Сирота (СИ) - Ланцов Михаил Алексеевич Страница 8

– А это не одно и тоже?

– Нет. Они, конечно, карбонаты, но очень разные.

– Чаво?! – переспросили оба мужика.

– Карбонаты. Соли угольной кислоты.

Тишина.

Только стоят и глазами хлопают, словно коровы.

– Угольная соль это.

– А-а-а-а… – протянули Устинка и Егорка, обозначив кивок. Но понимания в глазах не добавилось.

– Только помалкивайте. Понятно?

Несколько секунд паузы и они оба засмеялись. До слез.

– О чем молчать то? – всхлипнув, спросил Устинка. – Пол седмицы голову себе морочим. И теперича вот – несколько горстей ни к чему не годного белого песка получили.

– Велика тайна! – добавил Егорка, вытирая слезы.

– Белый порошок сей – зело ценен и полезен сам по себе. Но мы далее пойдем. Так что за дело. Что расселись?

Посмеиваясь и поглядывая на Андрейку как на дурачка, оба холопа все же принялись за порученные им дела. Устинка напильником наточил пригоршню мелких опилок сначала с какого-то старого бараньего рога, найденного на пепелище. А потом, подменившись, уже Егорка «напилил» опилок и со старого топора.

Андрейка же вида не подавал и ждал, готовя горшок с крышкой. Когда же эти парни закончили, он смешал поташ и эти опилки в этом горшке. Накрыл притертой крышкой, сделанной из осторожно оббитого, а потом и поправленного обточкой черепка. И, придавив крышку камнем, поставил горшок на угли. Прокаливаться.

А пока это «варево» готовилось, занялся изготовлением железного купороса. То есть, тупо макал топор в купоросное масло. Ждал какое-то время. И вынимая пихал топор в горшок с водой, давая раствориться тоненькому слою железной соли серной кислоты. И повторял это нехитрое действие по кругу.

Так до вечера и провозился.

А утром наступил момент истины.

В том горшке, что прокаливался в костре, образовалась желтая кровяная соль. Которую легко удалось отделить перекристаллизацией. То есть, залив горшок водой. Отфильтровав через тряпочку нерастворимый остаток. И выпарив раствор. Точнее даже не выпарив, а просто упарив, чтобы повысить ее концентрацию. А потом этот раствор он вылил в тот горшок, куда «смывал» железную соль.

И тут же пошла реакция – на дно выпал белый осадок.

Отфильтровав, который, парень с особым трепетом разложил его на лоточке, сделанном из бересты. И стал ждать.

– Опять белый песок какой-то? – хохотнул Устинка, которого все больше и больше это стало забавлять.

– Смотри ка… – ударив ладонями себя по бедрам Егорка, уставился на «продукт». А тот, рассыпанный тонким слоем по лоточку бересты, довольно уверенно синел, окисляясь на воздухе.

Устинка также туда глянул и лицо его вытянулось от изумления.

– Что же сие есть? – наконец выдал он, когда процесс окисления закончился и порошок приобрел насыщенный, ярко синий цвет, характерный для берлинской лазури, которую Андрейка и делал[18].

– Краска.

– Краска?

– Одна из самых дорогих красок, что известна людям. Дороже только пурпур. Говорят, что камень, из которого ее делают, меняют на вес золота. Порошок же, в который ее истирают и того дороже.

От этих слов оба холопа как-то попятились и начали креститься, дико таращась на Андрейку.

– Вы чего?

Но они ничего связного не говорили. Лишь таращились на него, крестились и бормотали какие-то отрывки молитв.

– Дурни! Да вы с ума попятили что ли? – спросил Андрейка, глядя на них.

– Идишь! Лается собака поганая[19]! Куда нашего хозяина подевал? Тварь бесовская!

– Вот вам крест, – произнес Андрейка, – я – это я! Андрей. – после чего достал тельный крест и поцеловал его.

Они замерли, недоверчиво глядя на парня.

– Что с вами?

– Ты – не ты, – уверенно произнес Егорка. – Я Андрейку с пеленок знаю. Почто отрока примучил бесовское отродье?

– Я крест поцеловал. Вам мало? Разве бесовское отродье на такое способно?

