Дмитрий Дашко - Мы из Тайной канцелярии Страница 9

Князь, взяв в руки заряженный охотничий штуцер, пошёл к калитке. За его спиной прятался лакей Прошка, державший в руках горящий подсвечник — других мужчин этой ночью в доме не было.

Жена и дочки пугливо поглядывали из окон.

— Кого нелёгкая принесла? — рассерженно рявкнул князь.

— Открывайте! Государево слово и дело.

Прошка охнул. Чем же его благодетель мог прогневать Тайную канцелярию?! Грехи за душой у князя водились (о многих лакей знал не понаслышке), но чтобы «Слово и дело»… Ужас какой!

Малышевский, провозившись с затвором, открыл. В подворье ворвалось трое: два солдата со шпагами наголо и статский чин в чёрном плаще, треуголке и в машкерадной маске на лице. Видимо секретные причины заставляли его скрывать свою наружность.

Князь глядел на нежданных гостей во все глаза, но ни единым признаком не выдал своего волнения.

— Кто будете и по какому поводу?

Статский подал ему свиток, чинно промолвил:

— Извольте прочесть. Тут всё изложено.

Малышевский развернул бумагу, близоруко сощурился:

— Прошка, посвети. Быстрее, стервец!

Лакей подошёл ближе, приподнял подсвечник и, стоя в такой позе, пытался заглянуть за спину хозяину.

По мере чтения князь мрачнел сильнее и сильнее. Закончив, вернул бумагу статскому, обиженно прошлёпал губами:

— Обыск?! У меня обыск?!

— Точно так, — откозырял человек в маске и убрал свиток за пазуху. — Приказано приступить к обыску незамедлительно.

— Я… я буду жаловаться! Самой матушке-императрице отпишу… Я во дворец вхож. Малышевских по всей России знают, — забормотал князь. — Сие — чудовищная ошибка! Я ни в чём не виноват.

— Виноват — не виноват, меня это не касается, — повёл плечами статский. — Благодарите Господа, что выдано предписание лишь на обыск, а не на ваш арест. Хотя, всё будет зависеть от того, что найдём. Может, ещё вместе прокатимся до Петропавловской крепости.

Он зловеще улыбнулся. И от этой улыбки у князя Малышевского, который когда-то брал штурмом Азов, а под Полтавой по колено в крови стоял, едва не подкосились ноги.

— Вашескородие, — обратился один из солдат, — прикажете начать?

— Давай, братец, — распорядился человек в маске. — Ищи любую компроментацию.

Последнее слово он выговаривал по слогам.

Солдаты вихрями влетели в тёплые сени, застучали башмачищами по лестнице, поднимаясь в людское. Князь, как был — домашнем архалуке, тапочках и ночном колпаке, медленно опустился на колоду для рубки дров.

— Что же такое на свете белом деется? — жалобно проблеял он.

А из дома уже слышался стук переворачиваемой мебели, треск вышибаемых дверей, грохот разбитой посуды и женский визг, переходящий в истерику.

— Простите, сударь, — вежливо откозырял статский. — Я должен подняться к моим людям, не то натворят делов.

— А я? Мне что делать? — потерянно спросил князь.

— Оставайтесь здесь, никуда не уходите. Надеюсь, я могу положиться на ваше слово, и потому не буду оставлять подле вас караул?

— Не убегу, обещаю, — робко сказал Малышевский. — Только не губите, милостивый сударь.

Человек в маске сдержанно кивнул и пошёл в дом, где уже вовсю шёл обыск. Солдаты, не зная усталости, обшаривали особняк Малышевских сверху донизу, ничем не гнушаясь, разве что под юбки женщинам не лезли.

Почему-то более всего их интересовал не кабинет, в котором стояло бюро с крепкими замками, где хранились бумаги (ключей от бюро не спрашивали, замки не сбивали); не широкие полки дубовых шкафов, ломящиеся от книг, а содержимое кошельков да шкатулок с драгоценностями князя, его супруги и дочерей. Вот только испуганные до смерти хозяева смогли осознать не сразу. Далеко не сразу.

Давно уже закончился обыск. Не найдя крамолу, но наведя немалого страху, солдаты и статский удалились, унеся несколько узлов, в котором бренчало и звенело богатство семьи Малышевских, дедами и прадедами нажитое.

Князь пил у себя в спальне сердечные капли, выписанные немецким лекарем, а потом долго молился перед старинными образами, вознося благодарность Господу, что всё обошлось благополучно, что его не заарестовали и не повезли в крепость.

Рядом тихо плакала и молилась жена, а за стеной в четыре ручья ревели дурёхи дочери.

Глава 6

Связанного по рукам и ногам Хрипунова они положили на телегу, временно реквизировав её у рабочей артели, мостившей дорогу. Услышав, что повозка требуется для нужд Тайной канцелярии, мастеровые помогли загрузить беглеца.

