Господин следователь. Книга 2 - Евгений Васильевич Шалашов Страница 8

— Особенно на тебя, — предположил я.

— Ага, — с удовлетворение согласилась Нюшка. — Говорил, что девкам грамота не нужна, считать им тоже не нужно, им мужа ублажать да рожать надо. Но он орал, когда трезвым приходил, а пьяненький добрый. А вы, наверное, в школу бы пьяным не приходили, но не орали.

— Нет, не хочу в школу. Учителя маленькое жалованье получают, — нашелся я, почти не погрешив против истины.

Допустим, преподаватели гимназии — если имеют чин, получают достойное вознаграждение, сопоставимое с моим, а то и больше. Но в земских школах, не говоря уже о церковно-приходских или школах грамоты — кошкины слезы. Пятнадцать рублей в месяц — разве деньги? С таким жалованьем и я бы пьяным на уроки стал приходить.

Городовые привели ко мне первого подозреваемого — Федора Сизнева, тридцати пяти лет от роду. Сизнев поведал, что в ночь убийства проснулся от лая собаки, к которой присоединились все остальные шавки, выскочил на улицу. Услышал шум на другом конце деревни, у дома Гаврилы Паромонова, побежал туда. А там, возле своей конюшни, Гавриила бил незнакомого мужика. И не один лупил, помогали родичи — два родных брата Паромоновых и два двоюродных — Семен и Егор Терехины. Сам Федор никого не бил, только смотрел.

Доставленный вслед за Федором, Гаврила Паромонов, сорока семи лет, дал свои показания — ночью спал, проснулся от лая собаки, выскочил и побежал. Видел, как Федор Сизнев бил конокрада, что пытался украсть его мерина. Федору помогали родные братья в количестве трех человек и двоюродные — Иван и Игнат Терехины. Из Сизневых не бил вора только Игнатий, которого не было.

Нет, это не Фуэнте Овехуна, это похлеще.

Допрос двух главных подозреваемых затянулся надолго. Решив, что на сегодня хватит, и сам не обедал, и полиция голодная сидит, велел передать прочим, чтобы завтра с утра подходили к дому Игнатия Сизнева.

— Что дальше станем делать? — поинтересовался пристав по дороге домой.

Антон Евлампиевич присутствовал на обоих допросах. Не вмешивался, тихонько сидел в сторонке и помалкивал. Но ему не было команды вмешаться и угрожать. Был бы один только подозреваемый, сыграли бы мы с Ухтомским в «злого и доброго». Когда двое, смысла нет.

— Допрошу остальных, для очистки совести конюшни осмотрю.

— А конюшни зачем? — не понял пристав.

Да, зачем осматривать конюшни? Следы крови дожди смыли.

— Когда городовые первый опрос провели, мужики говорили, что конокрад уже лошадь из конюшни выводил, — пояснил я. — Возможно, запоры сломал или замки.

— Какие замки? Зачем? — удивился Ухтомский. Увидев мой изумленный взгляд, пояснил. — Иван Александрович, никто на конюшню замки не навешивает. Не дай бог пожар, так замок не враз и откроешь, а засов откинул — и все.

На следующий день наладился настоящий конвейер. Крестьяне деревни к Борок подходили по очереди в дом Игната Сизнева давать показания.

Я отчего-то не удивился, когда два родных брата Гаврилы Паромонова и оба двоюродных дали показания на Федора Сизнева и его родственников, а братья и двоюродники Федора, соответственно, на Гаврилу. Нужно сказать, что на восемь мужиков потратил времени меньше, нежели вчера на допрос двоих. Говорили четко, без запинок.

То, что мужики сговорились, понятно не только мне, но и козе Игната Сизнева, которая своим блеянием иной раз мешала допросам. Но тут не только сговор. Здесь даже посложнее, чем круговая порука. Одна половина деревни обвиняет другую половину.

Сложилось впечатление, что идея принадлежала очень неглупому человеку, который давал инструкции остальным. Но кто он?

Придется сдавать дело прокурору, чтобы тот составил заключение о «невозможности довести открытое дело по убийству Фомина до суда, ввиду невозможности установить лицо или лица, совершившее оное».

Обидно. Все-таки, целых два преступления раскрыл. Одно, допустим, раскрывать не нужно было — там все и так было ясно. Но ведь второе-то, убийство Двойнишникова — моя гордость.

— Пойду на конюшни посмотрю, — сказал я приставу. Предупреждая вопрос, пояснил. — Мне все равно нужно рапорт составить, если акта осмотра нет.

Акта нет, потому что непонятно — где произошло преступление?

Антон Евлампиевич решил составить компанию. По дороге он все-таки принялся утешать:

— Иван Александрович, такое преступление раскрыть нельзя. А коли раскроешь, то всю деревню все равно не посадишь.

Я с ним не спорил. Прошел до дома Гаврилы Паромонова, осмотрел двор, сарай, где стоит кобыла. На кобылу смотреть не стал — ничего не скажет. Глянул на кобелька, зашедшегося в истошном лае, на который немедленно отозвались соседние собачонки.

Потом мы с приставом отправились на другой конец деревни, к дому, где жил Федор Сизнев. И тоже осмотрели двор, но к сараю с мерином подходить не стали, потому что на нас залаяли аж две собаки, а кобели или сучки я не понял.

Ну, посмотрели, теперь домой. Еще можно поторговаться с девчонкой о цене на половички. Пожалуй, пять штук покупать не стану, но три возьму. Но что-то меня встревожило. Что? Понял!

— Возвращаемся? — почти в один голос спросили Смирнов и Егорушкин, которым осточертело таскать на допросы мужиков.

— Ага, — кивнул я. — Возьмите с собой Гаврилу Паромонова, доставите его в участок. Пусть посидит, завтра допрос начнем. А мне нужно еще кое-кого допросить. Антон Евлампиевич, поможете?

Удивились все трое. Но задавать вопросы — почему арестовывать Паромонова, не стали.

Городовые пошли за подозреваемым, а мы с приставом в дом. Там сидела мрачная Нюшка Сизнева.

— Полы-то уже можно мыть? — поинтересовалась она в первую очередь, а во вторую спросила: — Дорожки мамкины будете брать или раздумали?

— Дорожки покупать буду, целых три штуки, — сообщил я. — А полы станешь мыть после допроса. Тебя Анечка стану допрашивать.

— Меня?

— Тебя-тебя, — улыбнулся я почти ласково. — Хочу узнать — как ты мужиков надоумила так ловко соврать? И еще — почему вся деревня, двенадцать взрослых людей, послушались одну пигалицу?

Нюшка недоуменно заулыбалась, но не особенно правдоподобно.

— Анна Игнатьевна, — официально обратился к девчонке. — Тебе рассказать, в чем твой прокол?

— Прокол? Ничего я не прокалывала.

— Анна, ты же прекрасно все поняла, — поморщился я. — Прокол — это твоя ошибка. Ты допустила только одну, но ее хватило, чтобы арестовать Гаврилу Паромонова. Сейчас его повезут в город, посадят в тюрьму, а там он все расскажет. И о тебе тоже.