Александр Антонов - Распущенные знамёна Страница 8

Под аккомпанемент взрывов один красногвардейский батальон спешно занимал позицию на склоне той самой горки, по которой уже катил бронепоезд «Товарищ». Естественным укрытием для бойцов служили штабеля брёвен, которые в этом месте, как вы понимаете, оказались вовсе не случайно. Другой батальон спешил к выходной стрелке где, чуть не столкнувшись лоб в лоб, замерли оба паровоза. Сейчас в бортах их тендеров спешно открывались заранее вырезанные, а затем замаскированные амбразуры, через которые уже через несколько минут в сторону станции ощерятся стволы «Максимов».

Корнилов нетерпеливо поглядывал на часы, когда ему доложили, что наблюдатели с аэростатов видят в районе станции Куричи взлетающие в ночное небо ракеты и зарево большого пожара. Находящийся тут же Савинков довольно потёр руки.

– Лавр Георгиевич, трубите наступление! – воскликнул он с пафосом.

Корнилов усмехнулся и распорядился выводить ударные части на позиции и изготовиться к атаке.

– А с самой атакой мы слегка подождём, Борис Викторович, – сказал он недоумённо глядящему на него Савинкову. – Пусть противник сначала оттянет часть войск к станции, и тем самым ослабит оборону.

– Но ведь наши герои могут погибнуть! – возмутился Савинков.

– На то они и герои чтобы умирать за Отечество, – пожал плечами командующий. Потом произнёс успокаивающе: – Да не волнуйтесь вы так. Ваш Абрамов хоть и авантюрист, но голова у него варит отменно. Если сработают, как наметили, то несколько часов продержатся, будьте покойны!

Только спустя два часа, убедившись, что противник перебрасывает значительные силы от линии фронта к станции, Корнилов отдал приказ наступать.

Первой из австро-германских частей поспела к станции артиллерийская батарея. Её вернули прямо с марша, потому была она почти без прикрытия. Командовавший батареей офицер быстро оценил обстановку и решил сначала уничтожить паровозы в горловине станции, а уж потом сосредоточить огонь на бронепоезде. Ни того ни другого осуществить не удалось. Из темноты налетел на рысях казачий эскадрон и порубил немцев в капусту. Потом казаки взорвали орудия и исчезли в ночи…

К утру следующего дня станция Куричи была отбита русскими войсками у противника. Когда довольный Корнилов спросил у Абрамова о потерях, тот доложил, что бронепоезд получил незначительные повреждения, но остаётся на ходу. Людские потери составили четверть личного состава убитыми и около половины ранеными.

– Бог мой! – воскликнул удивлённый командующий. – Какой же вы, право, везунчик!

Главный врач психиатрической лечебницы города Анапа обмакнул перо в чернила и вывел первую строчку: «Уважаемый Владимир Михайлович!..»

«Уважаемый Владимир Михайлович! Пишу Вам по совершенно необычному поводу. Недавно попал ко мне в клинику один пациент. Привезли его с городского пляжа, куда привёл его мальчишка из рыбацкого посёлка, что под Анапой, а до того этот мальчишка, с его же слов, нашёл моего пациента там же на пляже, но утром прошлого дня (тогда ещё случился сильный шторм) в бессознательном состоянии. В лечебницу пациента привезли в ужасном состоянии, пришлось давать сильное успокоительное. На следующий день во время обхода пациент выглядел вполне нормальным, только говорил странные вещи. Будто бы попал он сюда тоже из Анапы, но из 2011 года. Зовут его Артур Слепаков и по образованию он историк. Я поговорил с ним на исторические темы, насколько позволяют мои собственные познания в этой области, и пришёл к выводу, что историю он, возможно, знает, только трактует отдельные исторические моменты с какой-то нетрадиционной точки зрения. Потом этот больной, чтобы доказать, что он тот, за кого себя выдаёт, предсказал кое-что из нашего ближайшего будущего. Интересно: а если сойдётся? В остальном у меня всё без изменений…»

Глава четвёртая

Наш план по устранению Стрелкина блестяще осуществился. Мы с Ольгой, собственно, и рассчитывали на то, что «смерть негодяя» произойдёт на глазах сторонних свидетелей, но то, что одним из свидетелей стал сам Александрович, сочли большой удачей. У командира Красной Гвардии не возникло и тени сомнения в правомочности моих действий. Наоборот, Александрович выразил мне благодарность за спасение женщины, которой мерзавец угрожал косой. Кравченко-Львов, тот, разумеется, обо всём догадался, но его симпатии в этом деле были полностью на нашей стороне.