Не спеша тронулись. Телега грохотала и подпрыгивала на недоделанной мостовой. Помощник архитектора и артельщики долго смотрели ей вслед.

Фёдор успел оклематься. Лежа на спине, смотрел в затянутое облаками небо и зачем-то ухмылялся.

— Чего лыбишься? — спросил Турицын, шедший сбоку.

Ухмылка пойманного сбивала с толку. Не с чего Хрипунову было радоваться. Впору унынию предаваться.

— Больно ловко меня малец твой приложил, — признался Фёдор. — Как его кличут?

— Иван Елисеев. С сего дня копиистом в Тайной канцелярии служит. Веди себя прилично, не то он ещё какой-нибудь кунштюк на тебе спробует, — пообещал Василий.

Сам же герой происшествия шёл молча, скромно потупив взор. Будто и не было поединка, который произвёл на невольных зрителей столь неизгладимое впечатление.

— Меня только батька мог боем бить, да и то, покуда мы с ним ростом не сравнялись, — с задумчивым выражением произнёс Хрипунов. — А уж потом, как подрос я, никто со мной более потягаться не мог. Ни разу поражения не терпел. Думал, что до самой старости не потерплю.

— Тебе до старости ещё дожить надобно, — вздохнул Турицын. — После твоих вытворений, спустит с тебя Хрущов три шкуры. А то и сам Ушаков…

— Может, обойдётся? — слабо веря в свои слова, предположил беглец.

— Не обойдётся. Дров ты наломал много, Федя, — заверил Василий.

— Не так уж и много.

— Погодь, — словно очнувшись, сказал Иван.

Он склонился над связанным.

— Фёдор, хочешь, чтобы всё обошлось?

— Спрашиваешь, — криво усмехнулся тот. — Одно не пойму — к чему спрашиваешь?

— Мы тебя развяжем, а телегу отпустим. Только дай слово, ерепениться не станешь и пойдёшь с нами по-хорошему.

— Слово-то я дам, не жалко. Токмо как с дракой быть?

— Дракой? Какой ещё дракой? — сделал удивлённое лицо Елисеев. — Не было ничего. А ежли и было что, так мы с Василием давно уже позабыли. Правду я говорю, Василий?!

Турицын кивнул.

— Истину глаголешь — забыли.

— Видишь, Фёдор, ничего не было и быть не могло, — продолжил Елисеев. — Как в крепость приедем, ты в ножки их скородию господину Хрущову упади, да покайся. Авось, ничего тебе не будет. Пройдёт гроза мимо. С кем не бывает…

— Христом-богом клянусь, так и сделаю, — затряс головой Хрипунов. — А я добро помню, и то, что выручить меня хотите, не забуду вовек.

Хрущов принял его неласково. Даже сквозь закрытые тяжёлые двери секретарской было слышно, как бранится и топает ногами Николай Иванович. Разве что стёкла в окнах не дрожали.

Все бывшие в тот момент в присутствии канцеляристы, вскинув головы, вслушивались в громы и молнии, которые метал секретарь в нерадивого подчинённого. Наконец, отбушевало. Наступила тишина.

Иван вскинул голову. Возле их конторки стоял Хрипунов, комкая в руках мужицкий колпак.

— Обошлось, — умиротворённо произнёс он.

— Совсем-совсем обошлось? — спросил Елисеев.

— Можно сказать, что совсем-совсем. Одной трети жалованья за сей год лишили, да велели десять плетей всыпать в назидание. Пойду к кату договариваться, — подмигнул Хрипунов и ушёл.

— Зачем ему с катом договариваться? — спросил Елисеев у Турицына.

Тот засмеялся.

— А как иначе?! Рукомесло палаческое — особое. Любое наказание так повернёт, что оно каким хочешь боком выйдет. Кат, коли будет у него такое желание, детину навроде Федьки с десятка ударов до смерти запорет. А может так всыпать, будто и не били вовсе, а токмо погладили, хотя любой, кто экзекуцию сию узрит, посчитает, что лупили со всей силы, ажно мясо по углам летело.

Смотреть экзекуцию выгнали всех свободных канцеляристов. Как сказал Хрущов — в назидание. От стыда подальше «вразумляли» не на улице, а в нарочито отведённых покоях, без лишнего глазу.

Хрипунов обнажился по пояс, лёг на широкую лавку, закусил зубами нарочито изготовленную палку. По ухмылке на Федькиной роже Ивану стало ясно — с катом они сговорились.

Пришёл заплечных дел мастер Максимка Окунев — палач бывалый, многоопытный, разодетый, будто боярин. Вытащил из ушата с водой плётку о двух хвостах, повертел-покрутил в руках, проверяя справен ли инструмент.

— Жги, не тяни душу, — велел присутствовавший при наказании секретарь Хрущов.