Андрей Родионов - Французский дьявол Страница 8

Одновременно с ним на помост поднимается высоченный, поперек себя шире бугай в алом камзоле, расшитом серебром, на голове синий берет, лихо сдвинутый на бок, на бычьей шее вызывающе горит золотая баронская цепь. Совершенно разбойничья рожа, бешеные глаза и густая черная борода, коротко остриженная клинышком по последней бургундской моде.

— Шериф, шериф! — испуганно шепчут в толпе.

Если при выступлении мэра над площадью царила тишина выжидательная, то ныне она воняет страхом. Похоже, господин шериф — человек действия и не привык долго рассусоливать. Брякни ему кто сдуру, что за нарушение закона и порядка вместо виселицы или плетей можно выписывать штрафы, такого гнусного фантазера шериф прибил бы на месте одним ударом громадного кулака. Не пускаясь в дальнейшие разъяснения, барон звучно откашливается, львиный рык выплескивается за границы площади, эхом разносясь по окрестным улицам:

— Я, шериф Саутгемптона Ральф де Халь, четвертый барон Стэнфорд, тщательно рассмотрел все детали случившегося. Властью, данной мне его величеством королем, я вынес дело главаря бандитской шайки на суд равных ему дворян.

Задвигавшаяся было толпа цепенеет под свирепым взглядом шерифа.

Несколько секунд помолчав, барон продолжает:

— За учиненные обиды, злодейства и преступления суд приговорил сэра Джеффри Сирхоунда и всех его потомков к лишению герба и звания дворянина!

Подскочивший слуга сует саутгемптонскому шерифу меч в потертых ножнах. Одним плавным движением барон надевает на левую руку латную перчатку, правой стряхивает ножны с клинка, а меч вскидывает над головой. Понимая, что сейчас произойдет, сразу тысяча человек набирает воздух в грудь. Тем временем барон берет меч за рукоять и острие, под дорогой тканью камзола вздуваются чудовищные мускулы, наливается кровью лицо, блестят зубы над черной густой бородой, с громким звоном клинок ломается почти посредине.

Перекрывая радостный выдох толпы, осужденный на смерть Джеффри Сирхоунд издает отчаянный крик. Он, как пойманная рыба, бьется в руках помощников палача, отчаянно звенят кандалы, наконец палач угоманивает его ударом тяжелого кулака.

Не обращая внимания на шум за спиной, шериф вскидывает над головой руки с обломками меча, его густой бас с легкостью перекрывает гомон толпы:

— Все равны перед законом, который установил король в нашем лучшем из христианских королевств. Запомните это хорошенько!

Двигаясь медленно, словно ползущие по льду улитки, двое дюжих молодцов вытаскивают на помост гроб, а помощники палача укладывают в него преступника. Тут же над гробом возникает отец Лоулесс, громко и четко произнося слова, затягивает заупокойную.

— Что происходит? — шепчу я Жюлю.

Вместо него отвечает командир:

— Отпевают, как если бы он уже умер.

— Он и умер, для дворянства по крайней мере, — хмуро роняет гасконец.

Закончив службу, отец Лоулесс медленно крестит преступника и тут же исчезает, на сей раз окончательно. Помощники палача споро вытаскивают бывшего уже дворянина из гроба, действуя слаженно, в четыре руки, срывают с него одежду с вышитым на груди гербом, оставив в одном белье. Еще пара минут, и в восьмой петле виснет когда-то член благородного сословия, а ныне просто безымянный преступник, один из многих, что промышляют на дорогах.

Оживленно переговариваясь, люди начинают расходиться с площади.

Поймав взгляд командира, я молча киваю. Представление закончилось, теперь, как и договорились, пора искать подходящий для ограбления объект. Как по волшебству, двери всех лавок распахиваются настежь, откуда ни возьмись на площади появляются шатры, перед которыми расхаживают крикливые зазывалы. Почтеннейшей публике предлагают незамедлительно обратить свое благосклонное внимание на борцов и музыкантов, фокусников и зверей в клетках. Вон там всего за полпенса вы можете полюбоваться на сумасшедших, что вытворяют самые удивительные трюки, а в соседней палатке за сущие гроши ученый ворон предскажет вам судьбу.

— Чего застыл как вкопанный? — оборачивается ко мне Малыш, усы недовольно шевелятся, губы поджаты.

Я молча киваю в сторону седобородого старца, который, устремив горящий взгляд куда-то в поднебесье, дребезжащим голосом выводит песнь о гибели неустрашимого графа Уильяма Гладсдейла и коварной ведьме Иоанне, дочери дьявола.

