Александр Трубников - Черный Гетман Страница 80

Ольгерд, ни слова не говоря, кивнул и пошел собирать коней.

— Что с золотом делать думаешь? — окликнул его Измаил.

— А что оно разве мое?

— Ты первым в подземелье проник, стало быть твое. Тебе и решать.

— Что тут решать? Выдай Сарабуну столько, чтоб на жизнь да учебу хватило. Себе я возьму лишь на то, чтобы Ольгов свой выкупить. Остальное ты забирай. Ты ведь, я так понимаю, от цели своей не отступишься.

— Не могу, — серьезно ответил египтянин и, отбросив крышку бочонка, стал раскладывать дублоны на три неравные кучи.

Собравшись, Ольгерд крепко прижал к груди плачущего навзрыд Сарабуна. Подержал за плечи Измаила, глядя ему в глаза. Египтянин из последних сил старался выглядеть невозмутимым, но видно было, что и ему расставание с компаньоном дается отнюдь нелегко.

Ольгерд вскочил на коня и, не оглядываясь, поскакал навстречу пламенеющему небу по сказочно красивой лесной дороге. Кони пробивались через свежевыпавший тонкий снег, и за ними тянулась густая цепь черных налитых влагой следов.

Званый пир

Киевская зима, не морозная и недлинная, доживала свои последние дни. Снег еще не сдавался, но на крутых городских узвозах то здесь то там пробивалось наружу веселое журчание — преддверием грядущего половодья пробивали путь сквозь серый слежавшийся снег с холмов говорливые ручейки. Яркое солнышко, забравшись на самую середину густого лазурного неба, золотила верхушки Святой Софии, и ее шлемы-купола сияли так, что у проезжих-прохожих, что осеняли себя крестным знамением, не оставалось ни малейших сомнений в том, что краше Матери Городов Русских нет и не будет мест в православном мире.

Вволю налюбовавшись на древний храм, Ольгерд пустил коня шагом и тот, выстукивая брызги из-под белой раскисшей каши, двинул в сторону Лядских ворот, выводящих путников на Козье болото, мимо которого лежал путь к суетливым подольским улицам и майданам.

У ворот несла службу стрелецкая стража. Ольгерд скосился на вьючного коня: не торчат ли предательски из рогожного свертка треклятые гусарские крылья, королевский подарок. Вещь, что и говорить, дорогая, красивая, но разгляди гусарское украшение хоть один из двух двух тысяч расквартированных в городе стрельцов, состоящих под рукой московитского воеводы, и объясняться в том, как они попали к наемнику — литвину, придется не иначе как в здешнем подобии разбойного приказа, вися на дыбе и отвечая на подковыристые вопросы дознатчика. Невзирая на мир, заключенный меж русским царем и королем Польши, на киевщине "клятых ляхов" не жаловали больше чем неспокойных казаков.

По лежащим в планшете справленным в Вильно бумагам выходило что он литовский шляхтич, присягнувший царю Алексею Михайловичу, который направляется в свой мозырьский маеток, а в Киев заехал лишь для того, чтобы справить в здешней магистратуре бумаги на наследство дальней родни. На самом деле Ольгерд выбрал кружной путь из Вильно в Лоев лишь для того, чтобы встретиться здесь с куреневским сотником Богданом Молявой. Нужно было отдать все накопившиеся за время странствий долги.

Ольгерд проделал больше половины пути по опасному скользкому и мокрому спуску, когда увидел что с Киселевской горы ему навстречу движется конно-пеший отряд человек из пятидесяти на глаз. В то, что вооруженные люди, едущие из резиденции воеводы, представляют угрозу для одинокого путника, Ольгерд не верил, однако, по въевшейся в кровь привычке быстро оценил кто и что.

Отряд был странный: не стрельцы, не рейтары и не казаки, а так, с бору по сосенке. Пятеро или шестеро тяжелых всадников, пешие стрельцы, вооруженные тяжелыми пищалями, легкие конники с пиками и несколько шведских кирасиров. На повозках, движущихся в середине колонны, горбились под рогожей припасы и, горбясь, сидели пленные.

Несмотря на то что отряд шел в походном ордере, выглядел он так, будто сей же момент собирался вступить в бой с регулярной армией. Пеструю процессию возглавлял крепкий воин на боевом коне, лишь немногим уступавшем тому, который Ольгерд получил в подарок от королевских гусар. Торс предводителя защищало от пуль посеребренное зерцало с латными наручами и кольчужной юбкой до колен, а голову его венчал островерхий шлем с защищающей шею и плечи пластинчатой бармицей, какие носит боярская дружина. Если добавить к этому свисающий с пояса мощный клевец, способный в ближнем бою пробить доспех, который не возьмет и мушкетная пуля, два пистоля и карабин, судя по замку, явно голландской работы, то не оставалось ни малейших сомнений, что их обладатель способен в одиночку справиться с десятком — другим противников послабее. Однако столь грозный вид, по мнению Ольгерда, предназначен не столько для немедленного боя, сколько для впечатления на подольских девиц.