По дороге в крепость я поведал Александровичу об откровениях Стрелкина. По мере того, как мой рассказ насыщался новыми подробностями, лицо эсеровского лидера твердело. Высадив у Комендантского дома Ольгу и Кравченко, Александрович придержал меня в машине, велел шофёру разворачиваться и гнать из крепости.

Вскоре мы остановились на малолюдной набережной. Александрович вышел из автомобиля и направился к гранитным ступеням, ведущим к Неве. Я последовал за ним, приказав шофёру оберегать нашу беседу от посторонних ушей. Александрович стоял у самой воды, устремив взгляд в невский простор. Когда я встал у него за спиной, не оборачиваясь, произнёс:

– Пора валить Савинкова, как ты думаешь?

– Пора, – согласился я. – То, что он в который раз пригрел подле себя провокатора, и то, что для достижения своей цели он пошёл на сговор с врагом – оба-два этих факта могут прицепиться к его ногам полновесными гирями и утянуть на дно политического омута, откуда он уже вряд ли выплывет. Вот только…

– Что только? – Александрович резко повернулся в мою сторону.

– Не стоит нам самим тащить на свет божий это дерьмо. Пусть за нас это сделает какая-нибудь не симпатизирующая нашему делу газета.

Я подождал, пока недоумение в глазах Александровича сменится на понимание, и добавил:

– Мы к этой публикации, разумеется, никакого отношения иметь не будем. Этим займутся другие, а мы пока известим о случившемся наших сторонников, и будем готовиться к внеочередному заседанию ЦК.

Говоря с Александровичем о публикации, под «другими» я подразумевал в первую очередь Львова – не Кравченко. Большевика Кравченко поведение Савинкова вряд ли могло сколь-либо сильно возмутить, а вот Львов должен был испытывать к «террористу номер один» ненависть в самом ярчайшем её проявлении. Он и испытывал, так что уговорить экс-жандарма ограничиться всего лишь газетным разоблачением неприглядной роли Савинкова в деле гибели царской семьи оказалось делом весьма и весьма непростым. Львов был согласен только на физическое устранение преступника (его определение) и лишь моё предложение казнить Савинкова дважды: «Сначала превратим его в политический труп, а потом поступай с ним по своему разумению», – заставило Львова согласиться на то, чтобы растянуть удовольствие…

О том, что настоящий разведчик всегда должен быть готов к провалу, резидент «Шестёрки» в Петрограде майор Торнхилл не то чтобы забыл – просто перестал предавать этому постулату значение: настолько вольготно чувствовал он себя в столице России. После свержения царя даже более вольготно, чем при нём. Потому, когда люди в полумасках среди ночи ворвались к нему на квартиру и вытащили тёпленьким из постели, Торнхилл на протяжении всего их визита пребывал в рыбьем состоянии – с беззвучно шевелящимся ртом и выпученными глазами.

Когда майору предложили назвать шифр замка сейфа, тот, зрело поразмыслив, его назвал, чем избавил себя от допроса с пристрастием. Надо полагать, налётчики нашли среди бумаг майора то, что их интересовало, поскольку никаких других вопросов они ему не задавали и вскоре, накрепко связав, как и других обитателей квартиры, убрались, не попрощавшись. В ожидании освобождения Торнхилл провёл остаток ночи без сна, отчасти от того, что мешал кляп во рту, но в большей степени из-за мыслей: кто были эти люди, и какую цель они преследовали?

Утром майора освободили от кляпа и пут, а положенная на стол вскоре после завтрака газета освободила его и от ночных мыслей. Не очень респектабельная, но отчаянно кусачая газетёнка, прямо с первой полосы извещала читателей о странном альянсе между известным террористом, ставшим при Керенском товарищем военного министра, Савинковым, резидентом британской разведки майором Торнхиллом – «Боже! Это конец», – промелькнула в голове майора первая за последние часы здравая мысль – и германским генеральным штабом, последствием которого (альянса) стала гибель в шведских водах парохода «Северная звезда», шедшего под флагом Красного креста. «Если кого-то не возмутит тот факт, что при этом погибла царская семья, – вопила газетёнка, – то гибель более чем трёхсот пассажиров и членов экипажа мирного судна не может не наполнить гневом сердца всех честных людей!»

Когда вечером того же дня Торнхилла вызвали к послу, статью перепечатали уже все вечерние газеты.