– И то верно, – кивнул более компромиссный Устинка.

– Но ты – не ты. – упрямился Егорка.

– А кто я?

– А я почем знаю? Память, сказываешь, отшибло? Брешешь. Что надо – помнишь крепко. Вон какую волшбу учинил. А мы зубоскалили. Думали умишком тронулся.

– Разве я вас не накормил? Разве я вас обманул? Разве креста шарахаюсь?

Тишина.

– Ну?

– Отколь сие ведаешь? – после затянувшейся паузы спросил Егорка.

– А ты сказал бы? – усмехнулся парень. – Я от того и ведаю, что умею язык за зубами держать и лишнего не болтать. Но ответьте мне. Разве это, – он махнул рукой в сторону синего порошка, – не позволит нам прокормиться сытно всю зиму? Разве не даст нам теплую одежду? А вам обещанных мною по пять рублей к будущему лету? Что дурного в том? По весу золота, ясное дело, никто ее в Туле не купит. Но это – наша жизнь. И моя, и ваша. Али я что не так сказываю?

– Так, – нехотя согласился Егорка. – Но ведь это волшба.

– Или волхование, – добавил Устинка.

– А коли и волхование, то разве оно супротив Господа нашего Иисуса Христа что творит? Али людям беды несет?

– Нет.

– Вот и не ершитесь. А главное – не болтайте. Сей песок удивительный я нашел прикопанным в горшочке у дома. В тайном месте, что батя мне указывал. Он же сам его у татар боем взял, да утаил до тяжелых дней. Усвоили?

– Усвоили, – хором произнесли Устинка с Егоркой.

– Вот и добре. Это все к пользе нашей. Но сами уразуметь должны – зело дорогой песок. Сболтнете – нас и поубивают. И меня, и вас. И счастье, если сразу убьют. А то ведь под пытками станут выпытывать – где мы его взяли и нет ли там еще. Уразумели?

– Уразумели, – снова хором произнесли Устинка с Егоркой…

На том день и закончился. А вместе с тем и эпопея по выделке берлинской лазури – самой простой и первой искусственно получаемой краски, изобретенной только в XVIII веке. Причем, так как Андрейка морочился и старался очистить ингредиенты, то цвета она вышла особенно яркого и сочного, по сравнению с теми образцами, что первоначально выделывали. Но и тогда она «взорвала» рынок. А тут? Парень не собирался ничего взрывать. Он вообще опасался вывести ситуацию из равновесия или навлечь на себя беду излишним богатством. Поэтому и сделал этой замечательной краски – всего пригоршню. Достаточно для того, чтобы продать ее на малевание[20] икон богомазам или украшение книги какой миниатюрой. Но не более…

Глава 4

1552 год, 10 июля, Тула

Спал Андрейка тревожно после того странного разговора со своими холопами. И опасался беды. Или сбегут, или какую гадость учинят. Но обошлось и все пошло совсем не так, как он ожидал.

Проснулись.

И тут начались странности. Что Устинка, что Егорка начали очень неожиданно себя вести с нашим героем выказывая ему особое уважение. Чего ранее не наблюдалось. Да, хозяин-господин. Да, никакого унижения или попыток оскорбить-обидеть. Но и держали его за отрока неразумного.

А тут – уважение. С чего бы это?

Впрочем, поразмыслив, он плюнул и вернулся к делам. Ведь ничего плохого это ему не несло. Во всяком случае в кратковременной перспективе. Только позже он понял всю опасность ситуации, в которую попал тогда…

Все дело в том, что первая семинария открылась на Руси только при Алексее Михайловиче[21]. А более-менее значимо это аукнулось лишь в XVIII веке, когда в сельскую местность массово пошли священники. До того же Русь делилась на городскую-христианскую и сельскую-языческую. И «старо-доброе» деление на деревни и села по наличию церкви в том же XVI веке попросту не работало. Потому что эта самая церковь имелась редко в каких селах, как и освященный христианский погост. И в отличие от более поздних времен села тех лет отличались лишь размером и наличием какой-либо администрации. Например, старосты. Потом в них, конечно, начали ставить церкви, как в административных центрах сельской округи. Но это было потом. Сильно потом.