Константин Калбазов - Бульдог. Хватка Страница 9

При этом он не забыл осмотреть кабинет и задержал взгляд на двери, не приоткрыта ли. В остальном звукоизоляция в этом помещении на высоте. Еще бы, такие вот беседы у его императорского величества могут случиться в самый непредсказуемый момент. Ну и что должен подумать тот, кто нечаянно застанет государя увлеченно беседующим с самим собой? Угу. Именно что озаботиться душевным здоровьем императора.

«Можно подумать, я куда-то пропадаю. Оно, может, с радостью и полетал бы где-нибудь в астрале, посмотрел бы на мир не только твоими глазами. Но, к сожалению, не имею подобной возможности», – с явной иронией ответил Буров.

– Жаль. Просто не представляешь, скольких проблем можно было бы тогда избежать. – Петр снова исторг вздох.

«Грех жаловаться, Петр Алексеевич. Я и в таком качестве тебе пользы немало приношу».

– Только сам решаешь, когда обозначать свое присутствие, а когда отсиживаться в дальнем углу.

«Не устал еще причитать, а, Петруша? Сколько раз говорено, что я вовсе не гений и всего не знаю. Хотя при этом и готов помогать. Заметь, помогать, а не решать проблемы вместо тебя».

– Послушай, может, все же наконец объяснишь, отчего ты не взял меня под контроль? Ну как ту итальянскую куклу, марионетку.

«Угу. Такого возьмешь».

Несмотря на то что речь Бурова возникала непосредственно в голове Петра и голоса как такового император не слышал, он без труда различал интонации. Кстати, Петр вполне мог общаться с ним и мысленно, но предпочитал все же говорить в голос. И похоже, Сергею Ивановичу это нравилось.

– Не прибедняйся. Я, конечно, не из столь развитого века, как ты, но все же голову на плечах имею. Ведь помню, сколько раз превращался в стороннего наблюдателя, словно и не мое это тело. Вот та самая марионетка и есть.

«А помнишь, когда это случалось?»

– Разумеется. Когда мне грозила смертельная опасность. А еще исподволь речью моей начинал завладевать, когда нужно было поведать какую умную мысль моим сподвижникам, заставляя потом меня самому себе дивиться. Да только я ведь понимаю, что ты вот так можешь меня оттеснить в любой момент. Я вырос, возмужал, стал личностью, но и ты все это время не стоял на месте. Так почему?

«Ты помнишь, что было в той белой пустоши?» – после минутного молчания наконец произнес Буров.

– Признаться, только урывками. Появляются какие-то фрагменты картинок, фраз. Но в целом… Нет, не помню, – пожав плечами, вынужден был признать Петр.

Наконец-то. Их знакомство состоялось пять лет назад. За эти годы Петр неоднократно пытался получить у Бурова ответ на этот вопрос, но тот постоянно отшучивался, переводил беседу в другое русло или вовсе запирался. А вот теперь, похоже, разговор все же состоится. И Петр боялся вспугнуть настроенного на откровенность Бурова. Ну не любил он загадок, всегда хотел докопаться до сути.

«Ты тогда к сестрице своей рвался, Наталии. А я застрял там, как Винни Пух в домике Кролика…»

Петр не понял, о чем говорит Буров, но даже и не подумал перебивать его.

«…И тут вдруг ты, на тройке с бубенцами…»

Петра словно электрическим разрядом ударило, совсем как в физической лаборатории. Он явственно увидел, как это все было. Увидел так, словно случилось это только вчера. Вот он стоит в санях, а перед ним какой-то незнакомец в странной одежде.

– Ты кто таков? – Голос Петра чистый, звонкий, полный молодости, задора и огня.

– Буров, Сергей Иванович. А вы кто, молодой человек?

– Я тебе не молодой человек, а император Всероссийский Петр.

– Что-то вы не больно похожи на Петра Алексеевича. Ну не могли же художники настолько наврать, – с сомнением произнес Буров.

– Как это не похож? – вдруг растерялся мальчишка. – Петр Алексеевич и есть.

– Да видел я Петра Великого на картинах, там у него лицо совсем другое, опять же волосы у него темные, а ты русоволосый.

– Ну так то дед мой. А моих портретов разве не видел?

Ого! Что это? Зависть с обидой в одном флаконе?

– Погоди. Так ты Петр Второй?

– Ну да, – расправляя плечи, с гордым видом заявил парнишка.

Чудны дела Твои, Господи. Это что же получается, паренек настолько сросся со своим образом, что сам во все поверил? А с другой стороны, отчего-то не было сомнений, что все именно так и есть.

– Что ты тут делаешь? – спросил подросток, и сразу стало понятно: он привык к повиновению и к тому, что на его вопросы непременно отвечают.

