Карина Шаинян - Че Гевара-2. Невесты Чиморте Страница 8

Не все реки впадают в море. Некоторые вливаются всего лишь в озера; другие теряются в песках пустынь, а третьи — уходят под землю и продолжают свой путь во мраке пещер. Парапети же впадает в гигантское болото в центре Чако и исчезает там без следа. Параллельно ей многие и многие ручейки, ручьи и речушки текут через покрытую сельвой равнину, чтобы так же, как и большая река, напоить собой трясину и сгинуть.

Вдоль одного из таких ручьев и шла Юлька. Идти было легко — низкие берега были ровными, почти голыми, вылизанными постоянными разливами — ничего серьезного на них вырасти не успевало. А к промокшим кроссовкам Юлька уже привыкла настолько, что перестала обращать внимания на хлюпающую в них воду. Иногда девушка поглядывала на компас, но прибор по-прежнему сходил с ума: стрелка металась, не в силах выбрать одно направление. Оставалось надеяться, что ручей приведет куда-нибудь.

Чем дальше уходила Юлька, тем тревожней ей было. Слой туч становился тоньше, сквозь них уже пробивалось солнце. От быстро подсыхающей земли поднимались струйки пара. Они извивались между деревьями, и казалось, что джунгли стремительно зарастают невиданными белесыми лианами-призраками. Появились бледные тени, но Юльке не пришло в голову определить направление по ним. Последние полчаса ей чудилось, что погоня близко. Лопатки то и дело сводило от ощущения тяжелого и недоброго взгляда в спину. Она несколько раз переходила ручей и примерно с полкилометра прошла прямо по руслу в слабой надежде сбить погоню со следа, но ощущение взгляда не оставляло ее. Страх постепенно заполнял Юльку, и она изо всех сил старалась отключить голову, сосредоточиться на ходьбе. Казалось, стоит остановиться — и ужас охватит ее полностью, паника затопит мозг, и Юлька превратится в визжащее от страха животное. Помимо воли она прислушивалась к тишине сельвы, тишине, наполненной едва слышными, вкрадчивыми, непонятными звуками. Вот зашуршала ветка. Вот упала крупная капля. Вот — свистнула вдали какая-то птица. Юлька напрягала слух до звона в ушах, до галлюцинаций: пару раз ей послышалось хихиканье, мягкое, вкрадчивое, парализующее волю и разум… Юлька замотала головой. Паника подстегивала ее, окатывала, как ледяная вода. Юлька уже почти бежала, не разбирая дороги.

Впереди между деревьями мелькнул просвет, и Юлька счастливо выдохнула. Возможно, там — вырубка, или поле, или поляна, отвоеванная у джунглей под дома. Юлька даже заметила синеватый свет, мерцающий чуть правее — будто забыли выключить лампу дневного освещения. Похоже, Юлька была близка к спасению. Последнее усилие — и она выйдет наконец к людям, причем к людям цивилизованным.

Ручей вдруг превратился в заболоченное озерцо и исчез, впитавшись в густую черную грязь. Еще не веря глазам, Юлька сделала последний шаг, выходя из-под деревьев, и обессиленно застонала. Перед ней лежала болотистая пустошь, поросшая жидким кустарником и купами тростника. Земля на опушке была разворочена, и стоячую воду в рытвинах покрывала ржавая пленка. Из грязи торчали несколько белесых скелетов погибших деревьев. Едва не плача от разочарования, Юлька огляделась, и ужас снова прошелся по затылку мохнатой лапой. То, что она приняла за отсвет лампы, оказалось чем-то совершенно необъяснимым: пятно синеватого света висело прямо в воздухе, дрожа и переливаясь, будто кусок муарового шелка, подсвеченный изнутри. Игра света завораживала, но в нем было нечто настолько нездешнее, что сразу становилось понятно: чем бы ни был этот свет, подходить к нему нельзя. Юлька зря оказалась на этом мертвом болоте; здесь не место человеку. Здесь в игру вступают силы, к которым лучше не приближаться. Даже знать об этом не надо.

Юлька попятилась и замерла. Проблемы с цэрэушниками, трудности пути, опасности сельвы показались ей пустяками, детской игрой. Кто-то тихо рассмеялся сзади, и девушка помертвела, не в силах пошевелиться, как в кошмарном сне. «Хватит спешить, — произнес в голове ласковый голос, от которого зашевелились волосы на затылке. — Хватит бежать, ты устала, тебе надо отдохнуть. Отдохнуть…» Голос снова хихикнул. Юлька безвольно обмякла и прикрыла глаза.

Как сквозь вату до нее донесся возглас — сердитый, радостный и очень человеческий. Паралич прошел, будто плеснули в лицо холодной водой. На подгибающихся коленках Юлька сделала шаг вперед. Паника все еще захлестывала, но сквозь нее пробивалась надежда. В глубине души Юлька догадывалась, что это люди Алекса наконец настигли ее, что она вот-вот будет поймана. Но она готова была сейчас броситься цэрэушникам на шею, визжа от радости. Расцеловать озверевшего Алекса. Отдать Броненосца и не думать больше ни о чем. Что угодно было бы лучше пережитого только что мертвящего ужаса.