Собравшаяся вокруг публика с интересом внимает рассказу о том, как доблестный и исполненный всяческих достоинств граф Гладсдейл всего с дюжиной паладинов оборонял от мятежных французов английскую крепость Турель. Под ударами графского меча мерзкие галлы-пигмеи гибли многими сотнями и даже тысячами, а тела их так запрудили многоводную Луару, что та вышла из берегов, отчего дополнительно утонули бесчисленные отряды грязных туземцев.

Голос певца крепчает, в него вплетаются трагические нотки. Лица слушателей, святящиеся от гордости за национального героя Британии, который одной левой побивал многие сотни пожирателей лягушек, мрачнеют в предвкушении трагического финала. Но вот, вещает старец, сломались английские копья и погнулись мечи, а булавы выпали из усталых рук. Закончились стрелы и порох, а бесчисленные враги все продолжали идти на штурм, и тогда вскричал доблестный Гладсдейл: «Подайте мне знамя Эдуарда, Черного принца!» И как только верный оруженосец графа сквайр Райзингем стащил чехол с бесценной реликвии, тут же все галлы трусливо обратились в бегство. Они жалобно стонали и хныкали, тысячами сгорая в негасимом пламени, исходящем от чудесного стяга, и победа английского воинства была близка как никогда!

Но тут зловредная ведьма Иоанна призвала на помощь самого Сатану, своего родителя, и английскую крепость Турель заволокло черное смердящее облако серы и дыма, а туземцы воспрянули духом и ринулись на новый приступ.

И с горечью молвил граф Гладсдейл: «Простимся же, друзья, ибо грядет горестный час!» А коварные галлы тем временем нагрузили целую баржу бочками с лампадным маслом, пенькой и смолой и, подпалив ее, направили на мост, где доблестный граф Гладсдейл держал оборону. Запылали опоры, вспыхнул настил, и англичане, которых грязные мятежники французы так и не смогли победить силой, рухнули в бурные воды Луары, где и нашли свою смерть. Вечная слава павшим! Вечная слава Британии, нашей дорогой Родине! И да будет проклята во веки веков ведьма Иоанна, дочь самого дьявола!

— Ну и что? — пожимает плечами Лотарингский Малыш, на лице которого написано полное равнодушие. — Песня как песня, слыхивал я и похуже.

— Поэты, черт вас побери! — со злостью плюю я на землю.

Ну это же надо так извратить события, а еще называет себя очевидцем! Не было там никакой пылающей баржи, зато присутствовал меткий выстрел из «Зверобоя», что положил конец жизни мерзавца, грязно оскорбившего Жанну! Несколько минут я борюсь с острым желанием надавать голосистому вралю по шее, затем беру себя в руки. Всем сочинителям глотки не заткнешь, к тому же растроганная публика щедро сыплет в протянутую руку монеты, хлопает певца по плечу, зовет пропустить по стаканчику в ближайшем трактире. Ладно, решаю я, пусть англичане утешатся хотя бы песней, раз проиграли тот давний бой.

Почувствовав на поясе чью-то проворную руку, я крепко стискиваю ее, и кости, тонкие, словно птичьи, жалобно трещат в моих пальцах. Спохватившись, я ослабляю хватку и несколько секунд с интересом разглядываю незадачливого воришку, мальчонку лет двенадцати, а тот таращится на меня с нескрываемым ужасом. С самым зловещим видом я поднимаю правую руку, и пацан на глазах бледнеет, в вытаращенных как у рака глазах плещется ужас. Еще бы, ведь у меня кулак больше его головы.

— Что это за звук? — вздрагивает Малыш, озираясь, а соседи по толпе все как один косятся по сторонам с подозрением.

— Называется щелбан, — отмахиваюсь я.

Мальчишка осторожно трет враз покрасневший лоб, пошатываясь, растворяется в толпе. Ходить ему с шишкой на голове пару дней, уж я свои пальцы знаю. Но не ломать же мне ребенку руку за воровство, а про то, чтобы сдать его местной страже, и речи быть не может. Те попотчуют его вдоволь плетьми, так что же, он тогда воровать перестанет? А на что ему жить? Не похоже, чтобы ребенок сытно питался, да и взгляд у него не наглый, а затравленный какой-то. Нравы у них в Англии самые незатейливые, за украденный кусок хлеба могут попросту отрубить руку или заклеймить раскаленным железом, а то и жизни лишить. Пусть уж лучше живет, наносит британцам экономический ущерб по мере сил.

Час за часом я кружу по узким, забитым людьми улочкам, ощущая смутное беспокойство. Город просто наводнен войсками, минуты не проходит, чтобы я не наткнулся на группу военных или конный патруль. Мало того, на каждом перекрестке торчит по паре стражников, опершись на копья, они так и шарят глазами по проходящим мимо людям.