Ким Ньюмен - В свободном полете Страница 8

— Что я запомнил в генерале Паттоне, так это его глаза. Он был настоящим героем и патриотом — кто в этом сомневался? — но мне показалось, что у него глаза сумасшедшего. Наверное, это необходимый атрибут почти любого героя, но раньше я никогда об этом не задумывался. Паттон иногда утверждал, что он перевоплощение Чингисхана, или маршала Мюрата, или еще кого-то. Теперь, в ретроспективе, я понимаю, что Пентагон назначил его командиром ЭРС лишь ради того, чтобы он не мешался под ногами. Объединенному комитету начальников штабов вполне хватало и одного Дугласа Макартура. К тому же, Паттон, ненавидевший генерала Монтгомери, который отвечал ему взаимностью, при каждом удобном случае предлагал сбросить на вонючих англичашек что-нибудь помощнее. Он считал, что это может убедить их отвязаться от наших идейных братьев в Малайе.

— Когда Паттон закончил выступление, добрые граждане Роузвилла расслабились — в той степени, в какой это было возможно в Америке эпохи Капоне. Оркестр заиграл последний хит Синатры под названием «Мое социалистическое сердце». Первые ноты едва успели отзвучать, а героев уже окружила толпа. Каждому хотелось добыть что-нибудь на память от знаменитых летчиков: получить автограф, или локон волос, или просто послушать их голоса. В основном толпились девчонки, но и ребят было немало. Фоторепортер «Эха» вовсю щелкал аппаратом, снимая героев, позировавших со счастливчиками. Пита Горовица протолкнул вперед Рук, и того сняли с Дюком, а Мелвин Янделль, король хулиганов, был запечатлен в момент рукопожатия с Одиноким Орлом. Я стоял и думал про себя, что совершается вопиющая несправедливость, хотя такие мысли и не подобали пионеру. Свинячий Рук был так занят своим протеже, что забыл дать команду «вольно». Когда он вспомнил о нас, вокруг героев было уже столько народу, что не стоило и надеяться пробиться к ним. Впрочем, утешал я себя, летчики должны были гостить весь уик-энд, так что у меня еще оставался шанс полизать геройскую задницу.

— Так я и стоял чуть в сторонке от огромной толпы и вытягивал шею, пытаясь разглядеть, что происходит. И тут у меня за спиной чей-то голос спрашивает, не разбираюсь ли я в авиадвигателях. Понятное дело, разбираюсь. Сам не знаю, как это вышло, но через пару минут я уже помогал Джеку чинить мотор. Поначалу я смущался, потому что понимал, что сознательному юному коммунисту вроде меня негоже находиться в компании подозрительного хулигана, а то и рецидивиста. Однако через некоторое время я успокоился, поскольку выяснилось, что о самолетах я знаю больше Джека, и, к тому же, на него произвели впечатление глубокие познания техасского парнишки. У биплана подтекал топливопровод, и я аккуратно заделал течь пластырем из аптечки. Джек представил мне свой самолет под именем Х-1, в просторечии — Гусыня-Щеголиха.

— Машина что надо, — сказал он, — только женского пола и капризная, как все дамочки. Любит временами показать характер и вытряхивает нас с Хоуви на землю, заставляя малость поползать. Но любим мы ее от этого ничуть не меньше.

— Джек мне сразу понравился, потому что он разговаривал со мной, как со взрослым. Это очень важно, когда тебе пятнадцать. Так хочется доказать, что ты уже вырос, а все продолжают считать тебя ребенком. У Джека было еще одно качество — уникальное в то время, — которое невольно располагало к нему. Он ничего не боялся и говорил то, что думал, в отличие от остальных, которые при виде пионерской формы будто воды в рот набирали, опасаясь, что ты подловишь их на антикапонистских высказываниях и донесешь куда положено.

— Джек же просто болтал, рассказывая о Гусыне-Щеголихе, и о Хоуви, и об их приключениях во времена перелета через всю страну от океана до океана и обратно. Они едва-едва зарабатывали на пропитание разовыми контрактами на опыление посевов или выступая с аэроакробатическими номерами, да еще Джек немного подхалтуривал музыкой и стихами. Джека вовсе не беспокоило то, что его друга засадили на уик-энд в каталажку, наоборот, по его словам, Хоуви должен быть благодарен за трехразовое питание и койку, которые не стоили ему ни цента. Во всяком случае, им частенько приходилось довольствоваться куда меньшим. Все, о чем говорил Джек, превращалось в поэзию. Очень многое из того, что он рассказывал, было беспардонным враньем, но вранье это, тем не менее, было правдой. Одна ложь Джека стоила многочасовой речи Янделля о производственных планах и моральном и материальном стимулировании. В общем, Джеку и Хоуви удавалось кое-как наскребать денег на жратву и горючее, а тем временем Джек собирал материал для книги. Как он сказал, это должна быть «суперсовременная, сверхприбыльная, гениальная и бесподобная книга», отчасти правдивая, отчасти — нет. В ней рассказывалось о двух типах, которых звали Сол и Дин и которые на самом деле не были Джеком и Хоуви, но вполне могли и быть ими, и об их жизни в воздушных течениях ССША. «Я хочу делать книги не хуже, чем Гальяр играет джаз, или Ван Гог пишет пшеничные поля. Сечешь?»