Юлька обернулась, пытаясь разглядеть кого-нибудь в сумраке зарослей. За деревьями загомонили, потом вдруг кто-то протяжно закричал. Юлька попятилась. Внезапно воздух прорезала автоматная очередь; кто-то снова закричал жутким визгливым голосом, а потом Юлька услышала влажный хруст. Развернувшись, она побежала через болотистую пустошь, побежала так, как никогда в жизни не бегала — пусть порвутся жилы, легкие, лопнет сердце, но только бежать, только оказаться подальше от этого звука, от ласкового смешка, звучащего в голове… В лесу снова принялись стрелять, а потом все стихло.

Юлька в очередной раз провалилась по колено в яму с ржавой водой, рванулась и упала, поранив лицо о жесткий полумертвый кустарник. Силы кончились. Она попыталась ползти, не понимая уже, что делает, подтягиваясь на руках и ломая ногти. Она задыхалась от вони огромного животного, пропитавшей вдруг все вокруг. Нечто невозможное надвигалось на нее, медленно и неостановимо. Воздух стал горячим и густым, как кровь.

Юлька подняла глаза и поняла, что кошмар не кончился и худшее еще впереди. Перед ней на мгновение еще раз мелькнуло лицо бабушки Марии, а потом багровая жижа захлестнула ее разум, и Юлька провалилась в обжигающую вязкую темноту.

ГЛАВА 4. ПРОКЛЯТЬЕ ФАТИН

(…над Джибути висела песчаная пелена, принесенная злым западным ветром, и такая же пелена застилала сердце Мириам, когда она уходила прочь от дома французского начальника. Сторож не стал даже слушать — ни мольбы, ни слезы не смягчили его. Мириам уходила, не зная, как ей быть дальше, где искать волшебную Обезьянку, исчезнувшую вместе со злой девчонкой Фатин.

— Что она хотела? — спросила жена главного инженера, глядя на сгорбленную женщину, хромоного ковылявшую прочь.

— Спрашивала какого-то месье Шарля, мадам, — ответил сторож. — Но не смогла назвать ни его фамилии, ни своего дела.

— Бедняжка так уродлива, — с жалостью проговорила инженерша.

— Обыкновенная нищенка, мадам. Они иногда пробираются в дома под выдуманными предлогами, чтобы попрошайничать. А то и украсть что-нибудь могут.

— Нет, нет, мне кажется, у нее действительно какое-то важное дело! Постойте! — звонко крикнула она. — Да стойте же! Вернитесь!

Услышав крик, Горбатая Мириам пригнулась и замерла. Чего хочет эта французская дама? Помочь, подсказать, как найти месье Шарля и через него — девчонку, хранящую амулет? Или обвинить в попрошайничестве или, того хуже, краже? Вернуться или бежать? Горбатая Мириам топталась на месте, не в силах решить, что ей делать.

— А ну вернись! — рявкнул сторож, выслуживаясь перед женой начальника. Горбатая Мириам, подняв плечи и путаясь в юбках, опрометью бросилась прочь. Выбор был сделан, и вновь завертелись замершие на мгновение колеса судьбы. Она так и не узнала, что Шарля Дюпона перевели в Эфиопию и он уехал в Аддис-Абебу вместе со своей женой. След волшебной Обезьянки был потерян на десятилетия.

Далеко-далеко, в холодном и пыльном городе, проснулась беременная Фатин и вдруг расплакалась от облегчения, почувствовав, как выпала из сердца ледяная иголка тревоги. Фатин поцеловала мужа и сжала в ладони серебристый амулет. Откуда-то она знала, что теперь ее ждут годы и годы спокойной жизни и никто не сможет отнять у нее волшебный предмет…)

Леопольдвиль, Конго, май 1965 года

Она была лихая — дочь эфиопского священника-кафра, внучка ведьмы и сама ведьма. Самые яркие хлопковые ткани шли на ее платья, и самые звонкие медные браслеты пели на тонких черных запястьях, и мелькал иногда в вырезе платья кулон из неведомого серебристого металла — фигурка Обезьянки, доставшаяся от бабки. Смеялись яркие глаза, то черные и бархатистые, как ночь, то разноцветные — как морская вода, как горный лед; но большинство из тех, кому случалось вожделеть Марию Бекеле-Гумилев, никогда не видели ни чистой воды, ни льда.

Фамилию отца носила Мария как жесткий корсет, и как драгоценные духи — прозвище, данное бабкой Фатин на счастье. Ей было уже двадцать три, и Абрахам Бекеле отчаялся выдать дочь замуж. Суровость вдовца, убежденность миссионера таяли от смеха Марии; посты не могли погасить блеска глаз, и сколько ни молился преподобный Абрахам, дочь так и росла — язычницей и упрямицей, дьявольским искушением, дикой травой.