– Признаться, и сам не знаю, – развел руками Сергей Иванович.

– А чего дорогу заступил?

– Дорогу? – Буров растерянно огляделся.

Да нет. Ничего не изменилось, как была снежная целина гладкая и девственная, так и есть. Ну прямо как в том анекдоте получается – это когда сидит один на рельсах, подходит к нему другой и говорит: «Подвинься».

– Да тут вроде и нет никакой дороги.

– Может, и нет, – буркнул малец, – но мне прямо надо, а ты дорогу заступил.

– А куда ты едешь?

– Ты как разговариваешь с императором?!

– А ты переедь меня, да и езжай с Богом, – самодовольно скалясь, заявил Буров, отчего-то уверившись, что поступить так этот вздорный мальчишка никак не сможет. Нельзя ему, и все тут. – Ну раз уж давить не станешь…

– К сестре я еду, к Наталии. Она меня ждет, – вдруг перебил его мальчишка, как видно смирившись, что ему не отвязаться от этого странного путника, упорно не желающего уступать дорогу.

– И где она?

– Вестимо где. В раю.

– И что, она звала тебя в гости?

– Не звала. Только сестрица завсегда мне рада была и сейчас обрадуется. Уйди с дороги, Христа ради, Сергей Иванович. – А вот теперь боль и мольба слышатся.

– А куда спешить-то? Там у вас вечность впереди, еще наболтаетесь.

– Устал я. Хочу покоя.

– А вот я, представь себе, хочу волнений, хочу боли, хочу хоть что-нибудь почувствовать, а не эту пустоту. А ведь мне годков куда больше твоего. Но я хочу, а ты устал.

Казалось бы, отойди в сторону. Чего мешать мальчишке, раз уж он принял решение. Но Буров точно знал: поступи он так, и ему опять останется пустота. Белая, неприкаянная, без холода, без запаха – пустота. А вот этого не хотелось категорически. Хотелось снова ощутить себя живым, прожить пусть не свою жизнь, а чужую, но жить, а не блуждать по бесконечной снежной пустыне.

– А ну-ка, подвинься.

Он быстро взобрался на облучок, так что мальчишка не успел ничего предпринять, и в одно мгновение вырвал у него вожжи. Он никогда не управлял лошадьми и даже не представлял, как это делается. Но не мальца же просить, в самом-то деле. Тот поведет сани только в одном направлении. К сестре. Возможно, его безгрешная душа и Бурова увезет из этой заснеженной пустоши в райские кущи, но Сергею Ивановичу туда пока не надо. Он не собирался упускать свой шанс. Призрачный, надуманный, но шанс.

Как ни странно, но лошади с легкостью подчинились новому вознице. Стоило только потянуть вожжами вправо, и тройка пошла в плавный разворот. Описала дугу. Ага. А вот и след, оставленный санями. Вот по нему, значится, и поедем.

– Не хочу-у!!!

Едва осознав, что происходит, парнишка дернулся и вознамерился выскочить из саней, но Буров вцепился в него, как в последнюю надежду, как утопающий за соломинку. Сергей Иванович знал точно: выскочи молодой Петр, упусти он его, и ничего не будет. Ему дали один-единственный шанс, и он сейчас находится рядом, верещит, пытается вырваться, не желая возвращаться туда, где ему было больно.

Не смог. Бурову отчего-то стало стыдно и противно. Он хочет жить, он готов терпеть, страдать, бороться, что-то доказывать себе и остальным. Он ко всему этому готов. А вот этот напуганный мальчик – нет. Сергей остановил лошадей. Отпустил Петра, но против ожиданий тот не убежал, а внимательно смотрел на странного мужчину, который, неловко перевалившись, выбрался из саней.

– Прости меня, мальчик. Правильно молва говорит – на чужих плечах в рай не въедешь. Езжай своей дорогой. С Богом.

– А ты?

– Не знаю. Как Господь повелит, так и будет. Хотя особо верующим я никогда не был. Так что, может, и позабудет обо мне, оставив в этих местах.

– Поехали со мной.

– Нет.

– Почему? Ведь там хорошо. Там не может быть плохо.

– Скорее всего ты прав. Но если я поеду с тобой к твоей сестре, то обратной дороги мне уже не будет, а здесь… Здесь возможно все. Даже если придется ждать слишком долго, здесь есть надежда.

– Но там все плохо. Там предательство, интриги, боль. Там все лгут. Что там хорошего?

– То, чего нет ни в раю, ни в аду. То, что длится не вечность, а краткий миг. Там жизнь, парень. Там боль, там кровь, там грязь и смрад. Но только там мы живем по-настоящему и узнаем себе цену. А рай или ад – это уже итог. Это вечность. Это то, чего ты заслуживаешь за деяния свои. Но свершить их ты можешь только будучи живым.