— Надо сказать, что какой-то частью своего сознания молодой Чарли ужасался тому, что подобные безобразия могли происходить в упорядоченном социалистическом обществе, однако другая его часть жадно впитывала музыку речи Джека. А еще одна, соблазненная поэзией, начинала сечь.

— Спустя какое-то время я сек уже почти все.

Праздничный парад не был испорчен какими-либо неподобающими происшествиями, но Чарли был разочарован. Вожатый Рук опять поставил вперед звено Пита Горовица. Пионеры открывали парад, символизируя собой Великую Социалистическую Надежду нации. Возможно, подумал Чарли, общение с хулиганом Джеком имело некоторое отношение к тому, что вожатый отдал предпочтение его сопернику. О рецидивизме Рук обычно говорил так, будто это была заразная болезнь. В пионерском красном уголке висели плакаты, призывавшие истинных социалистов к бдительности. «А все ли в порядке у твоего соседа?»

Посреди пустого поля разбили палатки и возвели небольшую эстраду. По команде «разойдись» строй распался, и пионеры разбежались — чинно — к своим семьям. Чарли нашел своих родителей и семью Пегги Сью у палатки, торговавшей лимонадом. Неподалеку весело потрескивал огромный костер, на котором поджаривался целый бык. Коренастый армейский повар из Форт Бакстера деловито посыпал вращающуюся тушу специями и травами. Чарли еще не доводилось видеть столько мяса одновременно.

— Похоже, сегодня вечером кое-кто наестся от пуза, — сказала мама Чарли чуть громче, чем требовалось. — По крайней мере, герои-летчики и партийное начальство.

Отец вручил Чарли стакан лимонада, с которым тот расправился в несколько глотков. Сегодня ему пришлось как следует пожариться под солнцем.

На Пегги Сью было нарядное бледно-розовое платье, в котором она выглядела почти такой же хорошенькой, как Петси, хотя та и была попухлее. Чарли отдал всей компании пионерский салют, и Пегги Сью захихикала, будто шестилетка.

Повар поднес руку слишком к огню и с воплями запрыгал вокруг костра под хохот солдат-помощников.

Осгуд Янделль взобрался на эстраду и объявил в своей «задушевной» манере, такой же фальшивой, по словам мамы, как цвет волос его жены, что пришла очередь потрудиться и героям. Наступило время вручения наград. Но сначала, как все прекрасно знали, их ожидало еще несколько речей.

Первым выступил генерал Паттон. Он затянул знакомую песню о том, что все добрые граждане страны должны в это тревожное время приложить все силы к повышению производительности труда и наплодить побольше детей, которые унаследуют счастливое социалистическое будущее. Потом он стал по очереди вызывать заводских и профсоюзных начальников, поздравляя их с перевыполнением плана. Каждый из «героев тракторостроения» получал почетную грамоту.

— Как-то странно, что все герои родом из Канзаса — прокомментировал отец Пегги Сью. — Ни одного техасца.

Папа Чарли пожал плечами и сказал, что ему все равно некуда повесить грамоту.

— Глупости, — заявила мама. — Мы могли бы прикрыть ею одну из дыр в стене. Раз уж у нас появилось столько героев, боюсь, как бы не стало больше сквозняков.

Следующим на эстраду поднялся Дюк Моррисон, высокий мощный мужчина, который, как утверждала партийная пресса, воплощал в себе все лучшие качества американского рабочего. Он рассказал захватывающую историю о том, как на Иводзиме один его друг пожертвовал жизнью ради спасения взвода. Перед самой смертью он успел сказать: «Черт побери, Дюк, я знаю, что любой из моих товарищей на моем месте поступил бы точно так же». Это, как пояснил Моррисон, было ярким примером «истинно социалистического духа, наполняющего верные сердца американских трудящихся». Речь Моррисона заслужила бурные аплодисменты, поскольку впервые за этот день собравшиеся услышали что-то хотя бы отдаленно интересное. Затем Моррисон стал вызывать на трибуну простых рабочих, рекомендованных начальством, чей доблестный труд в этом году служил примером для остальных. Доблестные трудящиеся шли к эстраде, сопровождаемые радостными криками друзей и домочадцев, жали руку Моррисону и награждались медалями Героев Социалистического Труда.