какого-то Союза Свободы. Вот что они удумали, мерзавцы…

– И что же, позвольте полюбопытствовать?

– …Разослать по всем губерниям прокламации к народу для возбуждения ненависти к государю и правительству, внушить, что цесаревич Константин Павлович (царство ему небесное) жив и идет на Россию с войсками польскими для того, чтобы отобрать всех крестьян от помещиков и сделать их вольными. Не платить никаких податей, а жить всякому для себя – кто как хочет! Они хотели составить шайку тысяч в пять, пойти к Туле и взять оружейный завод, где работают до шести тысяч оружейников… В военных поселениях неспокойно, там тоже зреет смута. Вспомним хотя бы июль сего года. Мятеж в Новгородском поселении. Офицеры убиты, лекари тоже. Мятежники хотели даже ехать в Грузино, чтобы убить его сиятельство – графа Аракчеева и разграбить весь его дом. Но одумались…

«Жаль, что его не убили», – подумал Голевский.

Капитан презирал Аракчеева – этого угодливого царедворца и карьериста, к тому же еще труса. Голевский все никак не мог забыть рассказ своего товарища по Союзу Благоденствия Павла Сергеевича Пущина (его тоже оправдал Следственный комитет) о том, как Аракчеев «отличился» при Бородинской битве. Тогда граф, адъютант при штабе, прискакал к Пущину, в то время еще капитану лейб-гвардии Семеновского полка, чтобы узнать обстановку на батарее. В это время французы стали стрелять из пушек. Услышав, как неподалеку от него что-то разорвалась, он спросил капитана: «Что это?» – «Граната», – спокойно ответил Пущин. Граф побледнел как полотно и, ни слова не говоря, лихо ускакал обратно в ставку главнокомандующего.