Отряд приблизился и Ольгерд остановился, уступая дорогу. Он еще раз, повнимательнее поглядел в лицо командиру и рассмеялся. Несомненно, это был старый знакомец, Шпилер. Старый приятель тоже его узнал. Махнул рукой своим бойцам, чтобы продолжали движение, сам же подъехал к Ольгерду. Они спешились и обнялись.

С тех пор как они расстались здесь же, в Киеве, бывший собрат по плену изрядно возмужал, однако не утерял свой юношеский задор.

— Я смотрю, ты в важные птицы выбился, — сказал Ольгерд, с уважением рассматривая дорогой доспех приятеля.

— Что есть, то есть, — не скрывая гордости, ответил тот. — Вначале служил порученцем у киевского воеводы, потом в походе на Вильно участвовал, Ригу осаждал. После того, как царь Алексей Михайлович в Москву возвратился, я взял капитанский патент и на Полесье разбойников ловил, их там после войны немеряно развелось. После того как присягнул государю московскому, за службу получил деревеньку под Полтавой, из бывших владений Вишневецких. Сейчас по приказу воеводы отправляюсь в Субботов, с особым поручением к гетману Хмельницкому. Новый поход намечается, глядишь и замком себе разживусь. А ты, брат, какими ветрами? Слышал я, что на сечь отправился?

— Правильно слышал. Был я и на сечи, и в Крыму. Мотался от южного моря до северного. Деревеньку, правда, за службу не раздобыл…

— За чем же гонялся?

— За детскими страхами да да приведениями из страховитых сказок, — вздохнув, хмуро ответил Ольгерд.

— И как, нашел, что искал?

— Искал одно, нашел другое. Только вот верных друзей по пути растерял.

Шпилер нарочито убедительно кивнул, всем видом своим пытаясь показать, будто понял, о чем идет речь. Однако, судя по выражению глаз, новоявленный московитский помещик скорее всего решил, что его давний приятель просто блажит. Выдержав небольшую паузу он спросил:

— Куда сейчас?

— Заеду к казакам на Куреневку, а потом в Лоев отправлюсь. Остались там кой-какие дела.

— Понятно, — протянул Шпилер, из тона, которым это было сказано опять же явствовало, что ничего ему, как раз понятно и не было.

Последняя телега обоза поравнялась с приятелями. Ольгерд окинул взглядом сидящих на ней пленных и обомлел. В хмуром нечесаном варнаке, кутающемся в разорванный по шву грязный кунтуш с лезущим на глаза заячьем треухом он признал своего бывшего хорунжего Друцкого-Соколинского, который переметнулся к московитам в Смоленске.

— Под Оршей взяли, — перехватив ольгердов взгляд, пояснил Шпилер. — Он там вместе с дружками начал по селам бесчинствовать, с крестьян "шляхетские подати" собирать. Вот мы их выследили и побили. Кстати, в той самой деревне, где с тобой познакомились.

— В Замошье? И как она там, цела-невредима?

— Горела раз, но уже отстроилась.

— Как там наш друг Михай?

— А что ему сделается? Поит бимбером смоленского урядника, когда тот по делам приезжает, да живет припеваючи. А ты, я гляжу, этого шляхтича раньше знавал? — Шпилер указал рукой на Соколинского.

— Встречались, — процедил сквозь зубы Ольгерд. — Под Смоленском. Когда я с Обуховичем город покинул.

— Обухович сейчас снова в фаворе, — кивнул Шпилер. — Он, говорят, Варшаву у шведов отбил, теперь воюет под Краковом. А с этим все ясно, — он снова кивнул на пленника, и тот боязливо вжал голову в плечи. — Кто присяге, единожды изменяет, тот рано или поздно до разбоя докатывается и кончает жизнь в острожной яме да со рваными ноздрями. Мне самому он противен, за собой таскаю в расчете на выкуп. Хочешь? — Забирай с собой! На прокорм уже больше потратил, чем его родичи могут дать.

Попадись Ольгерду чванливый хорунжий вскоре после смоленских дел, непременно бы взял его к себе да, в отместку за подлость и предательство заставил чистить лошадей и за столом прислуживать. Но после всего что он пережил за последние годы, возня с бывшим начальником в отместку за давние обиды виделась делом мелким и негодящим.

— Нет, — ответил он твердо, — мне обуза тоже без надобности.